— Фрейдис, чтобы Хуггин* тебе на голову нагадил, ты правда считаешь, что я мог уже изрубить всю ту кучу, что ты мне выдала? — запыхавшийся, мокрый как мышь, Норд был зол и раздражен, а посему за языком особо не следил. На его гневную тираду Фрейдис только фыркнула. Но не ушла, а продолжила, словно лиса у курятника, круги около него наворачивать. — Да говори уж, чего там?
— Я… сегодня весточку слыхала. Отцу сказать надо, а я боюсь.
Замахнувшийся топором Норд замер: Фрейдис да боится — воистину что-то страшное произошло!
— Не томи.
— Лейф возвращается.
Норд отложил топор, опустился на колоду, которую использовал для рубки дров. Вот оно, свершилось. Ждали и дождались.
— Чего ко мне пришла?
— А к кому еще идти было? — голос подрагивает. Боится девка, и верно боится.
— Кто болтал?
— Ивар Кривой вернулся. Говорит, корабль Лейфа видел. Только… не с запада он шел.
— Откуда? — Норд вскинулся. Как? Неужели неправильно они мотивы Лейфа поняли? Зачем? Почему?
— С юго-востока.
— Норвегия?
— Кто знает, — пожала плечами Фрейдис. — Норвегия, Исландия, Дания… Может, у германцев был, или англичан трепали.
— Эрик где?
— Отец? Дома. Мать дюже хворая еще, знаешь же. Вот он и не отходит.
— И хорошо. Когда будет, этот твой Ивар не сказал?
— И ничего не мой! Но точно не знает, конечно, но навскидку завтра-послезавтра, если спешить не станут.
— Далеко. Он вообще уверен, что это корабль Лейфа? А то тут и ошибиться не мудрено.
— Уверен. С ним был один из бывших людей Бьярни. Он-то и узнал.
— Ясно, — Норд сорвал сухую травину, сунул ее в рот, пожевал. — Но ты-то рада?
— А? — задумавшаяся Фрейдис вздрогнула.
— По брату-то, говорю, соскучилась?
Фрейдис фыркнула:
— Ага. Соскучилась. Так соскучилась, что увижу — поленом вот, — сердитый пинок по сухой деревяшке, — огрею, чтоб дурь всякую выбить. И… — Фрейдис помрачнела, — мама болеет. А он сейчас… душу всю вынет, поганец.
Норд прикрыл глаза: едва не вчера он перестал беспокоиться за жизнь Асты, но это-то при условии, что она в заботе да покое будет. А как Лейф явится, о спокойствии забыть можно будет. С другой стороны, авось оно и к лучшему: Эрик побоится шибко шуметь при сыне.
Поднявшись, Норд сбил пыль со штанов и снова взялся за топор. Фрейдис немного постояла рядом, тряхнула рыжей косой и ушла.
Колоть дрова вдруг оказалось не так уж и плохо: нудное, однообразное занятие весьма способствовало наведению порядка в голове. А головой этой как раз таки ужасно хотелось побиться обо что-нибудь твердое. Думать не получалось. Норд поймал себя на том, что мечтает о возможности жить как самый тупой крестьянин, то есть примерно так, как он и жил последние годы. Все же Норвегия многому его научила. И, как ни прискорбно, Норд понимал, что согласись он сразу поехать сюда, не смог бы так радоваться простой жизни. Не умел бы понять, как это прекрасно — просто встречать новый день рядом с дорогими людьми.
Но, видать, боги имели какие-то свои на него планы, а счастье гренландского поселения было лишь короткой передышкой. Антониев огонь стал первым знаком судьбы. Теперь — продолжение.
И что-то со всем этим надо делать, что-то решать… Новая напасть ничуть не лучше самой пакостной хвори: нет ни трав, что можно заварить, ни постели, где можно отлежаться. Хочешь победить — будь решителен, не бойся мечом и огнем отсекать прогнившее. На этой мысли Норду сделалось дурно: даже после всего предложить убить Лейфа — хоть то и грезилось самым простым выходом — казалось совершенно невозможным. Торвальд хоть и привязан к нему, Норду, куда сильнее, чем к семье, все же любит брата. Да и сам Норд. Теплых или даже особо дружеских отношений у них никогда не было, но Лейф — часть того, что он теперь называл семьей. А с родными так не поступают, пусть и во благо многих. Нет, нельзя.
Да и… Норд может ненавидеть церковников, проклинать Господа, но никто не облекал его властью те же чувства в других вкладывать.
— Ишь разошелся! — от неожиданности Норд вздрогнул.
— А?
— Дров, говорю, на всю зиму вперед нарубить собрался? — судя по довольному голосу, Торвальд радостной вести пока не слыхал.
Норд удивленно уставился на результаты собственных трудов: да уж, сделал даже больше, чем Фрейдис просила.
— Я… задумался.
— Вижу. О чем?
Норд поморщился, почесал потную шею, убрал с лица слипшиеся волосы.
— О разном. И… поговорить надо.
Торвальд нахмурился.
— Там серьёзно? А то я после обеда еще на берег вернуться планировал.
Норд закатил глаза и воздел руки к небу:
— Может, ты там уже жить останешься? Нет, ну, чего ты так смотришь? По-моему, это будет весьма удобно. Сколько времени ты сейчас тратишь на такую ерунду как дорога туда-сюда! А ночевал бы там…
Обняв Норда за талию, викинг потянул его к дому. Норд замолк на полуфразе, возмущенно прихрюкнул и засмеялся. Вот же ж Торвальд оболтус — с ним все кажется проще.
— Ну так в чем дело? — спросил Торвальд, разливая по кружкам молоко. Одну протянул Норду, вторую пригубил сам. Прежде чем ответить, Норд сделал пару маленьких глотков, облизнулся: вкусно, а молоко они пили не часто.
— Сестра твоя прибегала.
— Фрейдис? Так оно и видно — сам бы ты за дрова сроду не взялся.
Норд улыбнулся.
— Она еще раз приходила. Весточку принесла…
— Норд, нервируешь уже. Хватит мяться.
— Не сегодня-завтра Лейф объявится.
Торвальд замер, не донесши кружку до рта, нахмурил брови.
— Бате сказать надо.
— Торвальд, ты представляешь, что будет?
— А ты планируешь Лейфа прирезать где-нибудь, чтоб до дома не дошел? Или наоборот? Отца куда отправишь, покуда братец не уедет?
Норд отставил молоко, опустил голову, взлохматил волосы и беспомощно выдохнул:
— Я за Асту боюсь.
— Она порадуется возвращению сына. Мама любит Лейфа.
— Любит, Торвальд, любит… А Эрик буянить не начнет?
— Если Лейф нежданно объявится, он пуще ругаться станет. Надо говорить, надо.
До красноты растерев переносицу, Норд поднял на Торвальда несчастный, почти больной взгляд:
— Значит, скажем.
Тоска в голосе резанула по сердцу. Торвальд озабоченно нахмурился, сел рядом с Нордом, мягко коснулся губами виска и зашептал в соленые от пота пряди:
— Чего ты опять боишься? Снова дрожишь, как мачта в бурю, словно обломишься вот-вот…
Норд поворачивает голову и оказывается с викингом лицом к лицу:
— Я не хочу бежать.
— Куда?
— Не куда… от кого. Если люди примут христианство, мы окажемся самыми страшными преступниками. Содомский грех — ему нет прощения. Я… устал видеть во сне, как ты умираешь. Но кошмары кончаются, и ты рядом. А появись тут церковники — все в жизнь воплотится. Я просто не переживу. Ты прав — такой шторм меня сломит. И я не хочу умирать, зная, что и ты боле не жилец. Если погибать, то зная, что… — Норд запнулся. И спустя годы подобные слова казались глупыми. Зачем говорить о том, что и так ясно, если звучит оно столь жалко и странно? Только вот порой молчать не выходит. — Что любимый человек жив и в безопасности. Вместе умереть мечтают лишь глупцы.
— Так расскажи им то, что мне сказал. Скажи больше! Норд, ты же можешь. Ты — Тор всемогущий! — заставил целую страну выбрать желанного тебе конунга, неуж не сможешь горстку моряков убедить?
Норд улыбнулся. Торвальд часто смеялся над ним, давал подзатыльники, втягивал в шуточные, а порой и весьма убойные драки… целовал до крови, брал на ложе, не спрашивая позволения, доказывал всем и всякому: мой и только мой. Но бывали моменты, когда Торвальд глядел на друга как на божество. С каким-то совершенно детским и благоговейным восторгом верил в его несокрушимость и совершенно не терял этого почтения, если тот терпел неудачу. И подобное льстило, причем мягко так, проникновенно. И ужасно стыдно — Норд-то точно знал, что смертен не менее прочих.
— Нет.
— Норд, я не верю, что в Норвегии тебе просто повезло. Соберись, все…
— Нет, даже пытаться не стану.
— Почему?
— Я… я не хочу быть в ответе еще и за эту страну.
Торвальд отстранился от Норда и с громким выдохом привалился к стене:
— Ты все же жалеешь?
— Нет. Не жалею.
— Тогда почему?..
— Потому что на Норвегию мне было плевать! На каждого мелкого тупого ее крестьянина, на отмороженных карлов и алчных ярлов. Для меня они были никем. Безликая толпа, не делящаяся на людей. Я мог выудить из нее кого-то, подобно тому, как рыбак выуживает рыбу из океана, взять, что мне нужно, и зашвырнуть обратно. Теперь же… мне страшно, Торвальд. Очень. Я люблю это место. И тех, кто в нем живет.
— Тогда разве не должен ты защитить их от ошибки?
— Я не пробовал вод Мимира, я сам могу ошибаться. Или… с чего мне знать, что истинное для меня, верно так же и для других? Почему я должен отвечать за них?
— Но совсем недавно ты взял на себя ответ. Ты их спасал! Одним только упреждением про рожь, ты спас не одну дюжину людей!
Норд сам придвинулся к Торвальду и положил голову викингу на плечо, вслушался в скорый стук сердца.
— Лечить тела — одно. Лезть в души — спасибо, не хочу.
Подняв руку, Торвальд положил ее на затылок Норда, стал медленно перебирать волосы.
— Если начнется драка? Будешь просто смотреть? Сможешь ли?
Норд пожал плечами и ничего не ответил. Он и сам не знал. Желания сохранить мир и ни во что не ввязываться рвали его.
Сколько они так просидели, Норд не знал, но пошевелиться он себя смог заставить, только когда все затекло. Приподнявшись, он тихо застонал — мышцы отозвались болью и неприятным покалыванием. Хотелось спать. Определить, настала ли уже ночь, было совершенно невозможным — летом здесь никогда не темнело окончательно.
— Пойдем? — и кивок на лежак.
Торвальд оглядел Норда с ног до головы, одернул собственную заляпанную рубаху, но ничего не сказал: день был совершенно неправильный и, если в кои-то веки они залезут на постель грязными, ничего ужасного не произойдет.
Уснуть оказалось легко. Не видеть сны — тоже. А вот не обнимать друг друга так, что утром синяки проступят, — невозможно. Неосознанно сжимать в пропитанных отчаяньем объятиях.
***
Вопреки всяким предположениям да опасениям, Эрик даже голоса не повысил, приветствуя старшего сына, когда он таки объявился. Просто глядел угрюмо да говорил неохотно. Зато Лейф болтал без умолку и глаз не спускал с маленького пухлого церковника в задубевшей от морской соли рясе и почерневшим серебряным крестом на шее. Тот нервно теребил цепочку от креста трясущимися руками да зыркал на северных варваров как загнанный, перепуганный, но воинствующий зверек.
Норд глядел на святого отца и кривил губы в подобии улыбки — свинья изукрашенная, но… посмотрим.
— …Отец, и Дания и Норвегия давно приняли лучшую, единственно правильную веру. И нам пора. Ты умный человек, я воистину безгранично тебя уважаю и верю, что ты поймешь. Нет большего счастья, чем вера в истинного Бога. Единого Бога.
Эрик слушал сына внимательно, не перебивая. А когда тот договорил, обронил всего два слова:
— Поганец бездушный.
И ушел. Лейф отупело посмотрел на церковника, будто подсказки ожидая, но тот молчал. Тогда он перевел взгляд сначала на Торвальда, потом на сестру. А Фрейдис сдерживаться не стала, хотя и драться, как грозилась, не полезла.
— Ты ослеплен. Ты неблагодарен. Ты ничего не спросил, ничего не узнал, а лишь о заразе этой, — резкий взмах в сторону священника, — болтал.
— Что… что случилось?
— Очнулся? Поздно. Мать больна. Уже дюже долго не встает. Хотя… знай: если бы не она, отец уже отрекся бы от тебя. И я бы тоже. Не люби тебя, падлу такую, мать — не смел бы боле в дом наш зайти.
— Фрей, я…
— Не смей так звать! Я могу многое простить, но не маму.
— То есть, помогать мне вы не станете?
— Помогать? Тебе? Кресты навешивать? Ну ты и нахал!
Лейф вдруг улыбнулся и громко, слегка растягивая, проговорил:
— Хотя чего я спрашиваю бабу? Твое слово — пустота.
Гордая Фрейдис вздрогнула как от удара. Потом, кивнула.
— Я-то баба. Только вот отец, настоящий воин, с тобой, падаль, и говорить-то не стал.
Фрейдис тоже ушла. Лейф повернулся к Торвальду и пожал плечам, мол, вот как глупо все.
— Только ты, братец, похоже, один разумный человек в этой семейке.
— Ты меня, братец, в это не втягивай даже. Ругаться с тобой не стану, но и поддержки не жди.
Лейф зло сощурился:
— Ты не со мной? А как же этот твой? — в упор не замечая стоящего рядом Норда, зашипел викинг. — Он англичанин. Христианин значит. Зачем строптивишься?
— Норд давно отринул Бога, только тебя то не касается.
— Глупый щенок! Старый пес уж нюх потерял, а ты все к нему жмешься!
— Скажи мне лучше, ты где Торстейна оставил? — это казалось Норду важным. Потому что если Лейф угробил младшего брата, он забудет о непростом решении и сделает все, чтобы христианство здесь просто захлебнулось, а вместе с ним и сей вестник Господа, не успев расцвесть.
— Скоро прибудет. На другом корабле.
Лейф удивился неожиданному вопросу, но ответил почти сразу и не отводя глаз — не похоже, чтоб врал.
— Хорошо. Мы соскучились.
— Жаль, что лишь по нему… — Норд пожал плечами и кивком головы призвал Торвальда тоже идти домой. Лейф сплюнул им вслед и выкрикнул: — Привет от Олафа!
***
Быть может, язычество действительно себя изжило. Возможно, люди устали бояться богов или просто желали перемен, но страхи Норда снова оказались напрасны — все шло тихо. Почти все викинги Гренландии приняли крещение от пухлого церковника и почитали Лейфа за благодетеля. Норд не стал никого разубеждать.
Упрямо отказывались лишь Эрик, позволивший жене делать, что захочет, но только как сможет вставать, злобно зыркающая на брата Фрейдис да еще горстка викингов, решивших, что подобное — предательство предков, предательство крови.
Норд даже было вздохнул спокойно, а потом:
— К Локи бы твою прозорливость!
Торвальд был не то зол, не то испуган. Норд, чистивший котелок после очередной пригоревшей каши, отбросил тряпку и, обтерев руки о штаны, подскочил к викингу.
— В чем дело?
— Это!.. Норд, это просто немыслимо! Я… я не понимаю!
— Говори!
— Лейф и этот его… бормотальщик проклятый… Норд, они… они призывают убить всех, кто остался, ну и…
Норд уперся лбом в стену, застонал:
— Что он творит?!
— Норд, я… я… мать захотела его увидеть, послала меня позвать. Я пошел… а они там говорили. Норд, язычников мало осталось — их забьют. И нас…
— Так… пойдем-ка в гости.
— Ты знаешь, что делать?
Норд кивнул и почти бегом понесся к дому Лейфа. Около крыльца стояла молодая жена Лейфа. Худощавая бледная женщина с большими темными глазами и тонкими бескровными губами.
— Здравствуй.
— Рады видеть.
У Лейфа уже никого кроме священника не было. Зато тот выглядел необычайно довольным.
— Что же ты творишь-то?
Лейф скривился, будто его заставили проглотить какой-то очень уж гадкий отвар.
— Я не приглашал тебя.
— Тебя сюда тоже никто не звал, но ты-то пришел.
— Это мой дом!
— Не только твой.
— И что?
Сейчас Лейф сидел, и Норд мог смотреть на него сверху вниз — редкая возможность, но так легче давить.
— То… ты не признаешь чужих порядков, хоть и права вмешиваться тебе не давали.
Лейф нахмурился:
— Чего тебе надо?
Норд ответить не успел: похоже, терпение Торвальда тоже может все вон выйти. Викинг коротко рыкнул и ударил брата кулаком в скулу. Лейф полетел на пол. Приподнялся, отер пошедшую носом кровь. Святой отец взвизгнул и постарался вжаться в стену.
— Я сам слышал: вы собрались бить… Как это? «Поганых нечестивцев».
— Тебе что за дело?
— Мне? А я такой же нечестивец. Так что…
— Прими крещение, и все будет просто.
— Умолкни! — Норд ругал себя последними словами за то, что позволил чувствам возобладать над доводами разума. Семья, родичи, право выбора… Ётунам в задницу все! За себя и только за себя грызться надо всегда, остальное — побоку. Надо было просто прирезать Лейфа. Еще тогда на берегу. — А теперь слушай. Ты привет от Олафа передавал, думал, запугаешь? Дурак! Коли говорил обо мне с Олафом, должен знать и что я сделал? Знаешь? То-то же… Неужели считаешь, что захоти я, не смог бы заставить затоптать тебя? Сжечь, как богохульника? А? Ты глупец, Лейф! Просто поверь — я и сейчас смогу. Расскажу людям, что головы ты им задурил, про то, под какие ужасы подвел ты их, поведаю! И, не сомневайся, поверят. Они мне теперь верят. И на все плевать, главное тебя, гниду, раздавить.
— Не твое дело, во что верит кто! — попытался заткнуть Норда Лейф.
— Но и не твое! — но поздно. — И не твое! — гаркнул Норд на трясущегося церковника, тот что-то проблеял в ответ.
— А тебе не кажется, что уже поздно-то брыкаться?
— Пытаешься угрожать? Смешно.
— Да что ты можешь?
— У Олафа спроси, что могу. Он расскажет.
— Не смейте примешивать сюда благодетеля нашего! — впервые внятно подал голос священник.
— Торвальд, убери его, — викинг сгреб священника в охапку и вытолкал за дверь.
— Вы что творите?
— Шавку, чтоб не тявкала выкинули.
Лейф прикрыл глаза и глубоко вздохнул. Встал наконец-то, потер виски — видать головушка-то болит— и сел на скамью. Заговорил мягко, примирительно.
— Норд, я право не понимаю, в чем проблема. Ты уже христианин, тебя никто не тронет. Убеди моего упрямого братца, и живите сколько угодно и как угодно!
— Нет. И мы… — Норд бросает на Торвальда извиняющийся взгляд: такие решения надобно принимать вместе, но сейчас ни время, ни место не те, — мы не станем здесь боле жить. Уедем. Мы и остальные, не принявшие крещение, кто захочет.
Лейф насмешливо фыркнул:
— Куда ты подашься? Тебя нигде не ждут. Вернешься в теплые объятия Олафа? Он будет рад: конунг болтал, ты славная шлюшка…
Норд легко проглотил оскорбление — теперь-то Олафу ничего не оставалось, только желчью плеваться, а Норду от того ни холодно ни жарко. А вот Торвальд… еще и губы Лейфу разбил. Норд лишь оценил выдержку норманна: для викинга не ударить в ответ задача непосильная. А этот держится, молодец прям.
— Нет. Не в Норвегию. И не в Англию, и не к датчанам. Там нас и впрямь не ждут. Но… сейчас ты расскажешь нам о западных землях. И отдашь свой корабль.
У Лейфа смешно выпучились глаза, по скулам и шее пошли красные пятна:
— Ты…
— Я. Я не стану отнимать у тебя власть, к которой ты так тянешься, и прошу за это совсем не большую плату.
__________
* Хуггин — один из воронов Одина, «думающий».
