Псих

Я следил за ней уже больше месяца. Следил с того самого момента, как её мать попала в больницу. Именно тогда я и увидел её. Именно тогда я начал собирать информацию о ней. У меня тогда была третья [имеется в виду счёт, который он начал; он убил уже 7 девушек, эта — восьмая], но я знал, что оставлю этот цветочек, эту ягодку — напоследок, на самый конец. Вы когда-нибудь обращали внимание на людей, которые случайно прошли мимо вас? Особенно, когда Вы обеспокоены или встревожены, Вы замечали других, незнакомых вам людей? Её голова была полностью забита заботами о матери. Последние средства уходили на то, чтобы врачи могли присматривать за её матерью. Она работала в кафетерии официанткой, иногда уборщицей, стояла на раздаче. И всё в одну смену, лишь бы заплатили немного больше. Я всё ждал момента, когда она, как и многие из этих тупых куриц, попробует себя в мужском баре, или, того хуже, на дорогах. Но этого не происходило. Несмотря на то, что я был занят с третьей, а затем и со второй, я мог следить за всеми. Слишком простой замок на двери её дома. Я легко проник в старый дом, напоминающий нечто из фильмов ужасов. Я установил там несколько камер, чтобы следить за ней. Я также проникнул в кафе. Это было сложнее — я почти попался, чёртова сигнализация. Но все удивились, когда обнаружили лишь взломанный замок, но ни краж, ни бардака — ничего. Я посетил её школу под видом охранника. Соглашусь, это было опасно. Но я всего лишьзаменил друга на сутки. Друга, очень похожего на меня внешне. Я заметил то, что записи с камер нет. Есть только передающееся изображение, только сейчас и только в эту минуту. Но, для убедительности, вырубил свет во всём здании. Камеры, соответственно, тоже отключились. Дальше было не сложно — взять фонарик и обойти все кабинеты, где она обучалась, поставить камеры там, в некоторых коридорах, так, чтобы ни одна камера не вызывала подозрений, в туалете (разумеется, исключаякабинки — только там, где стояли раковины и были видны дверки кабинок). И, конечно, я так сильно увлёкся ею, что начал забывать о той, что уже неделю находилась у меня. Я слишком много времени начал уделять Ей, забывая про то, что в моём доме есть пока ещё живая душа, которая будет пытаться сбежать каждый раз, когда я выхожу из дома. И тогда я завёл больше собак. Тогда я купил себе дом за городом, ссылаясь на то, что хочу пожить вдали от города, устал дышать выхлопными газами. И мне все поверили и даже поддержали эту идею. Для большей свирепости псов я не кормил их, натравливал на запах тех, кого держал у себя в подвале. Я следил за Черри Бредбери уже неделю, и именно тогда она стала работать в детском театре по выходным и, иногда, после смены в кафе. А после она шла к своей матери в больницу, каждый вечер она обязательно, хоть на несколько минуточек, забегала к ней, приносила фрукты или деньги. Я был на одном из её выступлений. Она была кукловодом, отлично справлялась с марионеточной куклой. Спектакль удался, все дети были довольны. И я тоже. Ведь именно она вдохновила меня на свой, может быть, извращённый, вариант игры в куклы. Именно в тот вечер я спустился в подвал вдохновлённым, будто живым. Я хотел куклу. И у меня была одна, но её нужно было «доделать». Я вырубил Молли, вколол ей опий. Действие опия на человеческий организм заключается в нарушении передачи нервных импульсов. Проще говоря, человек полностью парализован, не чувствует ничего, и при этом может быть в сознании. Но для большего эффекта мне было необходимо полное её бессознательное состояние. Я снял с неё всю одежду, натянул платье, такое, какое обычно надевают на кукол. Она лежала на полу, в грязном светло-жёлтом платье, я завязал на её руках и ногах бантики из голубых лент. Затем я ушёл и не боялся — она точно должна была быть без сознания ещё несколько часов — после сильного удара и дозы опия. В это время я отправился за всем тем, что мне нужно было купить. Уехав ещё дальше от Нью-Йорка, я купил там почти всё, что мне нужно было: длинные цепи, ссылаясь на собак, альпинистские верёвки и крюки. Это было надёжно и дёшево, никто не спрашивал, зачем мне эти все предметы, камер здесь не было, и расплачивался я наличкой. Возвращаясь к себе в дом, я не учёл лишь дорожные камеры. На предыдущей дороге я попал под одну камеру. Но, я знаю, что если что — цепи и верёвки предположительно могут послужить моим алиби. Это ведь всё для моих питомцев, которых не так уж мало. Десять псов, которые беспрекословно слушают меня. Вполне себе ничего так алиби. Хотя, это могут посчитать за то, что эти цепи у меня были уже давно. Припарковав машину, я взял всё, что купил, а затем отправился туда, где приходила в себя Молли. Я засмеялся, когда она почувствовала, что совсем не прикована, и попыталась убежать от меня. Но это было лишь началом моих развлечений и её мучений. Я схватил её за волосы и притянул к себе, когда она лишь еле-еле заскулила, кусая свой израненный ножом язык. Мне было действительно весело, когда я протыкал или делал надрезы на её языке, или отрезал совсем небольшие кусочки с края её языка. Ей было чертовски больно, и я наслаждайся каждым её криком, каждым взвизгом или сопротивлением, за которые она получала лишь больше боли. —Доброе утро, Сладкая, — засмеялся я, сажая её на стул, а затем взял со стола шприц с опием. Вколол столько, чтобы она была в сознании и видела всё, но не чувствовала той боли, которая есть на самом деле, не отключилась от неё.Улыбнулся и похлопал её по щеке не сильно. — Будь хорошей девочкой и запомни, ты уйдёшь отсюда только тогда, когда я тебя отпущу. И уйдёшь ты отсюда только мёртвой. Так что не зли меня, и проживёшь немного больше, — я хихикнул и заставил её посмотреть на меня. Я поднял её на ноги, а затем уложил на стол, привязывая её руки и ноги. Улыбнувшись, я взял специальную медицинскую пилу и положил на столик. Я взял ремень и сделал что-то вроде жгутов для рук и ног, после чего взял в руки пилу и начал нещадно отпиливать её правую руку по сгибу локтя. Она не кричала, опий делал своё. Кровь начала течь так сильно, как я не предполагал. Из-за этого мне пришлось делать не совсем так, как задумывалось изначально. Нужно было подробнее изучить медицину для этого, но, увы, обычно я резал только трупы. Полностью ампутировав руку, я взял зажигалку и начал прижигать рану на той части её руки, которая была выше локтя. Другую часть её руки я положил на столешницу. Я улыбнулся, посмотрев на проделанную работу. Она лежала, по её щекам текли слезы, я слышал громкие всхлипы, но она находилась в полусознательном состоянии, когда не совсем понимаешь, что происходит, и что правда, а что плод твоего воображения. Она надеялась, что всё это — лишь страшный сон, что она вот-вот проснётся, и её конечности будут на месте. Взяв ампутированную часть руки, я тоже прижёг окровавленное мясо, а затем взял железный крюк, вдевая его в её руку, пробивая её насквозь. На этот крюк я собирался надевать железные цепи или верёвки, чтобы подвесить Молли как марионеточную куклу. Приделав на её руку зажим, а затем сделав это и с другой стороной руки, я соединил их. Улыбнувшись проделанной работе, я заметил, что Молли была без сознания. Что ж, это не так плохо — есть возможность закончить в тишине и спокойствии, без всхлипов. Она потеряла сознание от вида крови. Должен был подумать об этом, когда положил её окровавленную часть руки прямо перед ней, но сейчас уже поздно — либо нужно было ждать, пока она придёт в себя, либо продолжать работать. Я не собирался ждать, когда она придёт в себя. Мне очень и очень хотелось видеть её, мою куколку, прямо сейчас. Проделав грязную работу с остальными её конечностями, я взял большой крюк. Улыбнувшись проделанной работе, я посадил Молли на стул; она всё ещё была без сознания. Чуть отклонив тело вперёд, я слегка опустил её платье сзади, на спине, а затем приставил к ней крюк. Я с силой воткнул в её спину крюк, а затем продел его через кожу и плоть. Кровь начала сочиться по её спине, пачкая платье. Я вколол ей ещё немного опиума, когда занялся ногами, чтобы было проще. Из-за этого она до сих пор была без сознания. Я отошёл на несколько шагов, чтобы посмотреть на проделанную работу. Это было великолепно. Я был действительно доволен тем, что сделал. Взяв цепи и верёвки, я подвесил её за сделанные крюки, перекидывая верёвки через балку на потолке, с другой стороны цепляя цепи и верёвки к деревянным перекрещенным между собойбалкам. Я игрался с ней действительно долго, мне, безусловно нравилось это, и то, как она еле-еле пыталась сопротивляться, когда наконец пришла в себя и очухалась от эффекта опиума. Она пыталась кричать, но, видя себя, лишь плакала, этим пытаясь сопротивляться мне. Я управлял ей. Управлял её телом, жизнью, разумом. Мне хватало лишь показать фото её родни, и она тут же начинала делать все то, что я ей говорил, даже не плача. Но она никоим образом не могла переносить боль. Я беспощадно издевался над ней, когда вот так играл с ней, будто с марионеткой. Но мне не было жаль. И я был доволен, когда увидел то, как её нашли. Я оставил её тело в подвешенном состоянии. Я перевесил Молли над деревом. Было не очень-то удобно делать это, и даже, ужасно сложно. Полиция пыталась не допустить журналистов к трупу, но это было слишком горячими новостями, и какие-то журналист и репортёришкатаки пролезли за полицейскую ленту и сняли что-то на месте преступления. И именно тогда, после этого трупа, полиция Нью-Йорка обратилась к помощи нового, известного в Англии, «Шерлока Холмса». Как я узнал позже — это был мой старый друг, двадцатипятилетний парень, работающий в Англии в Скотланд-Ярде. Я не мог рисковать, и девятую свою жертву я держал у себя около недели, прежде чем убил её. Стайлс, по старой дружбе, часто приезжал ко мне в дом за городом. Я держал Дженесен в глуши леса, где нашёл небольшой старый домишко, идеально подходящий для того, чтобы не оставлять ничего из того, в чем меня могли обвинить. Я водил туда собак. Я не страдал зоофилией, кажется, она тоже, но она послушно расставляла свои ножки перед каждым из моих псов, которые нещадно трахали её, при этом кусая и царапая. Она была довольно послушный девочкой, ведь верила мне каждый раз, когда я говорил, что отпущу её живой, если она будет слушать меня. И она не пыталась сбежать, послушно ожидала меня и каждую из моих новых пыток. Я разобрал тот домик и спалил его в своём камине, подогревая свой дом, возможно, слишком часто, но мне нужно было избавиться от всего, что могло указать на меня. С девятой жертвой я игрался меньше — мой близкий старый друг наступал мне на пятки, и я не собирался быть раскрытым. Я бросил её под мостом, на самом деле, в ужасном состоянии. Я хорошенько ударил её головой, она была в укусах, порезах, царапинах и полностью опустошена и раздета. Я взял с собой собаку. Когда я вёз Дженесен к мосту, она всё ещё была живая и даже чистая. Я отмыл её от всего, но я и не думал вот так просто бросать её под мост. Она — очень живучая девочка, и я должен был убедиться в том, что она умрёт. Она ведь надеялась, что после ещё одного совокупления с псом я точно отпущу её. Именно для этого я взял того кобеля, который больше всех считал её своей. Он кусал её так сильно, что почти отрывал от неё куски плоти. Он совокуплялся с ней так жестоко, что я мог только позавидовать ему: он почти разрывал её дырки, и, если бы я вовремя его не останавливал, думаю, что он бы сделал из двух одну. Я буквально сделал ей услугу, убив пса. Я не жалел о нём, но я выполнил последнюю просьбу — убрать его и убить её. Она рыдала, сжимала мои руки, когда я перерезал ей горло. Сжимала, чтобы я вдруг не передумал и не продолжил своё издевательство над ней. Мне нужно было убрать за собой — и пса, и следы от машины, и не забыть ничего из того, что могло бы указать на меня. Я хотел поиграть с Ним. С мистером Стайлсом. Быть под носом у гениального — как все вокруг утверждают — детектива, — это опасное, но просто сносящее крышу дело. Адреналин просто закипал в крови, и я не мог удержаться перед этим соблазном. Я знал, что нужно было делать. Не оставлять следов, убрать все хвосты, которые я оставил, пока следил за Черри. Мне пришлось сильно постараться, чтобы убрать все камеры, которые я установил, всего лишь за сутки. Сутки для меня — больше времени для расследования. Разумеется, я переживал. Американские копы и ФБР в жизни бы не раскрыли эти убийства в Нью-Йорке, в таком огромном городе. Но я нарыл информацию о Стайлсе, ту, что он мне не рассказал сам. Он закончил колледж с отличием, попал в Скотланд-Ярд, выделялся и там последние несколько лет: все дела, которые попадали к нему, он раскрывал почти сразу. Оказалось, что он не подозревал меня. И даже больше — я вернул былую дружбу, которая была между нами ещё с учёбы, сначала в старших классах, затем в колледже, пока я не ушёл на другую специальность. Я действительно чуть не попал под подозрения именно тогда, когда пытался замести следы перед последним преступлением. Я несколько раз пересекался с Черри, а также с Гарри. Но он не подозревал меня, и это очень радовало. Во всяком случае, не видно, чтобы он подозревал меня: с его приезда прошло чуть меньше недели, он пытался изучить все преступления, инициатором которых был человек, стоящий буквально под его носом. Посетив все дома, кроме дома Черри, я убрал установленные камеры, а затем отправился в кафетерию, где она работала. Пришлось попотеть, ведь я установил камеры там, где найти их было почти нереально: в этом кафе почти не убирались, потому я спрятал камеры в искусственных цветах, на книжных полках и в коридорах персонала. Это было действительно тяжело сделать, но я справился. Дом её я оставил напоследок. Я знал, что возьму её именно оттуда. Я был у неё под носом весь день, именно тогда, когда решил похитить. Начиная от школы, я преследовал её до кафетерия. Сидел за столиком, делая вид, что ожидаю кого-то, ушёл сразу после того, как её смена закончилась. Я шёл следом за ней до больницы, но не решился сразу заходить туда. Это было бы слишком опасно. Я сидел в машине возле больницы и ждал, смотря на окна палаты её матери, где она была слишком долго сегодня. Я вошёл в больницу тогда, когда верхний свет в палате погас. Натянув капюшон, я прошёл к лифту, поднялся на нужный этаж. Я чисто случайно врезался в неё, но она была напугана так, будто чувствовала, что уже попала в мою ловушку. Я незаметно стащил её кошелёк и пошёл в сторону палат довольно медленным шагом. Она зашла в лифт и, наверное, уже понадеялась остаться одна, но я успел прошмыгнуть в кабину лифта прежде, чем дверь закрылась. Она боялась меня уже сейчас, и мне чертовски нравились эти ощущения власти над ней. Это было безумством, взрывающим мозги. Мне оставалось только дойти следом до её дома. Моя кровь бурлила в венах, я безумно хотел почувствовать её моей. Это было что-то новое, сносящее крышу. Но было слишком рано. Я видел, что она ужасно боится всего: начиная от темноты и заканчивая тем, что находилось в этой темноте. Мне не составило труда идти за ней и до дома. Она действительно боялась темноты — даже спала с ночником. И когда она шла по тёмному парку, мне нравилось вот так пугать её, то наступив на ветку, то пустить дым от сигарет в её сторону. Даже странно, как она не заметила меня, ведь я был так близко… Она выглядела так потрясающе, этот страх и ужас в её глазах были просто восхитительными, когда она заметила меня в своём доме. Конечно, в нашем городе происходят убийства, похищения, изнасилования и многое другое, но она была умной девочкой, когда сразу решила, что я тот самый серийный убийца, который убил уже девять девушек. Конечно же, всё было налицо: я проник в её дом, в дом маленькой девочки с голубыми глазами и светлыми волосами. И я включил тот самый канал, по которому были новости про меня, что чертовски льстило. Её кровь напоминала что-то сладкое на вкус, напоминала то, каким я был до всех этих жертв. Но я не собирался останавливаться — было слишком поздно. Я должен был закончить начатое, должен был снова наслаждаться девочкой, чтобы, наконец, спокойно выдохнуть. Мне хотелось дышать полной грудью и, хотя я был уверен, что полиция продолжит расследование, я знал, что меня здесь уже не будет. Меня не найдут до того, как я закончу своё дело. Сейчас она лежала в моей машине на заднем сидении, беспокойно посапывая и пытаясь отдохнуть, убежать от кошмаров. Её белая ночнушка уже была испачкана в крови, ровно как и её волосы и лицо. Всё это выглядело чертовски хорошо, и я не мог не налюбоваться на это. Я готов был ей приносить много боли, лишь бы видеть это напуганное личико, испачканное в крови. И я собирался делать это.