***
— Сравнивая физический контакт с другом и поглаживание щенка, нужно быть готовым, сэр, что и вы можете оказаться щеночком. Слова Питерса отвлекли меня от воспоминаний, в которые я погрузился настолько, что не сразу понял, что художник ответил на мою последнюю реплику. А вот он, оказывается, не потерял нить разговора. Я взглянул на Питерса и улыбнулся. Он был похож на индейца в боевой раскраске: серая полоса на лбу, черное пятно на носу. — Какой из меня щенок, я уже большая, почти старая собака. Готовая служить и дружить, но при этом не готовая класть голову на колени никому, кроме пары человек. — Да с чего это вы старая собака? Вы ещё вполне молодой и полный сил... — тут Питерс запнулся. Я рассмеялся. — Любой, кто вырастил ребёнка, имеет право считать себя старым. Просто обычно ребёнок младше ну хотя бы лет на двадцать. У нас с братом разница небольшая, сейчас она вовсе сгладилась, а вот ощущение, что я взрослый, а он дитя — осталось, и раз он теперь тоже взрослый, значит, я — старик. Это так, на уровне ощущений. Умом я понимаю, что мне ещё нет сорока. Хотя выгляжу я старше. Намного, кстати? С точки зрения художника? — Вы надолго застрянете на этом этапе, сэр. Как доброе вино. — Питерс спрятал лист в папку и достал чистый. Меня так и подмывало попросить его показать рисунок, но я решил повременить. — Вы прекрасно выглядите и будете так выглядеть ещё очень долго. А вот насчёт ребёнка я не соглашусь. С чего бы это родителям считать себя старыми? Разве у тех, кто вырастил ребёнка, не должно быть в жизни ничего, кроме него? — Не знаю, Питерс, могу только теоретизировать. Но думаю, как бы ни вырос ребёнок, родители будут любить его так же, как в детстве. А что ещё нужно, в общем-то? Любовь, помощь, поддержка... не зависят от возраста. У вас, кажется, есть старшая сестра и матушка? — Да. Моя сестра, к сожалению, вдова и без детей. У нас с ней не такая большая разница, как у вас с братом, но иногда я чувствую, что она хотела бы найти во мне замену ребёнку. Может, с вашей точки зрения я не прав, но я эти попытки пресекаю на корню. — А можно спросить — почему пресекаете? — Потому что она должна жить своей жизнью, сэр. Она ещё молодая, красивая женщина — ну вы по мне можете судить, что у нас в семье все далеко не уроды, — если уж ей так хочется поиграть в самоотречение, хотя она не очень-то любила покойного мужа, чтобы так по нему убиваться, то вон пусть на матери «самоотрекается». Да только матушка у меня женщина умная. Странные отношения. И чем больше Питерс рассказывал о своей семье, тем больше я недоумевал. По его словам, когда сестра была замужем, она его стеснялась, не хотела перечить мужу, который не одобрял ни образа жизни шурина, ни его характера, считая даже немного ненормальным. Мне показалось, что Питерс на сестру обижен, хотя он и утверждал обратное. И вот ещё — денежные дела. У него было небольшое наследство, которое, как я понял, он отдал в распоряжение сестры и матери, а те вели его счета и выдавали небольшую сумму на карманные расходы. Но когда я увидел портрет сестры, я почувствовал, что Питерс её любит и, наверное, жалеет. Но он и тут соригинальничал, написав ее лицо в золотых тонах. Это направило мои мысли в другое русло. — А если бы меня писали маслом, в каком бы я был цвете? — Обычно я пишу людей в пристойном телесном цвете, — усмехнулся Питерс. — Я не пишу портретов, сэр, — в обыденном смысле. И пока я вас толком не вижу, я ничего не могу сказать о цветовой гамме. Он пересел, так что моё лицо было обращено к нему в три четверти. — Меня более чем устраивают портреты, которые вы делаете для меня карандашом, — сказал я. — Тут мне просто любопытно... я вижу, что для вас цвет важен. Стало интересно, какого цвета я. Ну, пустое. — Не обижайтесь, сэр. Я ведь могу и ошибиться с первым впечатлением. Вы кажетесь мне не слишком-то счастливым человеком, потому как ни пытаюсь я представить холодноватые красные и синие тона вокруг вас, но что-то коричневое постоянно пробивается. — Я и не думаю обижаться, что вы. Мне интересно именно ваше мнение, ваше видение. — Шерлок — чёрный с золотом. Доктор — зеленоватый такой, молодая зелень. Мистер Грей — тот бордо. — Надо же... пожалуй, да. Насчёт брата, я бы сказал, синий с золотом. — Синий? Нет. Ничего синего... Он бы должен был быть... таким... как красная яшма с прожилками. Видели наверняка. Я не так выразился. Не с золотом, с желтизной. Жёлтый вообще очень коварный цвет, сэр. У него множество оттенков, и люди часто не видят разницы между оттенком радости и оттенком уныния, отчаяния, скуки... безумия... Правда, он вроде бы воздерживается в последнее время, как я заметил. Я уже усвоил, что те вещи, которые другие постеснялись бы сказать, Питерс сообщает в совершенно бесстрастной манере. — Вот вы о чём... да, слава богу, — пробормотал я, — кажется, это безумие в прошлом. Надеюсь, насовсем. Я врал, помня о словах Джона, что Шерлок иногда прибегает к кокаину, но с того времени, как я услышал об этом, я не замечал в поведении брата примет давней привычки. И я скорее хотел сейчас, говоря об этом Питерсу, выдать желаемое за действительное. — Не знаю, сэр, не знаю, — глубокомысленно промолвил художник, не собираясь тешить мои иллюзии. — Такие вещи не проходят без следа... Простите, сэр, что влезаю, но что у вас с братом не так? — У нас с Шерлоком? — удивился я. — В смысле — между нами? Да нет, всё хорошо, я думаю. Если что — я его несмышленым ребёнком не считаю, вовсе нет. Он ничем не уступает мне. Ну а то, что я сказал — да, было какое-то время, когда Шерлок избегал частых встреч... но мы всегда любили друг друга. Думаю, если вы спросите Шерлока, он скажет то же самое. — Он вообще-то нередко о вас говорит, сэр. — Надеюсь, не ругает? — я невольно улыбнулся. — Иначе вы не взялись бы работать на меня, не так ли? О вас он тоже не единожды рассказывал. — Ругает? Что вы, он вас обожает. Его послушать, сэр, у вас вообще нет никаких недостатков. А у вас правда нет недостатков? Глаза Питерса впились мне в лицо, и я слегка смутился. — Как минимум два есть — я очень занудный и очень властный. И если второе с братом обычно не проявляется, то занудство... Ну а ещё я ленивый. Очень. — Значит, не из-за вашей властности он какое-то время избегал встреч с вами? Когда я объяснил причину, Питерс только покачал головой. — Простите, сэр, а вы в это верите? Ну что человек не может отделять эмоции, связанные с работой, от эмоций, которые связаны с его частной жизнью? — Нет, но он тогда так думал. Наверное, мне следовало его переубедить, но, увы, я не сделал этого. Просто ждал. В детстве Шерлок был нежным мальчиком, очень ласковым, потом стал этого стесняться. Возрастное, полагаю. Постепенно он и сам понял, что всё это глупости. Спасибо доктору, уверен, это не без его влияния... — Знаете, сэр, по поводу мужчин — я говорю о мужчинах, потому что похожие женщины ведут себя намного умнее... так вот среди мужчин, предпочитающих свой пол, бытуют всякие глупые представления о том, как себя нужно вести, как себя подавать... Вы сказали, Шерлок был «нежным мальчиком». В молодости вообще очень сложно не поддаться на всеобщее мнение, особенно если ты не такой, как все. Так вот, «нежные мальчики» воспринимаются... как бы вам сказать... словом, к ним проявляют не слишком-то хороший интерес. Возможно, Шерлок пытался выглядеть более мужественно. Эдаким холодным, решительным господином, чтобы, не дай бог, никто не подумал чего-то дурного. Многолетняя профессиональная привычка ничем не выдавать своего состояния окружающим помогла мне сохранить внешнюю невозмутимость. Однако, Питерс... Что делать — спорить, возмущаться? Или подтвердить? Шерлок ему доверяет... А главное — возможно, что он прав, я ведь и сам думал об этом ещё тогда. Разве что мне не пришло бы в голову обсуждать такое ни с кем. — Ну, рассуждая гипотетически... это не лишено смысла. И, думаю, в такой ситуации человеку надо дать возможность вести себя так, как он считает правильным, а не так, как хотелось бы его родным... Я всё-таки повернул голову и посмотрел на художника. Он невозмутимо водил карандашом по бумаге, словно и не сказал ничего странного. — Мой брат говорил мне, что доверяет вам. — Мой дорогой сэр, я ведь в некотором роде богема. Грубо говоря, я не принадлежу к среде... джентльменов — вы поняли, о чём я. У нас на такие вещи смотрят проще. — Не думаю, что мой брат готов доверять человеку только потому, что тот смотрит на какие-то вещи проще. Я... симпатизирую вам, Питерс. Я не хочу вас обидеть, но не могу не сказать: очень надеюсь, что вы ни с кем, даже с самыми близкими, не обсуждаете... эту сторону жизни моей семьи. Как бы ни смотрели на это все представители богемы. — Эта ямка в песке, сэр, находится в пустыне. Из неё никакой тростник не растёт, — улыбнулся Питерс, быстро что-то набрасывая в сторонке на листе. — Вы же помните миф о цирюльнике царя Мидаса? — Я закончил Оксфорд, — не удержался я от язвительности. Питерс в ответ только фыркнул. — А вы интересный человек, маэстро. Никогда не поймёшь, что вас заденет, а что нет. — Меня мало что задевает, сэр. Меня считают слегка чокнутым, вы знаете? — Питерс улыбнулся. — Это очень удобно — всегда можно говорить, что думаешь. Если бы Шерлок не сказал мне, что вы в курсе его личной жизни, я бы с вами на эту тему разговор не завёл. — Интересно... вы спросили его, в курсе ли я, или он сам вам сообщил? — Я спросил. И меня впечатлило ваше отношение, сэр. Да, я знаю, что вы мне скажете, но вы понимаете, что я прав. А теперь мне нужно немного тишины, чтобы поработать… Я откинулся на спинку дивана — Питерс не возражал. Он оставил меня во власти вновь вернувшихся воспоминаний. Странно, но именно в то лето я сделал ещё два открытия, которые потрясли меня до глубины души.***
Когда мы вернулись от соседей, отец встретил нас с недовольным видом. Он явно рассчитывал, что я пробуду в гостях подольше. Шерлок предпочёл на другой день сразу после завтрака укрыться в своей «лаборатории», то есть попросту в сарае за домом, где он обычно проводил опыты. Вскоре мне показалось, что я слышал шум во дворе и голос отца, но, когда я спустился во двор и прошёл к «лаборатории», Шерлок был один. — Отец заходил, или мне послышалось? — спросил я. — Заходил, — вздохнул он. — Всё как обычно. Мы же только приехали. Что он сразу хочет от мальчика? — Жаль, что я его тут не застал. Он расспрашивал тебя о нашей поездке? Расспросами, конечно, отцовские крики называть было трудно. — Нет... не совсем. Он думает, что ты бы сделал предложение, если бы я не крутился под ногами. — Предложение? О господи. Он так сказал? Я поговорю с ним. Он ждёт от меня чего-то... на что я пока совершенно не способен. А ты не бери в голову, мой мальчик. Какие у тебя планы на сегодня? — Я попробую провести опыт. Майки, ты побудь с отцом. Мне кажется, он соскучился за две недели и поэтому сердится. А за чаем мы увидимся. После ужина отец, я думаю, успокоится, займётся делами... — Хорошо, дорогой. Не опаздывай к чаю. Я прошёл в дом и отправился в кабинет отца. Он был там, что-то писал в тетрадь — кажется, проверял счета. — Не помешаю? — спросил я. Отец поднял голову и посмотрел на меня. — Конечно нет. Проходи, Майкрофт. Рад, что ты вспомнил обо мне. — Что значит вспомнил? Я и не забывал. Я сел по другую сторону стола и улыбнулся с добродушной иронией. — Все две недели только о вас и думал, сэр. — Не знай я, решил бы, что ты думал: «И зачем этот старый хрыч отправил со мной мальчишку!» Но я тебя хорошо знаю. Ты хоть заметил, что у хозяев есть дочери? — спросил отец с плохо скрываемым сарказмом. — Заметил и думал: «И чего только старый хрыч так спешит от меня отделаться и женить?». А мальчишка спас меня от нападения варваров в юбках. — Майкрофт, я уважаю твоё стремление получить самое лучшее образование и, видит бог, чем могу — помогаю. Но я уже не молод, а хотел бы успеть порадоваться внукам. Такая откровенность была у нас не в ходу. Я почувствовал себя несколько неуверенно. — Отец, дайте мне хоть университет закончить, — натянуто улыбнулся я. — Какой из меня сейчас муж? И к тому же мисс, конечно, милая, но это... но меня к ней совершенно не влечёт. Вы же не собираетесь женить меня насильно и по расчёту? Тем более там расчёт-то невелик. — Я не призываю тебя немедленно жениться, сын. Я призываю начать ухаживать за девушками. — Отец был непреклонен. — Год ухаживаешь, потом помолвка, а после окончания курса — свадьба. Не обязательно дочь соседей, найдём другую девушку. Просто обрати внимание и на эту сторону жизни. Мой расчёт только в появлении внуков, я приветствую любой твой выбор. — Какой из меня ухажёр? Из медведя получится лучший кавалер, чем я. Но, возможно, мне встретится девушка, которую я смогу полюбить... — я кашлянул. — Конечно встретится! — Я вовсе не зарекаюсь. А почему вы так хотите внуков? Мне казалось... вы не очень-то любите маленьких детей. — Не люблю? Ну, абстрактно — нет, не люблю. Но твоих я, несомненно, буду любить. — Это вообще всё... абстрактно. Моих — потому что они мои? Но кто сказал, что они будут маленькими меланхоличными толстячками, а не темпераментными непоседами? — усмехнулся я. Отец пожал плечами. — Какая разница? Они не перестанут от этого быть твоими детьми. Кстати, ты никогда не страдал излишней меланхоличностью, не преувеличивай. Ты рос флегматиком, но это не значит, что энергии у тебя меньше, чем, скажем, у Шерлока. Просто ты направляешь её в нужное русло, а не растрачиваешь попусту — на мельтешение и никому не нужные химические опыты... Я покачал головой. — Отец, вы неправы. У Шерлока талант к химии. Это может стать его профессией, за этой наукой будущее. Он сможет применить свои знания в самых широких областях и добиться успеха. Разве вам не будет приятно, если станут говорить «это тот самый Холмс»? Лицо отца покраснело — он начал раздражаться, но я намерен был довести этот разговор до конца. — Да не добьётся он ничего и никогда! — отец в сердцах захлопнул тетрадь. — Хорошо если вообще в университет поступит. Я понимаю, Майкрофт, ты его любишь, ты очень много сил вложил в него, но посмотри трезво на своего брата. Он зауряден. Единственное, что про него будут говорить когда-нибудь: «смотрите, это брат того самого Холмса». И я думаю, что он даже будет этим гордиться и радоваться за тебя. Он тоже тебя любит — это несомненно. То, что отец признавал любовь Шерлока ко мне, уже радовало. — Он незауряден, отец. Я не понимаю, почему вы этого не замечаете? Я люблю его, но тут я объективен. Я любил бы его, будь он даже зауряден, но он талантлив. Как он может быть зауряден, если он ваш сын, как и я? — При чём тут чей он сын? Ты гораздо талантливее меня, но будь ты зауряден, я точно так же любил бы тебя. — Тогда я не могу понять почему? Почему вы так относитесь к нему? — А почему я должен относиться к нему как-то иначе? Нельзя заставить себя насильно любить кого-то, Майкрофт. Да, он меня часто раздражает — своими капризами, надуманными болезнями, бестолковостью и слезами по любому поводу. Но я забочусь о нём, как могу. Он сыт, обут, одет, получает образование, и даже на его прихоти вроде скрипки или этих вонючих реактивов я даю деньги без возражений. Я ни разу не отказал ему ни в одной просьбе, ни разу в жизни, Майкрофт. А любить его я не обязан. Определённо, было время, когда Шерлок был готов пожертвовать и скрипкой, и увлечением химией, лишь бы добиться от отца хоть каплю любви. Но, увы, те времена давно миновали. Я завёл этот разговор скорее для себя самого, чтобы как-то утрясти в голове бесконечные противоречия, связанные с отцом. — Сэр, я же помню, когда ему было года два, вы брали его на руки, вы играли с ним. Разве вы делали это только ради того, чтобы сделать приятное маме? — Больше десяти лет прошло, я вот уже и не помню. В любом случае нежничать с тринадцатилетним — нелепо. Он скоро горничных брюхатить начнёт, а тебе всё кажется, что он ребёнок. Прими как данность — я его не люблю. Но ничего плохого я ему не делаю, а любви ему и твоей хватит с избытком. — Такие вещи разве можно забыть? Или вы просто не хотите вспоминать, сэр? — Возможно, не хочу. Последние девять лет у меня совершенно другая жизнь, если я буду вспоминать прежнюю, то как жить в этой? — Но ведь у вас есть мы. Не вспоминайте, если вам тяжело. Но посмотрите на Шерлока другими глазами. Вы же понимаете в глубине души, что он не заслуживает к себе такого отношения с вашей стороны. — Зачем, Майкрофт? — клянусь, отец был искренне удивлён. — Зачем мне смотреть на него как-то иначе? Я смотрю трезво и вижу то, что вижу. Он капризный и упрямый мальчишка, он всегда будет поступать только так, как считает нужным, и совершенно неважно при этом, что ты делаешь или не делаешь... Вот ты даже курить не начинаешь, чтобы не подавать ему дурной пример, а думаешь — его это остановит? Ещё пара лет — и он будет дымить, как паровозная труба, невзирая на твой пример. И во всём остальном будет то же самое. При этом боюсь, после моей смерти тебе придётся его содержать, потому что я вовсе не уверен, что он сможет достойно зарабатывать себе на жизнь, а имение дохода почти не приносит. — Отец, вы умный человек, но сейчас вы говорите как какой-то персонаж Диккенса, честное слово. Простите меня. Я не начинаю курить просто по одной очевидной причине — я не считаю нужным. Мне — лично мне — это неинтересно. И Шерлок тут совершенно не при чём. А примеров у него будет достаточно и в школе. Фразу насчёт вашей смерти... сделаю вид, что я её не слышал. Шерлок не капризный. Он просто другой. И уж простите, сэр, но у него ваш темперамент — просто он выражается иначе. Вы не смотрите на него трезво. Вы смотрите на него сквозь искажённую призму своей потери. Но он в ней не виноват. И вы это знаете, отец. Углы отцовского рта беспомощно опустились. — Я и не говорю, что он виноват. Виноват я. Я уступил и позволил ей родить этого ребёнка. Она родила его, заболела и умерла. У тебя не стало матери, а у меня — единственного человека, которому я был нужен. Да, он не виноват, но не надо требовать от меня, чтобы я его любил только за то, что он не виноват. Это невозможно. Я его терплю — и на большее не способен. Тут я сделал то, чего не делал, наверное, лет десять: встал, переставил стул по другую сторону стола, сел к отцу вплотную и взял его за руку. — Вы тоже не виноваты. Никто не виноват... папа... Конечно, нельзя заставить себя любить, но, как вы сами мне сказали, можно делать какие-то шаги в нужном направлении. Смотрите, сколько душевных сил вы тратите на то, чтобы не любить. Вы бы хоть раз просто поговорили с Шерлоком. Просто. О делах, к примеру. О том, что вы читали. Вы же разговариваете со своими знакомыми, правда? Просто поговорите, попробуйте. Он умеет слушать. Отец посмотрел на мою руку, но свою не убрал. — Майкрофт, ему это совершенно не нужно. Каждый раз, когда я обращаюсь к нему, он заранее превращается в сжатую пружину, он только и ждёт, когда я скажу всё, что собирался, и уйду. Ему никто не нужен, сын, кроме тебя. Как и мне, собственно. Но разве я когда-нибудь запрещал тебе возиться с ним или тратить на него всё своё время и силы? Я всего лишь предостерегаю тебя: не жди от него благодарности, никогда. Не потому что он такой плохой, да он и не плохой — он никакой. Но это к делу не относится. Просто имей в виду: он вырастет и будет жить своей жизнью, а ты останешься один, если вовремя не заведёшь семью. — Ему это нужно. Вы не задавали себе вопрос, почему он заранее сжимается, как пружина, когда вы заговариваете с ним? Оказывается, вы это замечаете, боже мой... — Сложно не замечать такие вещи, знаешь ли. Вопрос не задавал, но ответ понятен. Я так же его раздражаю, как и он меня. В этом смысле у меня нет к нему претензий, тут мы квиты. Я не выдержал: — Господи, папа! Да не раздражаете вы его! Он вас боится, как вы это не видите?! — Боится? Я его в жизни пальцем не тронул, ничего плохого ему никогда не делал, даже есть не заставлял... чего он боится, интересно? Что я его из дома выгоню? Не выгоню. Час от часу не легче. — Как будто для того, чтобы бояться человека, нужно обязательно битьё? Шерлок не трус. Когда его донимали в школе, он пытался дать отпор мальчишкам из старших классов. Никогда в жизни не дрался, а тут не побоялся защитить себя. Папа, вы вспыльчивый человек, но вы и справедливый. Вы можете сделать выговор прислуге, но в другой раз вы можете и поощрить. Та же миссис Лорси, к примеру... Она вас уважает, у неё железные нервы, и она не обращает внимания, когда вы повышаете голос. Но она всё-таки прислуга. Она знает, где проходит граница. Знает, что тут имеют место отношения «хозяин — подчинённый». У всякого человека в голове есть некие ожидания. Всякий человек понимает, что когда он делает что-то не то, последует реакция. Если он делает всё правильно — следует другая реакция. Говоря по-простому, если мы дотрагиваемся до горячего предмета, мы знаем, что почувствуем боль. И есть вещи, которые должны быть безопасны. Имея дело с незнакомцем, мы можем ожидать чего угодно. Имея дело с членами своей семьи, мы заранее ожидаем доброго к себе отношения. Хотя бы справедливого. А он не знает, чего от вас ожидать. Он не знает, что ему делать, чтобы вы не рассердились. Папа, отец — это ведь практически бог для всякого ребёнка. И тут ожидания справедливости на одном из первых мест. И если этого нет, то как с этим жить? Боюсь, что моя слишком длинная тирада так и не достигла цели. Отец пожал плечами. — У него есть ты, Майкрофт, и для справедливости, и для любви, и для утешений... хотя видит бог, я не понимаю, как ты терпишь его постоянные истерики. Для меня эти слёзы по любому поводу — полный кошмар. У меня всё время ощущение, что он притворяется, чтобы таким образом чего-то добиться. Но я допускаю, что могу быть неправ в этом. Возможно, он просто неврастеник. Майкрофт, ты уже взрослый человек, пойми меня. Я к нему более чем справедлив. Этот мальчик отнял у меня жену — пусть невольно, пусть косвенно, но она умерла из-за того, что он родился. А потом я сам, своими руками, вполне понимая, что делаю, отдал ему единственное, что у меня оставалось в жизни — тебя. Не требуй от меня большего, сын. Я не смогу относиться к нему иначе, но пока он не приносит тебе вреда или разочарований, не мешает тебе строить свою жизнь и карьеру, короче — пока от него нет вреда тебе, я готов относиться к нему снисходительно. — Папа, какой вред, о чём вы? Он. Ваш. Сын. Он мой брат. К сожалению, я не могу заменить ему ни мать, ни отца. Мне следовало раньше поговорить с вами, но я вёл себя как эгоист. Я говорил себе: «Мама умерла, но я могу дать Шерлоку ласку — я могу вести себя с ним так, как вела бы она». Я говорил себе: «Отец его не любит, но я могу его заменить». Нельзя. Нельзя заменить. Вы говорите, Шерлок — неврастеник? Вы просто не хотите помнить, каким он был, пока была жива мама. Вы считаете, он был слишком мал, чтобы что-то понимать, когда она умерла? Не обманывайте себя. Вы сказали: вы лишились единственного человека, которому вы были нужны? А мы? Хорошо, а я? Помогите мне, — я понизил голос до шёпота, сжав отцовскую руку, — а то мой миропорядок тоже начинает временами шататься. Потому что я не вижу справедливости. И снисходительность не порождает страх. И не говорите мне, что вы меня отдали своими руками... я вас люблю, вы же знаете. — Заменить никого нельзя, дорогой мой, — ответил отец и убрал руку. — Те, кого мы любим — незаменимы. Но можно найти силы в новой любви. Ты любил маму. Когда её не стало, тебе надо было любить кого-то другого. Твой брат как раз подрос настолько, что с ним можно стало общаться, и ты привязался к нему. Это в какой-то мере оправдывало для меня его существование — он тебе был нужен, и я его терпел. Ты сделал выбор — я его принял. Чем же я могу сейчас тебе помочь, сын? Ты умеешь быть благодарным, ты умеешь быть справедливым, ты вырос таким, каким мы с мамой хотели тебя видеть. Я не просто не упрекаю тебя ни в чём — я горжусь тем, что я твой отец. И я от всей души надеюсь, что твой брат тоже сумеет быть благодарным и справедливым по отношению к тебе. А я ничего не могу ему дать больше того, что уже отдал. Но ничего и не требую ни от него, ни от кого... И если я действительно могу тебе чем-то помочь — скажи чем. А если нет — прости, мне нужно заняться счетами. Разговор явно подошёл к концу, но я ухватился за последнюю соломинку. — Мама мне однажды сказала: «Когда ты влюбишься в кого-то и женишься, знай, что самое лучшее, что может сделать женщина для любимого мужчины — это родить его детей». Она сказала неправду? Это женские фантазии, отец? — Отчего же, правду. Но только это — всего лишь часть правды. Я был очень счастлив, когда ты родился, и благодарен ей за подарок. И я не был против второго ребёнка, ты ведь знаешь, я был бы счастлив иметь много детей. Но не ценой её жизни, Майкрофт. Когда второй ребёнок не смог родиться, врачи предупредили, что больше рисковать нельзя. Но она просила — и я уступил. Я совершил преступление, когда сделал это. И я расплачиваюсь за него все эти годы. Ты не понимаешь, что это значит — когда уходит из жизни человек, ради которого ты живёшь. И дай бог тебе никогда этого не понять. Я хотел было погладить отца по плечу, но не решился. Он уже вновь открывал тетрадь и демонстративно тыкал пером в чернильницу, хотя и не пытался что-либо написать. — Вы уступили, потому что любили её. А любовь — не преступление… — Любовь не преступление, сын, но платить за неё иногда приходится куда дороже, чем за самое страшное преступление. — Можно я помогу вам со счетами? — спросил я, подводя нашему почти единственному за всю жизнь разговору такую прозаическую черту. Но что я мог сделать? — Проверь расходы по дому. А я займусь арендаторами. Управимся до чая. Я машинально проводил в уме исчисления, размышляя о том, что только что услышал от отца. Увы, в том, что его отношения с Шерлоком сложились именно так, была и доля моей вины, хотя любой бы сказал, что никакой вины нет, ведь я и сам был ребёнком, когда осиротел, и не мог брать на себя ответственность за то, что происходит в доме. Если бы не одно «но». После смерти мамы бабушка спросила меня, не хочу ли я пожить немного с отцом и Шерлоком. Она совершенно справедливо говорила, что это никак не скажется на моей дальнейшей учёбе, наоборот: дома я смогу узнать намного больше, не будучи скованным расписанием и школьным укладом. Но я отказался, искренне не понимая, зачем мне это нужно. Останься я тогда с отцом, удели я ему время, возможно, он не чувствовал бы себя настолько покинутым и иначе бы смотрел на младшего сына. Но прошлого исправить было уже нельзя. Мы работали с отцом в тот день так долго, что даже пропустили чай, хотя отец обычно отличался маниакальной пунктуальностью. Мы спустились вниз только к ужину. Шерлок уже сидел за столом. При нашем появлении он встал и удивлённо посмотрел на нас, но, разумеется, ничего не сказал. Ужин вообще прошёл в гробовом молчании, и я почувствовал облегчение, когда мы с братом поднялись наверх. — Как твой опыт? Получился? — спросил я, закрывая дверь своей комнаты. — Да, я подобрал катализатор. А ты помогал ему с бумагами? Именно «ему», а не отцу. Я не стал делать замечания. — Да, помог немного. И так отнял время разговорами. — Он уговаривал тебя жениться? — скривив губы, спросил Шерлок и растянулся на кровати. — Он не настаивал. Просто выдвигал аргументы в пользу моей женитьбы. Говорил, что хочет успеть порадоваться внукам. — Что значит — успеть? Он разве болен? — Нет. Он просто хотел бы… — Заболеть? Он словно шантажирует тебя, чтобы ты женился. — Не говори так об отце, — спокойно сказал я. — Извини. — Шерлок правильно понял мой спокойный тон. — Я просто не понимаю, чего он хочет. Впрочем, я его никогда не понимаю, так что это неудивительно. Как он собирается радоваться внукам, ты же всё равно не будешь жить в поместье? Когда у тебя будут дети, ты ведь будешь жить в Лондоне? Я присел на край кровати. — Можно ведь навещать друг друга, правда? Бабушка с нами не жила, но часто гостила в имении. — Надеюсь, он не станет орать на своих внуков. Я внимательно посмотрел на брата. — У тебя ведь было время успокоиться, пока ты работал. Случилось что-то ещё? Он пожал плечами: — Ну, я удивился, что вы опоздали к чаю... — Мы долго разговаривали, потом я помогал ему. Вот и опоздали. — Я притянул Шерлока к себе. — Ты сказал, что не понимаешь отца. Тут и понимать нечего. Когда человек не может справиться с горем, это своего рода болезнь. Это только в наивных романах пишут, что горе человека смягчает. Далеко не всегда, мой дорогой. — Ну... может, его правда смягчит счастье. Внуки... почему нет. Это же будут твои дети. Наверняка он будет их любить. — Да что с тобой такое, дорогой? — Я всегда… ну то есть я мечтал, что мы будем жить вместе. Но тогда... куда я буду деваться, когда он будет приезжать? Не могу же я демонстративно съезжать на это время в гостиницу? Я совсем не против его приездов, ты не думай. Просто я действительно не хочу... не могу, чтобы посторонние видели такое его отношение ко мне. Надо мной и так слуги смеются. А твоя семья... твои дети... Вряд ли они станут относиться ко мне так, как он. Но я не хочу, чтобы они не любили его из-за меня. — Слуги смеются? — по моему позвоночнику прошёл холодок. — Правда? Шерлок, это правда, или тебе это кажется? — Ты не замечаешь, потому что при тебе никто не станет этого делать. Но я вижу взгляды. А когда жил дома — вообще было очень заметно. Только ничего удивительного в этом нет. Майкрофт, я не жалуюсь тебе на слуг! Я сам виноват, это мне должно быть стыдно, а не им! Не все смеются, миссис Лорси, например, не смеётся, и никогда не смеялась. — В чём же ты виноват? С этим необходимо было разобраться. Уж это-то отец был в состоянии понять — я надеялся, он ещё отличает родного сына от прислуги. — В том, что боюсь его. Он ведь кричит на всех, на ту же миссис Лорси, например. Но она умеет не бояться, а я не умею. И слёзы у меня близко, сейчас ещё ничего, а в детстве-то — он кричит, а я реву... как младшая горничная, которую хозяин отругал. Конечно, стыдно, что не умею сдерживаться. И стыдно... что отец меня терпеть не может. Поэтому я не хочу, чтобы это видели, понимаешь? Лучше уж я правда отдельно буду жить... — Это ему должно быть стыдно, а не тебе. Тебе стыдиться нечего. Шерлок, пойми: люди повышают голос по двум причинам — они или самодуры, или это от бессилия. Отец всегда был немного первым. Но сейчас там больше второго. Но и в том, и в другом случае тебе стыдиться нечего. — Это не важно. Мне всё равно стыдно будет, если это увидят. А если твои дети будут это понимать, то я вообще не представляю, как с этим жить. Я попытался перевести всё в шутку: — Не веди себя как мудрая Гретель, Шерлок. У меня даже невесты нет, а ты уже рыдаешь у бочки с пивом. — Только вот не говори, что ты ради этого не будешь жениться и детей заводить! — вскричал он. — Ещё не хватало, чтобы я и в этом оказался виноват! — Я пока что не сошёл с ума, чтобы такое говорить. Чтобы как-то отвлечь брата, я предложил ему сходить на реку. Вода всегда его успокаивала. Я купаться не стал, просто сидел на толстой ветке нашей ивы — она пока что меня выдерживала — смотрел, как брат плещется. На берег он вышел успокоившимся. — Извини, я долго, да? Зря ты не стал купаться, вода очень теплая. — Охотно верю. — Извини, мне надо было напомнить тебе взять с собой книгу. — Ещё раз извинишься — надеру уши, — сказал я, слезая с ветки. — Ха! — Шерлок схватил полотенце и отскочил в сторону. — Не догонишь — ты уже старый, тебе целых двадцать лет! Тебя надо срочно женить, пока окончательно песок не посыпался! — Раз я старый, мне уже поздно жениться. — А мы не скажем твоей невесте, сколько тебе лет. — Шерлок вытерся и оделся. — Майки, а знаешь, Брин, которого ко мне в том году поселили — у него ещё брат учится на год старше меня, — так они оба говорят, что у них есть сестра пятнадцати лет и они побоялись бы её со мной знакомить, потому что я очень «горячий». Я как-то так выгляжу... опасно для девиц? Я рассмеялся: — Из тебя выйдет красивый мужчина. Шерлок пожал плечами: — Ну не знаю. Честно сказать, мне даже как-то не очень приятно думать, что с ними придётся целоваться... Брин рассказывает, что ему часто снятся девочки, а ему всего одиннадцать. Мне зимой будет четырнадцать, а мне ни разу ничего такого не снилось. — А что тебе снится... такое? Мне вот тоже девушки не снятся. Правда, справедливости ради следовало признаться, что «такое» мне не снилось вообще. — Ты просто не любишь, когда до тебя дотрагиваются. А меня это не пугает. И вот в гостях сейчас — девочки очень милые, с ними было интересно общаться. Но если я представляю, что целуюсь с ними... ну или что-то такое, о чём ребята говорят... мне как-то неприятно это представлять. Почти как тебе про любые прикосновения. А снится... ну вот как раз ничего «такого», мне чаще всего снятся тренировки по боксу или борьбе, или купание в каких-то горячих источниках... Но это же не «такое», это вообще к девицам не относится. — Горячие источники? — переспросил я, вторично за вечер чувствуя неприятный холодок. — Ну да. Гейзеры или что-то подобное... в снах не очень понятно. Но это приятно. Мне снилось совсем недавно, уже на каникулах, что мы с моим спарринг-партнёром на тренировке отрабатывали разные приёмы, а потом пошли в душ, а вместо душа был вот такой источник, и мы в нём купались. — Пойдём-ка в дом, что-то твой старичок продрог, — пробормотал я. Шерлок опять извинился, но его уши уцелели, хотя он и отскочил в сторону, вспомнив моё обещание. Пока мы шли к дому, он с удивлением и беспокойством поглядывал на меня. — Ты не заболел? — спросил он, когда мы поднялись наверх, в спальню. — Нет, просто от реки прохладно было. Я не удержался и обнял брата. Может, потом всё наладится? Школа, мальчишки одни вокруг. Шерлоку и так будет непросто жить с его нравом, а тут ещё такое. — Мы посидим ещё перед сном? — спросил брат. — Ты ведь пока не хочешь спать? — Посидим. — Я поцеловал Шерлока в лоб. — Только я схожу переоденусь и приду. И ты давай ложись. Но сначала я спустился вниз и постучался к отцу. Он уже лежал в постели и читал книгу. — Зашёл пожелать спокойной ночи. — Я думал, вы ушли купаться. Спокойной ночи, Майкрофт. — Мы уже вернулись. Спокойной ночи, отец. Я закрыл дверь и стал подниматься по лестнице. На последней ступеньке я присел, закрыл глаза и закусил губы, стараясь успокоиться. Сделав пару вдохов и выдохов, я поднялся и пошёл в спальню Шерлока. — Ты спускался насчёт чая? — спросил он. — Но все уже легли. Хочешь, я тебе приготовлю? — Откуда ты знаешь, что я спускался? — На лестнице ступенька скрипит. Третья сверху. — Нет, я спускался к отцу. Он уже лёг, — сказав это, я и сам устроился рядом с Шерлоком. — А чтобы не скрипела, надо наступать ближе к перилам. — Буду знать. — Он положил мне голову на плечо. — Ты чем-то расстроен? — Немного. Не обращай внимания. Это из-за отца. — Он на тебя сердится? — Вовсе нет. Скажем так, я понял, что очень многое упустил. — Это из-за меня? — Нет, из-за него. — Да что с ним? Он точно здоров? — Меня оправдывает только то, что я тоже был ребёнком, когда умерла мама, и тоже не всё понимал. — Мама? А при чём тут ты? Я знаю, что он меня ненавидит за то, что мама умерла из-за меня. Я его в этом не обвиняю, он прав даже. — Он неправ, Шерлок. Я говорил спокойно, но мне хотелось закричать и хорошенько встряхнуть брата, чтобы из его головы вылетело это нелепое убеждение. Но тут послышался скрип той самой пресловутой ступеньки. Отец поднимался наверх. Шерлок тут же испуганно вцепился в меня. Раньше отец никогда не поднимался наверх после того, как мы ложились. Он прошёл мимо двери и явно направился к моей спальне. Шерлок задрожал. Было легко понять, о чём он сейчас думал: отец увидит, что меня нет на месте, поймёт, что я у брата, и обязательно последует новый скандал. Дверь в мою спальню скрипнула, потом закрылась, и мы услышали голос отца, вполне спокойный кстати, который произнёс: «Спокойной ночи, Майкрофт». И снова скрипнула ступенька — отец ушёл вниз. Шерлока это вовсе не успокоило, он продолжал дрожать. — Малыш, ты что? Не надо бояться. — Я поцеловал его волосы — они были ещё влажные. — Всё в порядке. Это было так непохоже на отца, что я с трудом подавил желание выскочить из спальни и догнать его. — Зачем он приходил? — пробормотал брат, заикаясь. — Ты же слышал: пожелать спокойной ночи. Тут с Шерлоком началась настоящая истерика. Из его сбивчивых вопросов я мало что понял, скорее почувствовал. Видимо, к нему вернулся старый страх смерти. Из моих слов он сделал вывод, что отец чем-то болен. И правда: мы с ним вели себя странно. Я вдруг засиделся в отцовском кабинете, а отец вдруг решил подняться ко мне. Мне показалось также, что Шерлок боялся своих подспудных желаний освободиться от отца. Мне с трудом удалось успокоить его, я всё надеялся, что он уснёт и я смогу спуститься к отцу. Но даже когда Шерлок закрыл глаза, по его дыханию я чувствовал, что он не спит, и, видимо, он догадывался о моих желаниях и боялся, что я уйду. — Он, наверное, уже спит, — прошептал брат. — Наверное, — я погладил его по голове, а в груди что-то тянуло, тянуло. На другой день отец сделал вид, что ничего не было. Я больше не пытался говорить с ним о Шерлоке, понимая, что все точки над «и» расставлены. У меня была мысль задержаться на пару дней в имении, когда Шерлок уедет в школу, но потом я отбросил эту идею.***
— Хотите ещё кофе, сэр? Голос Питерса вывел меня из задумчивости. — Да, с удовольствием. Вы хорошо его варите. Питерс улыбнулся, взял кофейник и ушёл на кухню, оставив на столе закрытую папку. Секунд двадцать моя лень боролась с любопытством, потом я, повысив голос, чтобы меня было слышно, спросил: — Я могу встать и посмотреть? — Вы можете встать, сэр, — рассмеялся Питерс, — погулять по мастерской и вообще посмотреть что угодно. Но если вы о папке — там только наброски. — Я не открою её без вашего разрешения, но мне, конечно, любопытно. А что, я слишком небогемен, чтобы вы называли меня просто по фамилии? — Посмотрите, сэр, посмотрите. Погодите, я вернусь с кофе — и мы обсудим вашу богемность. Получив разрешение, я встал и открыл папку. Набросков было несколько, и я был на них совсем разным. На одном — так просто ангел. О щенках, что ли, в этот момент говорил? На другом, мимолётном, напротив — чуть ли не Зевс во плоти. Ещё один, видимо, шуточный — в тоге, с венком на голове. Отдельно почему-то были нарисованы руки. Я засмеялся. — Должен сказать, что тога хорошо скрывает недостатки фигуры. — А чем не патриций, сэр? Во времена античности знали толк в одежде. И толк в её отсутствии. Питерс вернулся с кофейником и налил нам кофе. — Что касается вашего предложения, сэр... Спасибо, конечно, но вы всё-таки «сэр». Вряд ли вас кто-то зовёт просто по фамилии — просто так. Но я очень польщён. — А знаете, смешно, но вы правы. Недавно я встретил своего школьного приятеля, он учился на несколько классов старше меня, и мы жили в одной комнате, так вот он называл меня мистером, а мне было неловко сказать ему, что это идиотизм. Я ведь не лорд, не пэр, мы из самой простой семьи, Питерс. Я выгляжу внушительно, но вы ведь, — кивнул я на папку, — вы ведь видите человека насквозь. Обращайтесь, конечно, как вам удобно. Обращения — вообще странное дело. Я вот зову доктора Уотсона по имени, а Шерлок — почти никогда. Отличный кофе! — Спасибо. Кофе и изредка сигареты — это единственные излишества, которые я себе позволяю. Шерлок и доктор зовут друг друга по фамилиям, потому что они сначала стали друзьями — и они почти ровесники. Они могли бы учиться вместе и быть приятелями. Вы называете с доктором друг друга по именам, и это каким-то образом уравнивает вас. — Может быть, мне нравится считать, что доктор тоже мой брат. А может, просто так вышло. Знаете, Питерс, мне по душе с вами беседовать. Я хотел спросить: вы ведь продаёте картины? Я имею в виду — если прислать к вам покупателей? Я знаю одну молодую пару, которой явно понравится ваша живопись. — Продаю, конечно. А молодые — это хорошо. Может, им и правда что-то подойдёт. У молодых взгляд на искусство шире. — Совсем молодые, ему двадцать три, его жене семнадцать. Его я знаю по служебным делам, но я бывал у них в гостях и не сомневаюсь, по крайней мере, в том, что леди картины понравятся. А её супругу, вероятно, просто нравится всё то, что нравится жене, его вкусов на этот счёт я не знаю. Но он говорил мне, что у него есть мечта — портрет жены в виде Гвиневры в серебряном сиянии. Может быть, и вы так её увидите? — Вы же видите, как я пишу. Я могу написать леди, но от Гвиневры там ничего не останется. Впрочем, попробую тряхнуть стариной. Всё равно никто не поверит, что это моя работа. Кстати, у меня для вас есть кое-что. Сейчас покажу, а вы уж скажете — похож или нет. Я ориентировался на школьную фотографию Шерлока и на семейный снимок. Он протянул мне маленькую папку, я раскрыл и потерял дар речи. Я не верю в сверхъестественные вещи, Питерс не мог видеть Шерлока пятилетним, они практически ровесники, и уж точно вряд ли Шерлок ему таинственным образом явился во сне в этом возрасте: мистика — это не ко мне. Но тогда чем объяснить ЭТО? — Волосы... у него в этом возрасте были волосы длиннее, почти до плеч, бабушка просила... не стричь... в остальном — это необъяснимо, но... вы ведь не могли его видеть тогда? Как вы это сделали, господи? — Это знание анатомии, сэр. Рука у Питерса дёрнулась, мне показалось, что он хотел дотронуться до моего плеча, но сдержался. — Вы хотели альбом, рисунки будут все в таком формате и на такой бумаге — потом вы сами закажете переплёт по своему вкусу. — Да... спасибо... да, — едва не лепетал я. — Вы меня поразили. Я ведь вижу в нём этого мальчика. Но даже представить не мог, что это может видеть кто-то ещё. Спасибо Джону, который привёл меня в тот ресторанчик... и уж не знаю, какому провидению говорить спасибо, что привело вас туда одновременно с нами. Я могу это взять? Сразу. — Я бы мог сделать что-то с его волосами, сэр. Они вились? — Да, немного... такой... широкой волной. Я отдал рисунок буквально через силу, так боялся, что Питерс испортит его и мальчик с рисунка пропадёт. А Питерс взял палочку сепии и присел рядом со мной на диван. — Скажете, когда будет достаточно. Он удлинял волосы осторожно, по прядке, а я смотрел как заворожённый за его действиями. — Да… вот так. Вы просто волшебник. Это совершенно удивительно. Даже не рассказывайте мне про анатомию. Это волшебство. Когда я вернулся домой — с рисунком и с упакованным «Буддой» — мне пришлось выдержать присутствие у себя клубного плотника, который повесил картину в комнате, приготовленной для Шерлока и Джона. На фоне тёмной мебели она была как островок света и умиротворения, и чем больше я смотрел на неё, тем больше понимал, что именно так нравится брату в картинах Питерса. Когда Шерлок узнал, что Питерс подарил мне «Будду», он шутил, что художник в меня не иначе как влюбился. Мы обсудили с братом денежные дела нашего приятеля, и я решил открыть на имя Питерса счёт, чтобы тот получал проценты с него — около восьмидесяти фунтов в год. Один раз я послал за новыми рисунками Грея, отпустив со службы пораньше, и на другой день мой секретарь был задумчив и слегка мечтателен. Словом, Питерс как-то незаметно, но прочно вошёл в нашу жизнь. Я свёл его, как и обещал, с лордом R и его юной супругой. Те и от картин, и от автора остались в полном восторге. Дожди меж тем прекратились, установилась сухая и солнечная погода, и я напомнил Джону о бумеранге. Мы собрались и воскресным утром поехали в имение лорда R, а именно он и предоставил нам свой парк для странных упражнений.