Встречать весну

***

Ю приехал на место в начале пятого: погода позволяла дойти до ворот парка пешком, а время – сделать это неспешно и с удовольствием. Не далее как вчера ветер переменился, принеся на острова куда более подходящее календарной поре тепло, так что в коротком черном пальто нараспашку гитаристу было совсем не холодно. Даже мягкий, приятный для кожи полосатый шарф сегодня служил исключительно модным аксессуаром, придающем Ямагучи немного забавный вид, как у растрепанного британского денди. По крайней мере, так считал сам Ю, а собственное мнение для него всегда являлось первостепенным. От хмурого настроения, вызванного прерванным отдыхом, скоро и следа не осталось: весна, любимое время года Ямагучи, одним прикосновением растормошила горожанина, замученного работой, стрессом и холодами. Что ни говори, но южанин Ю так и не смог привыкнуть к зиме, каждый год с нетерпением ожидая, когда в Токио наконец грянет очередной сезон обновления, уже вовсю укутавший сакуры в нежный цветочный пух на родине гитариста. День за днем по пути на студию Ю нет-нет да и приглядывался к веткам – чтобы опять вздохнуть: нет, бутоны все еще плотно сжаты. «Ну когда же... Давайте завтра», – загадывал, а потом встречал коллег в самом замечательном настроении. Рожденный в апреле, гитарист обожал весну. Сегодня она его не разочаровала, он даже простил Гаре разбитый сон и предстоящий разговор о работе. В городе было поистине хорошо, казалось, улицы расширились, потоки людей и машин стали реже, воздух – чище, а высокое азиатское небо – выше. Ветер, задорный и ласковый, трепал крашеные волосы Ямагучи, играл краями одежды, оставляя на ней принесенные издалека мелкие лепестки, в молодой зелени деревьев беззаботно чирикали крохотные невидимые птички, и чем ближе музыкант подходил к парку, тем громче и радостней становился их заливистый щебет. Наконец, у сереющих ворот гитарист увидел Макото: вокалист приехал чуть пораньше и сейчас увлеченно копался в своем смартфоне. Ю сразу узнал друга: среди прохожих Гара выделялся всегда, однако, в отличие от неформалов, не дикой неестественной эксцентричностью, а какой-то особой элегантностью, возвышающей его над людьми. Вот и сегодня Макото выглядел пусть и сдержанно, но, несомненно, ухоженно: строгий костюм, удлиненное приталенное пальто в контрастную клетку, широкополая шляпа, каштановые рваные пряди волос, выбивающиеся из-под нее, красиво усыпавшие плечи, плотно замотанный вокруг шеи белоснежный шелковый шарф. «Клетчатый джентльмен», – посмеялся Ю, ускорив шаг и засовывая руки в карманы. - Привет неспящим! – громко поприветствовал знакомого Ямагучи. Смысла звонить уже не было. Гара, вздрогнув и будто очнувшись от тяжких раздумий, сперва забавно покрутил головой, но потом, заприметив товарища, благодушно улыбнулся. - Здравствуй, Ю-кун. Они пожали руки. Галантно пропустив коллегу вперед, солист проследовал за ним, и мгновением позже они нырнули под свод переплетенных цветущих крон. Тишина этого прекрасного места, бок о бок соседствующего с городом, казалась удивительной; оазис покоя среди вечно спешащего мегаполиса, эдакий филиал рая неизменно притягивал жителей и гостей столицы, особенно погожими весенними вечерами, но Гара нарочно прокладывал путь так, чтобы вокруг попадалось как можно меньше компаний других прогуливающихся, ведя Ю по самым укромным дорожкам. Заметив, как непринужденно они миновали шумные площадки и оставили многолюдные места за спиной, гитарист понял: Макото знает парк Йойоги как свои пять пальцев. И не скажешь даже, что тоже приезжий. Вздохнув, Ямагучи не без зависти резюмировал: за долгие годы, проведенные в Токио, Гаре удалось пустить корни глубже. Музыканты шли медленно, наслаждаясь прогулкой, рядом тихо-тихо цвела весна. Казалось, что время замерло. Теплый снег усыпал мощеные дорожки крошевом, не в пример зимнему не обжигающим ни морозом, ни влагой – состоящее из лепестков, оно было сухим и нежным и укрывало землю невесомым плюшевым одеялом. Скоро вокруг не осталось ни души, и Ю, понимая, что заветный момент настал, плавно перевел тему беседы на работу. - Ты же помнишь, как неделю назад отдал мне ноты? – Макото без промедления поддержал важный разговор, ожидая его ничуть не меньше коллеги. Ямагучи кивнул: конечно, он помнил. – Вчера я наконец-то ознакомился с ними и практически за сутки набросал текст. - Это же прекрасно! – воодушевился Ю. Есть честно, он готовился к противоположному: будто Асада заявит, что на эту долбанную мелодию положить стихи нереально. Значит, поэт доволен! С души сорвался и, весело подпрыгивая, скатился увесистый валун. – С удовольствием прочту, – расплывшись в улыбке, композитор протянул руку, дабы взять страницы, привычно усеянные строгими каллиграфическими иероглифами, но Гара отрицательно покачал головой. - Я не принес, – пояснил со вздохом. – Наизусть помню. Но есть проблема, Ю-кун... - Какая? - Тема. Ты говорил, песня весенняя, – вокалист сделал паузу, остановившись аккурат напротив замаячившей вдалеке буддийской церквушки: розоватый снег превращал ее низкую загнутую вверх крышу в маковку маленького храма, сошедшего с лощеных страниц путеводителя. Ветер теребил веревки на колокольчиках, последние издавали едва уловимый глуховатый звон. – А в моих стихах нет ни тепла, ни счастья, – закончил Гара на выдохе. Ю тоже остановился и, наклонив голову, внимательно уставился на приятеля. Да, написанная им музыка прославляла долгожданный сезон – в ней Ямагучи смело воплотил все те сильные чувства, которые питал к весне. И нынешним вердиктом лидер не просто удивил композитора – поразил. Так и не выбрав подходящий из вороха высыпавшихся вопросов, Ю брякнул очевидное: - Почему? - Потому что весна наполнена горечью, Ямагучи-кун, а вовсе не одним только светом. - Весна – время надежд, – возразил гитарист, подбоченившись. - Но именно весной как никогда ощущается дыхание смерти, – голос Гары невольно дрогнул, вокалист ответ взгляд. – Разве не замечаешь? В подсохших трассах и чистом небе, клубящихся облаках, первоцветах и свежей листве, раскрывающихся бутонах, ласковом ветре... Да в самом воздухе буквально сквозит отчаяние! Кажется, будто все – цветение, обновление, перерожденье – в последний раз, что больше весны никогда не будет... Нигде нет места для тебя, душу насквозь пронизывает светлая ноющая печаль. Это словно тоска по безвозвратно ушедшей молодости, тоска по себе. Он смолк. Ямагучи, чувствуя, как заразная меланхолия начинает неумолимо захватывать и его, упрямо воспротивился ее натиску. Нахмурился. - Ты чего, помирать задумал? - Наверно, – солист вздрогнул, потому что вопрос получился резким и в лоб. – Да хоть завтра, – сообразив, что именно ляпнул, ощетинился, принимая защитную позу. – Мне в последнее время вообще постоянно мерещится, будто я вот-вот сдохну. Или повешусь. Подобное заявление на фоне мирно цветущего рая прозвучало как форменная провокация. Ю, разозлившись и почувствовав в себе непреодолимую тягу немедленно вытащить товарища из пасти уныния, по-хозяйски схватив Гару за запястье (тут же опасно хрустнувшее тонкими выступающими косточками), грубо потащил ипохондрика к ближайшей скамье. - Садись, – приказал, отпуская чужую конечность. Низкая лавка была идеально припорошена вишневым снежком, как на снимках из соцсетей, но, похоже, Макото не ценил этой красоты. Дождавшись, пока брезгливый фронтмен, кряхтя, смахнет мусор и устроится, положив ногу на ногу, Ямагучи сам приземлился рядом да, хлопнув Асаду по плечу, распорядился: – Выкладывай. - Что? - Причины твоей депрессии. Итак, – Ю принялся за дело: чего уж там, ему не ново служить психотерапевтом для нервного приятеля. Да и вообще, сейчас следовало любыми способами выгнать из головы лидера упаднические мысли: у группы вот-вот грянет новый заморский тур, гастрольники надо продлевать, на визы подаваться, паковать чемоданы, а там уже и работа над будущей пластинкой маячит – какая, к чертям, хандра?! Ю сосредоточился: – Назови свои первые ассоциации с весной. - Авитаминоз, – равнодушно отозвался Макото. – Обострение, старая боль, крепнущая день ото дня, – затронул свою излюбленную медицинскую тему. – И бессонница: вторую ночь уснуть не могу, – пожаловался, горестно вздохнув, будто на приеме. - Нужно капель попить, – предложил псевдодоктор. – Пустырника там, боярышника. - Боярышник от сердца. - Тогда этой... валерьянки, вот! – Ямагучи задорно расхохотался. – Мои коты ее обожают и спят сладко, урчат, меня самого в момент усыпляют, – хитро подмигнул Гаре. Тот, поддавшись, все-таки улыбнулся, оставаясь бледным и страшно уставшим, вымотанным. - По-моему, ты и так всегда спишь. - Почти всегда, – поправил Ю, вальяжно развалившись да по-кошачьи сладко прищурившись. – Здоровый сон – фундамент здоровой жизни! И лучший антидепрессант. Гара посмотрел на коллегу слегка растерянно, не находя, видимо, никаких аргументов против, смутившись, попытался выскользнуть, привычно отводя взгляд. На поля его шикарной фетровой шляпы уже успели горкой нападать лепестки. - Не знаю, Ю, ближе к делу. К моему тексту, где нет ничего хорошего, зато хватает вопросов... - Каких вопросов? - Да философских: зачем мы приходим в этот мир? В чем смысл человеческого существования? Почему жизнь так предательски коротка и ее невозможно переписать? Почему любое начало, которое символизирует весна, означает чей-то конец? – принялся перечислять поэт. – И так далее. - Да уж, тяжелая песня... – Ю задумчиво почесал макушку. – Не для средних умов. - Считаешь, следует упрощать? – Гара вдруг встрепенулся, в глубине его карих проницательных глаз заискрилась заинтересованность: эта незначительная перемена настроения была сегодня единственно положительной, ее стоило ценить. - Чуть-чуть, – гитарист ухмыльнулся, про себя отметив свою маленькую победу. - Твоя версия? – Гара важно откинулся на скамейке, обхватив руками колено. К невыразимой радости Ю, прежнее нытье друга наконец-то кануло в Лету, беседа нырнула в конструктивное русло – словно лучи весеннего солнца пробились сквозь пушистые кроны, осветив крохотный пятачок земли, где сидели двое. Ямагучи тоже приободрился. - Можно хотя бы не поднимать сразу столько проблем, – предложил гитарист, ослабив на шее шарф: становилось безбожно жарко. Как Гара не плавится в своем плотно запахнутом пальто, Ю не представлял. Сам же Гара, не обращая никакого внимания на духоту, кивнул: - Можно, – и, спохватившись, стряхнул с клетчатых рукавов налипшие снежные кружочки. – Я, наверное, рожден задавать вопросы, – признался с улыбкой. - Тогда я, выходит, рожден на них отвечать? – поддел его Ямагучи. - Кто знает, – пожал плечами поэт, интонацией предлагая: проверь. Ю, конечно, повелся. - Вызов принят. Пой. Только погоди минуту: устроюсь. Кажется, вокалист с нетерпением ждал этого момента, потому как без колебаний поменял позу, позволяя приятелю лечь, положив голову себе на колени. В бесхитростном обряде таилось нечто понятное только им, не подвластное толкованию и предельно близкое, сшивающее души красной дружеской нитью. Правда, согласно негласному восточному правилу, друзья усаживались так исключительно наедине, но для сегодня сделали исключение: здесь их вряд ли кто-то увидит. А если и увидит, вряд ли что-то подумает: в парк люди приходят отдыхать, каждый отдыхает по-своему. Макото отклонился, сложил пальцы на поясе, настроился, подбирая тональность. Гитарист прикрыл веки: как композитор он лучше воспринимал информацию на слух, потому время от времени «отключал» зрение, дабы ничто не отвлекало его от погружения в музыку. Ю всегда очень нравилось слушать, как поет Гара, тем более, как поет только для него, без посторонних. Было в том ритуале нечто особенное, словно вкрадчивый, сильный, цепляющий голос, богатый оттенками и полутонами, поражающий широтой диапазона и греющий приятным для уха тембром, принадлежал в эти драгоценные минуты лишь Ямагучи. И сам Макото всецело принадлежал ему, прикованный незримой цепью и счастливый быть прикованным так. Просто Макото очень нравилось, когда его слушают. Совершив профессионально бесшумный, аккуратный вдох, вокалист принялся петь, невольно остановив время и падающие с пятисантиметровой скоростью лепестки. В густой зелени, перемежающейся с облаками теплого снега, солнечные лучи, переливаясь, впитывали росу, с каждой секундой становясь увереннее и крепче, припекали ветви, грезящие теплом после медленной зимы с долгими неделями непогоды. Мир, точно боясь простудиться, осторожно сбрасывал с себя слой за слоем прожитые века, постепенно преображаясь, молодея, поворачивая вспять ход часов. Вчера и сегодня слились, пусть даже ненадолго: пока пел тот, чей родной голос, такой дорогой и близкий, чуть дрожащий, рассказывал грустную историю. Пробирающий текст, редкие рифмы, оригинальная подача – все было на высоте, но это от Гары вообще-то и ожидалось, а вот подстрочное ощущение отчаяния в тандеме с прозрачно легкой мелодией сбивало с толку... Однако лишь поначалу, потом вписалось. А потом композитор почувствовал: иначе и быть не могло. Она ведь шепчет, весна, что не все в ней согрето счастьем, что счастье ходит с печалью под руку, все живое на земле временно. Завтра может и не случиться, существует лишь эфемерное «здесь и сейчас», опасно балансирующее над пропастью. И эта пронзительно прекрасная песня бережно качает на руках тишину, заставляя самому стать немного ею, грохнуться вверх...