Порыв времени

Он говорил, а перед его глазами стояли картины пережитого той ночью: он видел бурлящую поверхность зелья, ожившего Волан-де-Морта; Гарри видел Пожирателей смерти, появляющихся среди могил, вспышку зеленого пламени… Гарри болезненно поморщился, однако продолжил рассказ. Когда Поттер упомянул о том, что Хвост проткнул его руку кинжалом, Дамблдор встал так быстро, что Гарри вздрогнул. Директор обошел вокруг стола и велел парню протянуть руку. Гарри показал ему место пореза на руке, следов которого почти не осталось. — Он сказал, что моя кровь сделает его сильнее, гораздо сильнее, чем чья-либо, — тихо сказал Поттер. — Сказал… сказал, что защита, которую дала мне моя мама, теперь… теперь будет и у него… В тот момент Гарри показалось, что глаза Дамблдора торжествующе блеснули. Но через секунду он понял, что ему это только показалось. Когда Дамблдор вернулся на свое место, он выглядел таким же старым и усталым, как обычно. — Гарри, продолжай, пожалуйста. Гарри продолжил. Он объяснил, как Волан-де-Морт появился из котла и рассказал все, что запомнил из речи Темного Лорда перед Пожирателями смерти. Потом он рассказал, как Волан-де-Морт навел на него палочку, а дальше… Но когда настал момент рассказать о том, что случилось дальше, Гарри почувствовал, что у него перехватило горло. Он не мог выдавить ни сло­ва. Он пытался заставить себя говорить, но сознание его затопили воспоминания о том, кого он увидел, когда открыл глаза… — Почему вы мне ничего не сказали? — тихо спросил Гарри. — О чем? — спокойно спросил директор, однако Гарри уловил еле заметное волнение в голубых глазах Дамблдора. — Я говорю о пророчестве, — хрипло произнес Поттер. — Почему вы не говорили, что во мне жила часть Волан-де-Морта? К удивлению Гарри, директор даже не спросил, откуда ему это все известно. Вместо этого, Дамблдор лишь глубоко вздохнул и грустно посмотрел на парня. — Я должен с тобой объясниться, Гарри, — сказал он. — Мои ошибки — это ошибки старого человека. Потому что теперь я вижу: всё, что я сделал и чего не сделал по отношению к тебе, несёт на себе явную печать недостатков, связанных с возрастом. Молодые не понимают, как чувствуют и думают старики. Но старики виноваты, если они забывают, что значит быть молодым… а я в последнее время, учитывая события той страшной ночи, стал это забывать… Гарри продолжал молчать, ожидая дальнейших слов директора. Садилось солнце; его оранжевый луч, попавший в комнату, упал на Дамблдора — на его серебряные брови и бороду, на глубокие морщины, избороздившие его лицо. — Пятнадцать лет назад, — продолжил Дамблдор, — впервые увидев шрам на твоём лбу, я догадался, что он может значить. Я увидел в этом шраме знак глубокой связи между тобой и Волан-де-Мортом. — Но вы уже говорили об этом, профессор, — тихо прервал его Гарри, — я хочу узнать о… — Я знаю, о чем ты хочешь узнать, — кивнул директор. — Но для этого, мне необходимо начать с твоего шрама. Ибо вскоре после того, как ты снова вернулся в волшебный мир, стало ясно, что я был прав и шрам предупреждает тебя о близости Волан-де-Морта, или о том, что его обуревает какое-то сильное чувство. — Знаю, — устало сказал Гарри. — Но сейчас Волан-де-Морт вернулся в свое собственное тело и начнет набирать силу, и тогда ваша связь станет более явной. — Что это значит? — напряженно спросил парень. — Видишь ли… я боюсь, что недалёк тот час, когда Волан-де-Морт попытается силой проникнуть в твоё сознание, чтобы управлять твоими мыслями. Поэтому, со следующего года, ты будешь учиться противостоять этому. Гарри не понял, что Дамблдор имеет в виду, но спрашивать ничего не стал. — Помнишь, однажды ты спросил, почему Волан-де-Морт пытался убить тебя, когда ты был ещё ребёнком? Гарри кивнул. — Что, по твоему, я должен был тебе тогда ответить? Гарри взглянул в его голубые глаза и промолчал, но его сердце пустилось вскачь. — Как тебе известно, тогда я решил не отвечать. Одиннадцать лет, решил я, — это слишком рано для такой откровенности. У меня и в мыслях не было раскрыть секрет, когда тебе будет всего одиннадцать. Я боялся, что бремя этого знания станет для тебя слишком тяжелым, даже невыносимым. Ты был еще молод, слишком молод. На втором году обучения в Хогвартсе, ты вновь столкнулся с испытаниями, которые по силам не каждому взрослому волшебнику, но ты справился с ними, причем очень успешно. И, вероятно, ты спросишь, почему я тогда ничего не рассказал тебе? Мне казалось, что двенадцать — это, едва ли, намного лучше одиннадцати. И я позволил тебе уйти в тот день — окровавленному, измученному, но счастливому — и, почувствовав слабый укол совести при мысли о том, что надо было во всём тебе признаться, легко и быстро успокоил сам себя. Ты был ещё так молод, и я не мог найти в себе сил сказать тебе обо всем этом… Теперь ты понимаешь, Гарри? Я угодил в ловушку, о которой знал заранее и которую обещал себе обойти — должен был обойти! — Я не… — Ты был слишком дорог мне, — просто сказал Дамблдор. — Твоё счастье было для меня важнее, чем твоё знание правды, твоё душевное спокойствие — дороже моего плана, а твоя жизнь — ценнее тех жизней, которыми, возможно, пришлось бы расплатиться за провал этого плана. Другими словами, моё поведение было именно таким, какого Волан-де-Морт всегда ожидал от глупцов, способных любить. — Я всё еще не понимаю… — Волан-де-Морт пытался убить тебя, когда ты был ещё ребёнком, из-за пророчества, сделанного незадолго до твоего рождения. Он знал об этом пророчестве, но его суть была ему неизвестна. Отправляясь в дом твоих родителей, чтобы убить тебя, он полагал, что выполняет предначертанное судьбой. Он обнаружил, что ошибался, когда направленное в тебя заклятие рикошетом ударило по нему самому. — Могу я услышать это пророчество? — с надеждой спросил Гарри, внутренне боясь, что он может там услышать. — Ты имеешь на это полное право, Гарри. Дамблдор поднялся на ноги и прошёл мимо Гарри к чёрному шкафчику, стоящему около насеста Фоукса. Нагнувшись, он отодвинул защёлку и достал изнутри неглубокую каменную чашу с высеченными по краям рунами — ту самую, в которой Гарри видел, как арестовали Барти Крауча младшего. Затем вернулся к столу, поставил на него Омут памяти и коснулся палочкой своего виска. Оттуда потянулись серебристые нити мыслей; Дамблдор извлёк несколько прядок и опустил их в чашу, а потом глубоко вздохнул и легонько ткнул палочкой в серебристое содержимое Омута памяти. Над чашей выросла фигура, закутанная в многочисленные шали; её глаза за мощными линзами очков казались просто огромными. Не отрываясь от чаши, фигура начала медленно вращаться. Но когда Сивилла Трелони открыла рот, в кабинете раздался не её обычный голос с таинственными, словно бы неземными интонациями, а грубый и хриплый — однажды Гарри уже слышал, как она говорит таким голосом. — Грядёт тот, у кого хватит могущества победить Тёмного Лорда, рождённый теми, кто трижды бросал ему вызов, рождённый на исходе седьмого месяца… и Тёмный Лорд отметит его как равного себе, но не будет знать всей его силы… И один из них должен погибнуть от руки другого, ибо ни один не может жить спокойно, пока жив другой… тот, кто достаточно могуществен, чтобы победить Тёмного Лорда, родится на исходе седьмого месяца… По-прежнему медленно вращаясь, фигура профессора Трелони погрузилась обратно в серебристую массу и пропала. В кабинете воцарилась полная тишина. Гарри не мог произнести ни звука от услышанного. Однако собрался с силами и хрипло спросил: — Что… что это значит? — Это значит, что единственный человек, способный окончательно победить Тёмного Лорда, родился в конце июля почти пятнадцать лет назад. И его родители к тому времени уже трижды бросали вызов Волан-де-Морту. Гарри почувствовал, как все его внутренности сдавило, дышать стало труднее. — То есть… это я? — И да. И нет. Самое интересное, Гарри, что это можешь оказаться вовсе не ты. Пророчество Сивиллы подходит к двум мальчикам. Один из этих мальчиков, конечно, ты. Другой — Невилл Долгопупс.