Жизнь после

Я просыпаюсь со жгучей болью в горле. Мне невыносимо больно даже просто дышать. Голова ломится и будто опухла, а из носа течёт. И всё-таки я заставляю себя подняться, уверяю себя, что для беспокойства у меня нет причин. Я всегда отлично справлялась с болезнью, моё здоровье редко подводило меня, и я привыкла не обращать внимание но трудности, вроде ломоты во всем теле. Я чувствую слабость, когда принимаю душ, и списываю это на вчерашнюю усталость. Однако, когда подбираю одежду, то выбираю шерстяные носки. Я спускаюсь на первый этаж и вижу там своих постояльцев. Сей стоит у плиты, Пит у духовки, и Хеймитч, как может, пытается их развлечь. Я чувствую прохладный ветерок, исходящий от окна на кухне, и меня начинает знобить, когда я оказываюсь внизу. Я беру с дивана, стоящего в гостиной, тёплый плед, и укутываясь в него, сажусь кушать. Все желают мне доброго утра, а Пит интересуется моим состоянием. Я вру, когда говорю, что ничего не беспокоит меня, но угрызения совести окончательно перестают мучить, только когда я закидываю в рот очередную ложку еды. И всё-таки мне дует. Несмотря на тёплый плед. И по моему телу пробегают мурашки, а зубы отбивают чёткий ритм. Ем через силу – просто адски больно глотать. И я с радостью отодвигаю от себя пустую тарелку и принимаюсь за горячий чай. Но в конце концов, терпеть этот неприятный холод я не могу и обращаюсь к Питу, отодвигая стакан. - Пит, закрой окно, - говорю я. – Холодно. Пит тянется через стол и дёргает крючок, закрепляя оконную раму. Но мне так же холодно, и я лишь больше запахиваю полы пледа. Пит долго рассматривает меня, наверняка догадываясь о моём плохом самочувствии, а после говорит: - Ты уверена, что всё в порядке? - Я хмыкаю и киваю, показывая, что наотрез не собираюсь это обсуждать. Но Пит не сдаётся, он продолжает мне надоедать. Его вопросы становятся всё вкрадчивее, и правду о плохом самочувствии становится невозможно скрывать. - Я же слышу, что у тебя заложен нос, просто признай, что у тебя насморк, – устало говорит он, и мне становится его жалко. Он снова бегает вокруг меня в то время, как я пренебрегаю его помощью, и я решаю сказать. - Да, у меня насморк! – Мой голос похож на голос капризного ребёнка. – А ещё у меня жутко болит горло и голова, и что в этом такого? Мы переживали времена похуже, и это – не повод беспокоиться о здоровье. Справлюсь как-нибудь сама. Пит напрягается. Его руки сжимаются в кулаки. Он смотрит на меня строгими глазами, а после, с явным усилием, сдержанно говорит: - Как ты собираешься справиться? Будешь ходить с температурой? Снова будешь губить себя? Слово «снова» словно удар под дых. Мне всё ещё стыдно перед Питом, за то, что ему пришлось вытаскивать меня, но я не думала, что он когда-нибудь мне это припомнит. Я старалась оправдать его старания, но даже не подумала, что своим нежеланием лечиться делаю наоборот. Укол совести проявляется в виде противного щипка в моей груди, и я прикрываю веки. Похоже, мне придётся позволить Питу ухаживать за мной, потому что он знает, где находится моё больное место. Пусть это будет первый раз, когда я кому-нибудь настолько сильно доверюсь, как доверялась только Прим. Но только так я смогу показать своё неравнодушие к Питу и принять его заботу обо мне. - Ладно, – я позволяю себе немного покривляться, потому что не могу пойти на компромисс просто так, но Пита это не волнует. Он широко улыбается, и тут же принимается меня лечить. Всю следующую неделю я не встаю с кровати. Мой рацион на всё это время - безвкусный бульон. Я пью сладкие лекарства, предусмотрительно прихваченные Питом при возвращении из Капитолия, и красивые цветные таблетки. Мне становится лучше день ото дня: сначала я с облегчением замечаю, что у меня прошла боль в горле, после понимаю, что становится легче дышать. Я умоляю Пита позволить мне встать с кровати, но он всё время строго, но вместе с тем очень нежно смотрит на меня. Он не упускает меня из виду. Сей говорит, что ему пришлось бросить все дела. Раньше Пит всё время ходил куда-то в город, теперь же не отходит от меня ни на шаг. Он может доверить меня только старушке. Она моет и кормит меня. Пит читает мне книги. В основном сказки. Он говорит, что все эти истории были написаны ещё в давние времена, что их читали ещё наши деды, что на них и мы будем воспитывать своих детей. Меня невольно передёрнуло, когда он сказал так, но я быстро развеяла все свои страхи: Пит не будет всю жизнь сидеть у моей кровати, в конце концов, у него начнётся своя жизнь. Я стараюсь не думать о будущем, но допускаю мысль, что рано или поздно Пит уйдёт. Я не смогу ему ничего дать. Он заслуживает лучшей жизни. Но как бы я ни пыталась уговорить себя не привязываться к Питу, я чувствую, что меня тянет к нему. Я просто наслаждаюсь его присутствием. Мне нравится, когда он находится рядом со мной. Я чувствую себя защищённой. Я замечаю, как Пит проникает в мою жизнь. Он становится моей частью. Он становится незаменимой опорой для меня. И в моём животе иногда взлетают бабочки. Без причины, просто так. Когда я ловлю его солнечную улыбку или когда его пальцы несмело касаются меня. Я могу просто вспомнить о нём и ощутить волшебное тепло в своём теле, осознав, как много он для меня значит. Я даже не знаю, что чувствую, когда болезнь покидает меня. Пит встаёт у моей кровати и, вытаскивая градусник из-под моей руки, сообщает мне эту новость. Я радуюсь тому, что снова могу свободно перемещаться. Не просто вставать с кровати, когда Пит не видит меня, а по-настоящему. Но я огорчаюсь. Огорчаюсь от того, что Пит больше не будет так сильно заботиться обо мне, смотреть на меня с такой любовью, находиться около моей кровати двадцать четыре часа. И мне приходится долго убеждать себя в том, что забота Пита – это не то, чем надо наслаждаться, но все мои старания стираются в порошок, когда Пит говорит: - Китнисс? Ты не рада? – немного нелепо и обеспокоенно спросил он. – Неужели тебе всё ещё плохо? Мы перепробовали уже всё: ставили банки, полоскали рот. Если ты всё ещё чувствуешь, что болеешь то нам придётся обратиться... Его слова закружились быстрой каруселью, я даже перестала искать смысл в том, что он сказал. Я просто слушала его бархатный голос, и чувствовала трепещущую нежность в груди. Я здорова. Я полна сил. По крайней мере, мне хватит смелости, чтобы сделать первый шаг на длинном пути наших отношений и ощутить вкус его губ на своих губах. Я бесконечно благодарна ему за то, что он так преданно обо мне заботится, на кроме благодарности я чувствую что-то ещё… но пока не могу сказать, что это, и просто решаюсь поцеловать. Я наклоняюсь быстро и стремительно, будто опасаясь, что могу его потерять. Мой мозг ещё немного затуманен от длительного бездействия, и, когда я приподнимаюсь, то все темнеет в моих глазах. Но я успеваю уцепиться за шею Пита и, будто спасательный круг, тяну его с собой. Наши губы соприкасаются. Мои тёплые, его прохладные. Я чувствую, как сладость от выпитых лекарств делает ярким вкус этого поцелуя, и я прикрываю глаза, когда чувствую, как Пит отвечает на мою несмелую ласку. Он захватывает мои губы в плен, и я задерживаю дыхание… Этот поцелуй – тысячи слов, сотни «спасибо», потоки непролитых слёз. Я хочу показать Питу, что он мне важен, или просто ощутить тепло его губ. Кажется, время останавливается, наши объятья становятся крепче. Я сильнее прижимаю к себе Пита, но чувствую, как воздух в лёгких стал исчезать. Мои губы влажные, но мы не пересекаем черту и отстраняемся, смущённо отведя взгляд в сторону. Я чувствую, как мои щёки заливаются румянцем, но я не могу стереть блаженную улыбку со своего лица. Чувство такое, как будто упала гора с моих плеч. Я чувствую давно забытую лёгкость, чисто девичья радость наполняет меня. И когда я поднимаю глаза, то вижу отражение своих чувств в глазах Пита. Мы сделали первый шаг по пути из пропасти, в которую нас загнала война.

***

На наших лицах всё ещё широкие улыбки, когда мы спускаемся вниз. На дворе утро, Хеймитч и Сей у нас. Они радуются, когда видят меня и благодарят Пита за моё выздоровление. Мы завтракаем в приятной тишине, и я чувствую, как меня разрывает лёгкая радость. Хочется петь. Я даже пугаюсь своих желаний. Я не пела с тех пор, как исполнила Песню Висельника для ролика, и пение всегда было чем–то запретным для меня. Потому что напоминало мне отца, да, и вообще всё хорошее, что происходило в моей жизни. И я считала, что не могу возвращаться в те счастливые времена, ведь в мире столько горя и бед. Но, когда я ощущаю это воздушное чувство, мне становится совсем трудно сдерживать себя, чтобы не начать петь прямо здесь, при Хеймитче и Сальной Сей. - Что это с вами? – пережевывая пищу, говорит Хеймитч, и его голос оказывается очень кстати сейчас. Все бабочки в моём животе в миг оседают, и я на автомате раздраженно говорю: - В смысле? – мои слова прозвучали немного резче, чем я могла ожидать, но у Хеймитча они вызывают лишь улыбку. Он смотрит на меня таким проницательным взглядом, и я знаю, он насквозь видит меня. Старый лис едва заметно прищуривается, но для меня это знак: «Не вздумай хитрить». Я тяжело вздыхаю, будто мне и дела нет до него, но я не могу спокойно сидеть под пристальным взглядом ментора, и я повторяю свой вопрос: - Что ты имеешь в виду? – я хочу поскорее от него отделаться. - А почему вы светитесь, как от счастья? Не расскажите старику, что случилось? Так и будете молчать? Я смущаюсь. Но Хеймитчу не обязательно это знать. И я слишком низко наклоняю голову так, что волосы лезут мне в лицо. Мой рот затыкается огромной ложкой каши, и я еле пережёвываю её. Так мы и сидим, пока наши тарелки не опустеют, а я только думаю: узнал ли Хеймитч то, что хотел? Наверняка, тот хитрец догадался, но я не могу знать, что он напридумывал себе. В конце концов, про нас с давних времён ходили слухи, и я бы не удивилась, если бы он всё понял не так. Сей прощается с нами и закрывает дверь. Я переключаюсь на Пита: уйдёт ли он? Теперь, когда я не нуждаюсь в круглосуточном дежурстве, он может уйти, и я понимаю, что не смогу мешать ему заниматься своими делами. Я не могу обделять его и дальше, поэтому, увидев его застенчивый и ожидающий взгляд, сразу же отвечаю на его немую просьбу: - Ты не обязан сидеть со мной, - я пытаюсь сказать каждое слово без излишней жалости, чтобы Пит не вздумал жалеть меня. – Ты можешь пойти в город и заняться своими делами. Не бойся за меня. Кажется, получилось. Пит облегченно улыбается и кивает мне, а я с грустью смотрю, как за ним закрывается входная дверь. Мне тоскливо. Стало пусто от того, что Пит покинул меня. И я долго сижу за столом и рассматриваю вид за окном, а после встаю и принимаюсь бродить по дому. Я и не замечаю, как начинаю петь. Простенькая и грустная мелодия разносится по коридорам этого жилища, а мой голос с каждой минутой становится увереннее и громче. Для меня немного странно чувствовать, как звуки льются из меня, слышать свой собственный высокий голос. Когда, наконец, день движется к обеду, я слышу, как стучит входная дверь. Я подбегаю к порогу, словно кошка в ожидании хозяев, разве что не виляю хвостом. Мне очень хочется, чтобы это был Пит, и я сгораю от желания его увидеть. Но до чего же я расстраиваюсь, когда вижу, как в прихожей появляется Сей. Она разувается и проходит на кухню, в знак приветствия скупо улыбнувшись мне. Я разочарована, и у меня не выходит скрывать это от Сальной Сей. Я не знаю, всё ли она правильно поняла, но она подходит ко мне и нежно проводит по моей голове своей шершавой широкой ладонью. Она утешает меня, и в знак благодарности я выдавливаю улыбку, а после вслед за Сей сажусь за стол. Я смотрю, как старушка вытаскивает из погреба мешок с картошкой, и помогаю ей. Мы вместе ставим мешок посреди кухни, и Сей принимается выбирать лучшие картофелины в ведро. Мне становится интересно. Я никогда не видела, как другие готовят еду. Я никогда так пристально не наблюдала за своей матерью, когда та мастерила обед. Я всегда была отдалена от хозяйства. Я всегда добывала еду. Конечно, я немного умею готовить, но мою стряпню вряд ли кто-нибудь станет есть. И мне очень нравится смотреть за ловкими и давно отработанными движениями кухарки. Я понимаю, что мне не терпится так же взяться за нож. Я хотела бы научиться так же ловко чистить картошку, резать её на ровные куски. Я хотела бы научиться так же аккуратно, но быстро мельчить зелень и замороженные овощи. К тому же, мне всё ещё было неловко от того, что Сей выполняет всю работу за меня. В конце концов, в этом доме хозяйка – я, и мне нужно научиться готовить. Я хочу сама снабжать этот дом едой, наслаждаться результатами собственного труда и не сидеть на шее у Сей. Тогда я встаю с деревянного стула и опираюсь на стол. Я взвешиваю каждое слово, чтобы Сальная Сей не смогла мне отказать, но так и не нахожу ничего лучше, чем просто сказать: - Научи меня готовить. Брови старушки удивлённо взлетели вверх. Она улыбнулась лукавой улыбкой, и коротко, но твёрдо замотала головой. - Идём сюда. - Я встаю рядом с ней у плиты и смотрю на булькающую воду. Тогда Сей продолжает, - Стой здесь и мешай. Я выполняю поручение и постоянно вожу ложкой в мутной воде. Сей будто испарилась – убежала так быстро, что я даже не успела заметить. И я уже начинаю нервничать, но слышу, как открывается входная дверь. - Где ты была? – немного раздражённо спрашиваю я. Мне совсем не нравится, что меня оставляют вот так «присмотреть за едой», и я требую большего. - Я бегала к дому Хеймитча, забрала у него грязную посуду, - пытается оправдаться Сей, а когда ставит башню из немытых тарелок, продолжает говорить. – Вот и всё, теперь я справлюсь сама. Меня возмущают её слова. Я хочу научиться вести хозяйство не для того, чтобы на пять минут замещать Сей, пока та бегает к старому ментору. Я хочу делать всё по дому сама, и такое отношение ко мне меня не устраивает. Она что, всё ещё считает меня сумасшедшей? Слабой девчонкой, не умеющей себя содержать? Но я докажу всем обратное, и я стану сама ухаживать за своим домом. - Сей, я хочу делать всю работу по дому сама. И надеюсь, что ты меня научишь. – Мой голос дрожит от сдерживаемых эмоций, но, думаю, все мои чувства отражаются на моём лице, и поэтому Сей соглашается. Она учит меня как элементарным основам ведения хозяйства, так и маленьким секретам, которые могут сделать уютным мой дом. Она объясняет мне, когда правильно резать лук кольцами, а когда – кубиками, как правильно хранить продукты и что нужно убирать подальше от плиты. Сей показывает мне свои фирменные рецепты, и я впитываю каждое её слово, записывая самые важные вещи в блокнот. После мы переходим к уборке, и Сей показывает мне секретные места, где нужно убирать почаще, а что можно изредка пропускать. Я выслушиваю её советы по поводу того, как правильно развести моющее средство, и тряпкой из какого материала лучше мыть пол. Я слушаю и слушаю. Мы портим кучу съедобных запасов для того, чтобы я могла попробовать приготовить что-нибудь сама. И когда солнце уже клонится к горизонту Сей даёт мне последний шанс. Если у меня не получится приготовить достойное блюдо, то Сей справится с ужином сама. И я прикладываю нечеловеческие усилия, следую указаниям «учителя» с максимальной точностью, и справляюсь с первым ужином, который я приготовила сама. Это – не запечённые клубеньки растения, что дало мне имя, это – не белка, приготовленная на костре. Это – ужин, состоящий из нескольких блюд и источающий аппетитный запах. Овощной суп и недавно завезённые из Дистрикта – 11 длинные макароны, которые Сей назвала «спагетти». Помимо этого, мы достали из погреба вишнёвый компот и приготовили старый добрый салат из одуванчиков. Мы испекли творожник и заварили травяной чай. Я бегала полчаса вокруг стола, расставляя красиво оформленную еду в тарелках. Я не разрешала взять себе ни крошки в рот до возвращения Пита. Я хотела, чтобы он первым оценил мою стряпню. Я извелась в предвкушении: нервная дрожь появилась в моих руках, мои ладони вспотели. Сей пыталась отвлечь меня, рассказывая мне истории о новых жителях Дистрикта, но я то и дело заглядывала в окно. Мне казалось, что входная дверь вот-вот заскрипит, но в доме было тихо. Я стала беспокоиться, раньше Пит всегда приходил ко мне к ужину, и я не осознанно, пользуясь исключительно своим природным чутьём, чувствовала, что Пит в опасности. Я не знаю, реально ли это или нет, но мне показалось, что моё сердце остановилось в тот момент, когда я услышала, как открылась дверь. Я вскочила и рванула в прихожую. Для меня в этот момент не было ничего важнее, кроме Пита, пропадающего весь день непонятно где. Я успела прокрутить в своей голове тысячу фантазий, болезненные и чудовищные образы всплывали у меня перед глазами один за другим. Но вот Пит. Он дома. И он выглядит совершенно нормальным, разве что немного устал. Я чувствую облегчение, огромная гора падает с моих плеч, я могу вновь дышать свободно. И я повинуюсь внезапному порыву и кидаюсь к Питу, обвивая его шею руками. Он замер. Только спустя пару секунд я чувствую его руки на своей спине. Я ощущаю, как напряжены его мышцы, как он отвердел, словно скала. Худшие опасения тут же врываются в мой мозг, но я слишком рада, чтобы придавать им весомое значение. И меня не хватает ни на что большее, кроме как отпрянуть, заглянуть Питу в глаза и для успокоения разбежавшегося сердца сказать: - Всё в порядке? И я бы не выдержала, если бы тут же не услышала положительный ответ. Я за руку тащу Пита к столу. Сей бегает вокруг нас, не зная, куда ей деваться, но вскоре также присаживается за стол. Я приказываю Питу закрыть глаза, и проверяю, чтобы он не жульничал. С улыбкой маленького ребёнка мы вместе с Питом подходим к столу, и я разрешаю ему разлепить веки. Я стою к Питу спиной, поэтому не могу видеть его реакции. Я только точно знаю, что он рад. По-другому и быть не может. И Пит поворачивается ко мне, а его плечи нервно потрясываются. - Неужели это всё ты приготовила? – тихо, почти шёпотом говорит он. Его невесомая радость заражает меня, и вот мы уже двое улыбаемся самой широкой улыбкой. - Ну... нет, вообще-то, - я немного стесняюсь, – Вообще-то мы готовили вместе с Сей. Я просто ей немного помогала. Возможно, я проявляю излишнюю скромность, но это был не повод меня выдавать. Сей засмеялась самым неприличным образом, и я не могла сдержать румянца, тут же появившегося на моих щеках. Изо рта Пита также полились несмелые смешки. Его голос превращался в звонкие раскаты веселья, и я, улыбаясь, любовалась им. - Вы только посмотрите… посмотрите… - пытаясь прервать смех, говорила Сей. – Посмотрите на эту… эту скромнягу. Да она всю посуду мне тут перевела! Всё говорила: «сама». Не слушай её, Пит, вся эта еда – её рук дело. Ну, - продолжила она, успокоившись, - а теперь, я пошла. Мне ещё внучку укладывать. Спасибо, что развеселили. И всё также перебарывая звонкие смешки, Сальная Сей вышла из нашего дома. Мы остались с Питом один на один, и я на секунду почувствовала неловкость. Но она тут же развеялась словами и раскованностью Пита, когда он сказал: - Так, и с чего мне начинать? – немного шутливо спросил он, и к нам вернулась былая лёгкость. Я усадила Пита за стол и протянула ему столовые приборы. Я нашла себе место напротив, чтобы смотреть, как он будет есть. Пит сразу же принимается за еду и без всякой брезгливости закидывает ложку за ложкой. Я словно зачарованная смотрю, как капельки супа остаются вокруг его рта, как его губы складываются «трубочкой», когда он пытается справиться со спагетти. Тёплая тяжесть появляется внизу моего живота, и, пытаясь с ней справиться, я встаю, чтобы убрать посуду. Мне всё это кажется странным и нелепым. Смотреть, как Пит ест приготовленную мной еду, так пристально наблюдать за тем, как плавно движутся его губы. И я задумываюсь над всем этим, пока Пит продолжает нахваливать мою еду и говорить, что всё получилось очень вкусно. Но когда я наливаю в его чашку чай, приятный аромат трав даёт знать о себе возросшим аппетитом моего желудка. Я ведь так и не пробовала свою стряпню, хотя имею на это полное право. Я тянусь к тарелке Пита, вооружившись вилкой, с одним желанием: отобрать у него немного еды. Но, когда Пит отодвигает свою тарелку, я думаю, что это шутка и лишь ещё настойчивее пристаю к нему. - Эй, дай мне попробовать! – пытаюсь протестовать я. И мы с Питом одновременно смеёмся, и я вижу, как недобрый огонёк загорается в его глазах. Я снова пытаюсь угодить своей вилкой в его тарелку, но он преграждает мне путь своей рукой. - Нет, не дам! – говорит он, отворачиваясь от меня в другую сторону, и крепче сжимая тарелку со спагетти в своей руке. – Это слишком вкусно, чтобы делиться с тобой. Я немного сержусь от его слов, но чувствую, как лесть задабривает меня. Мне становится настолько приятно от того, что еда так понравилась Питу, что я разрешаю ему доесть всё без меня. И мне приходится пить пустой чай - Пит даже не оставил мне творожника – но я могу любоваться здоровым румянцем на его щеках. Пит многократно благодарит меня за вкусную трапезу, а потом предлагает пойти наверх. На улице уже стемнело, и мы собираемся лечь спать. Когда мы молча подходим к моей комнате, в воздухе повисает немой вопрос: попрошу ли я его остаться? Я задумываюсь над ним всерьёз. Готова ли я пустить Пита в свою кровать, логово своих кошмаров? Готова ли я делить с ним свои сны? Я знаю, что моих ужасов хватит на нас обоих, и, если я приглашу Пита, то мои постоянные ночные истерики неизбежно коснутся его. Он будет просыпаться от моих всхлипов, успокаивать, если я начну реветь, и это всё при том, что и его тоже мучают страшные сны. Слишком много призраков для двоих. Слишком много боли. И я не знаю, будем ли мы спасать друг друга от кошмаров или только разожжём прежний всепоглощающий огонь. Риск того, что ужас ночи только сильнее начнёт поглощать меня, весьма ощутим, и я пока не могу противостоять ему. И как бы мне не хотелось стать ближе к Питу, я не могу разделить с ним самую тёмную сторону моей жизни и пригласить его ко мне переночевать. Я правда желаю того, чтобы проводить больше времени с ним, мне совсем не хочется расставаться. Но также мне не хочется портить всё, к чему мы пришли за последние недели. Я не хочу вновь отдалиться от него. Моя опора слишком хрупка, чтобы опираться на неё всем весом. И мои губы, как последние предатели шепчут сквозь темноту коридора: «Пока». Я вижу, как мрачнеет лицо Пита, и жалею его. Я знаю, что и ему совсем не хочется уходить, но он берёт себя в руки и идёт в свою комнату. И я уверена, что он так же, как и я, борется с собой всю ночь, чтобы не наплевать на все предрассудки и не постучаться в мою дверь.