Жизнь после

Я договариваюсь с Аврелием на счёт Книги Памяти и заканчиваю разговор. Я чувствую себя обновлённой, но пока не могу разобраться в себе. Мысли закружились в моей голове с бешеной скоростью, и, чтобы отвлечься, я решила перемыть всю посуду и убрать со стола. Солнце садится за горизонтом и утопает в оранжевых лучах. Небо сегодня синее и чистое, на улице по-летнему тепло. Я открываю окно на кухне и собираю грязную посуду со стола. Недоеденную кашу кидаю Лютику, а огрызки выкидываю в ведро. Когда я мою посуду, то напеваю себе под нос забавную песенку. Я не даю тяжёлым мыслям охватить меня, по крайней мере до прихода Пита. Но время идёт, а его всё нет. Я заканчиваю с посудой и думаю над тем, чем смогу накормить Пита. Я покрываюсь мурашками, когда на протяжении нескольких минут рассматриваю содержимое холодильника, но в голову ничего не идёт. Вдруг я вижу, как на одной из полок торчит край тарелки. Отодвигаю всё, что стоит впереди этого спрятанного сюрприза, очищая себе путь. И обнаруживаю, что в тарелках хранятся недоеденные порции вчерашнего ужина. Я пока не могу понять, зачем Питу это понадобилось. Он был без ума от моей готовки, собирался всё доесть. Но в любом случае, это не важно. Я думаю над тем, куда это девать. С давних времён я научилась дорожить пищей. Я никогда не понимала, как можно выкидывать еду в ведро. Для меня это было чем-то диким и расточительным. Былое чувство разыгралось во мне и сейчас. Мне не хотелось есть без Пита, у меня отсутствовал аппетит, но я всё равно взяла в руку ложку и села за стол. Я подношу ложку с супом ко рту и улавливаю кислый запах. Прокис... Ничего страшного, я всё равно смогу это съесть. Но весь мой решительный настрой пропадает, а лицо искривляется от отвращения, когда еда попадает мне в рот. Как Пит это ел? Это же не съедобно! Сырые овощи, противный привкус и непонятная горечь, которая заставляет выплюнуть пищу из своего рта. Эта еда не съедобна, и если Пит и стал есть это, то он опять сделал это ради меня. Я боюсь представить, как ему было противно съесть две тарелки. И он ещё причмокивал и отпускал мне комплименты! Как это похоже на Пита: даже в мелочах заботиться о других. Словно на интервью, он идёт на всякие глупости в попытке сделать что-нибудь полезное для меня. Он вывернет свою душу наизнанку, на весь Панем объявит о своей любви. Или пойдёт на обман, сочинив про помолвку и ребёнка, наверняка лелея эти образы в своих мечтах. Он может пойти на многое, и он снова принял удар на себя. Пусть теперь испорченная еда кажется нам чем-то не значимым и неважным, но и здесь Пит заботиться обо мне. Теперь я могу найти объяснение его плохому самочувствию, объяснить его бледность и нервную дрожь. Он сбежал, чтобы не обежать меня, чтобы я не чувствовала вину. Пит знает, что, если бы я догадалась об этом раньше, чувство вины мучило бы меня. Я бы переживала из-за того, что заставила Пита страдать, в итоге сделала бы хуже и ему, и себе. Но что самое удивительное – я не злюсь. Раньше я бы точно накричала на Пита за подобные выходки, а теперь мне хочется крепче его обнять. Меня вдруг тронула такая забота, для меня было неожиданно приятно ощутить, что Пит всё ещё заступается за меня. И пусть горький осадок вины пытался ущипнуть меня своими тонкими щупальцами, я старалась думать о том, как буду извиняться перед Питом, когда он вернётся домой. Я сидела на кухне, также, как и в прошлый вечер заглядывая в окно. Я подбирала слова, которыми собиралась загладить вину перед Питом, крутилась перед зеркалом, многократно переплетая свою косу. Я не узнавала себя: нервная дрожь и сухость во рту. Я начала понимать, как Пит много для меня значит. Как важно его присутствие в моей жизни, наши совместные завтраки и неловкости перед сном. Всё это открылось мне после разговора с доктором, я позволила своим чувствам завладеть мной. Но если мои мысли метались с бешеной скоростью, то стрелка часов остановилась для меня. Минута за минутой… секунды растягивались в часы. Я считала до ста, или повторяла считалку, но время не ускоряло бег, беспокойство заполняло меня. Мысли о том, что с Питом что-то случилось начали посещать меня. Постепенно завладевая моим сознанием, дурные фантазии стали всё больше закрепляться в моей голове. В какой-то момент я была уверена, что Пит свалился посреди улицы, отравившись моей стряпнёй, а после я решила отправиться на его поиски. Но стоило мне переступить через порог дома, как вся моя решительность будто испарилась. Я была не готова отправиться в город сама. Всё, на что я была способна – лишь попросить помощи. И во всей Деревне был только один человек, к кому я могла бы зайти в гости. Я надела первые попавшиеся калоши, которые были мне сильно велики. Ноги выпадали при ходьбе в неудобной обуви, и я, разозлившись, пошла босиком, засунув калоши в подмышки. Я ощущала внутри себя смесь страха и решительности, волнения и желания идти напролом. Я боялась за Пита. Мне казалось, что мой поступок мог стать причиной чего-то страшного, что могло погубить его. Привычка держаться за Пита, огромное желание его оберегать – всё это делало меня сильной и отважной, я шла к Хеймитчу с целью убедиться, что с ним всё в порядке, успокоить свой страх. И не удивительно, что несмотря на отсутствие обуви, от моих шагов по Деревне разносился стук, а лесенки прыгали и прогибались, настолько твёрдыми были мои шаги. Я буквально снесла с петель дверь старого Хеймитча. Для меня были новы эти давно забытые чувства, это желание оберегать. И я решила насладиться этими эмоциями, как и советовал Аврелий, не сдерживая себя. Но благодаря стараниям Сей я могла вдыхать воздух, не рискуя сжечь свою гортань. В доме было тихо. Я даже подумала, что Хеймитч куда-то ушёл. И мне сразу же стало тревожно, что старый ментор мог кинуться спасать Пита, а я бы так и осталась со своими страхами и кошмарами одна. Но я шла вперёд, ногой убирая со своего пути пустые бутылки, и нашла Хеймитча лежащего на диване в гостиной издающего громкий храп. Я облегченно выдохнула: если бы с Питом что-нибудь случилось, Хеймитч бы первым побежал его спасать. Однако, после безуспешных попыток разбудить старого ментора, я поняла, что дела обстоят не так уж и хорошо. - Хеймитч! Проснись ты, старый хрен! – я не на шутку разозлилась, и начала вовсю бить старика. На этот раз мне повезло – не пришлось выливать на его голову воду – пару пощёчин, и Хеймитч уже стоял на ногах. Размахивая ножом и выкрикивая нечленораздельные ругательства, он уселся на диване и снизу-вверх посмотрел на меня. Его глаза были затуманены пеленой алкоголя и сна. Ментор зевнул и рассеял по комнате необыкновенный запах перегара, я искривила лицо и зажала нос рукой. Мы всё ходили вокруг да около, не зная с чего начать. Я не могла и представить, как рассказать Хеймитчу о Пите, а он не решался спросить, почему я сюда пришла. Минуты замешательства выбивали во мне всю решительность. Я осела на диване и прикрыла ладонями лицо. Мне стало паршиво. Так, будто из меня выбили дух. Я поражаюсь своими сменами настроения, поверхностью эмоций и ветру в голове. Я сдерживаю себя, чтобы не выместить все свои эмоции на Хеймитча, не зарыть их в глубины своего омертвевшего сердца и не запереть на тысячу замков. Я пытаюсь расслабиться, напоминая себе, что Хеймитч желает мне только добра. Я прилагаю усилия, чтобы тут же не накричать на него, не заставить тут же бежать на поиски Пита. Но как бы мне ни хотелось, я не могу проломить толстую стену, отстроенную мной за много лет. Я не могу открыть свои эмоции. Я вытираю мокрые дорожки на щеках, выпрямляю спину, поднимаюсь на ноги, выдавливаю надменный взгляд. Так я чувствую себя свободнее и легче, так мне проще смотреть Хеймитчу в глаза. - Я ищу Пита, - мой привычно твёрдый голос, моё привычно суровое выражение лица. Хеймитч тут же становится серьёзным, теперь сна ни в одном глазу. Я знаю, что Пит всегда занимал особое место в его сердце, именно поэтому я сюда пришла. И если кто-то и сможет сказать мне, что с ним всё в порядке, то это Хеймитч и никто другой. Но реакция ментора удивляет меня. Он встаёт дивана, оказываясь на одном уровне со мной. Хеймитч долго смотрит мне в глаза, словно ищет в них ответы, но наткнувшись на мою равнодушную и строгую мину и немного рассудив, говорит: - Скажи мне, солнышко, когда ты видела его в последний раз? – явно что-то задумывая, спросил он. - Утром, а что? – меня настораживают подозрительные взгляды Хеймитча, его хитрый прищур, я коротко мотаю головой и готовлюсь к атаке. - Ничего, - всё также задумчиво протягивает он, и прежде, чем я успеваю опомниться, он тянет меня к выходу, поговаривая, - нам надо торопиться. Эта спешка ещё больше напрягает меня. Все подозрения к этому старому лису смешиваются в один огромный шар, и не выдержав, стоя на пороге, я кричу: - Что ты задумал? – прежняя бойкость рвётся из меня и сейчас. Я выхватываю свою руку из крепкой хватки Хеймитча и злобно смотрю ему в лицо. Пытается отпираться, но не успевает, сзади раздаётся грохот. Мои глаза округляются, когда я разворачиваюсь к источнику шума. Там, за стеной, я уверена, находится Пит. И Хеймитч прикрывает его, скрывая от меня причины его побега. Меня переполняет злость, они опять задумали что-то у меня за спиной. Я хочу высказать Хеймитчу все самые плохие слова, но мои мысли уже уносятся к Питу, и напоследок развернувшись к старому ментору меня не хватает ни на что большее, кроме как выговорить: - Ты… ты… да ты… Кажется, Хеймитч и так понял всё, что я хотела ему сказать, однако старый лис играет до конца: - Хей, Солнышко, там у меня, наверное, свалился… свалилось… не важно, тебе туда нельзя! – он пытается дотянуться до меня и схватить меня за руку, но я изворачиваюсь и спешу попасть в соседнюю комнату. Я за два шага оказываюсь у двери, но сталкиваюсь с новой неприятностью. Замок… Дверь закрыта изнутри. И я с яростью начинаю толкаться в неё и стучать с одной только целью: вытащить. Я не знаю, зачем я вообще сюда пришла. Я даже не стала рассматривать варианты, где Пит просто не захотел бы меня видеть. Просто я почувствовала, что, когда его нет рядом, мне трудно дышать, я поняла, как в нём нуждаюсь. Слишком многое вставало у нас на пути, и теперь я буду переживать из-за любой мелочи. И пусть Пит решил просто отдохнуть от меня, я должна была лично это от него услышать. Но пока я не знаю, точно ли он там, и почему, я буду долбиться в эту дверь, выкрикивая его имя. И пусть я не услышу за стеной ни единого звука, я буду знать, что он там, и что мне необходимо до него достучаться. Такое чувство, будто я защищаю последнее, что у меня есть. Силы скапливаются в моём отощавшем теле, я буквально выламываю дверь. Словно животное, загнанное в угол, я начинаю рвать и метать. В голову приходят самые разные видения, начиная от смерти и заканчивая его уходом от меня навсегда. Я наваливаюсь на дверь всем телом и слышу хруст - дверь слетела с петель. Пыль поднимается в комнате, как тогда, когда Пит пришёл, чтобы меня спасать. Как тогда, когда я заперлась от всего мира, когда я отказывалась его к себе пускать. Мы будто поменялись местами, но цель у нас одна. Мы спасаем друг друга. Всегда. Я вижу его фигуру. Он сидит, съёжившись, на углу кровати. В его глазах - мольба. Он хочет, чтобы я ушла? Нет, я не привыкла сдаваться, и кому, как ни ему об этом знать. Снова ругаю себя за эту сентиментальность, хочется плакать и обнять… Доктор говорил мне, что нужно выплёскивать свои эмоции? Что ж, я так и поступлю. Это молчание в комнате, как живой диалог. Я слышу его голос, он просит меня уйти, а я отвечаю, что не оставлю его. Но когда одних взглядов становиться мало, я делаю шаг, сажусь на колени, оказываясь с Питом наравне. Я рассматриваю его лицо и готовлюсь к худшему, но всё-таки делаю это, плачу и целую его. Солёные от слёз и горькие от сдерживаемой боли, его губы пускают жар. Этот поцелуй похож на десятки поцелуев, что мы дарили друг другу на Играх, на войне. Только так вытаскивая друг друга из кошмаров, огня, мучительных образов, воспоминаний. Губы стали для нас спасательной соломинкой, что воскрешает нас каждый раз. И хотя я так и не поняла, в чём заключалась причина поведения Пита, я поняла, что ему тяжело. Так бывает иногда, когда ты отрываешься от мира, резко замыкаешься в себе. И тогда просто жизненно необходимо, чтобы тебе помогли, иначе ты можешь увязнуть в этом болоте слез и воспоминаний. Мне удаётся. Пит верит мне. Я за руку вывожу его из комнаты и, проигнорировав язвительные шутки Хеймитча, закрываю за нами дверь. Я чувствую, что что-то сломалось в нём, треснуло что-то жизненно необходимое. Его вид отстранённый, его тело размякло, будто не слушается его. И мы идём босые по холодной каменной дорожке спасаться от своих кошмаров в обществе друг друга. Я закрываю дверь за нами на замок - мало ли, на что способен Пит - и кивком приглашаю его пройти в прохожую. Пит дрожит, на нём нет лица, и я давно поняла, что дело не в моём неумении готовить. Слово "Охмор" будто написано на его лбу, но отчего-то во мне нет ни единой капли страха. Я его не боюсь. Если Пит и захочет меня убить, я не сдамся. Потому что, если отпущу его, то пропаду. Его ноги ватные и мне приходится помочь ему подняться наверх. Я поставила чайник. Травяной чай успокоит нас обоих после тяжёлого дня. Проходим в комнату Пита, я усаживаю его на кровать. Пит обнимает себя руками, и я понимаю, как сильно ему нужна. - Тсс, Пит. Всё хорошо, - нежно шепчу я, когда пытаюсь стянуть с Пита его рубашку, но он не поддаётся, ещё сильнее сжимая свои руки на груди. Я растеряна. Понятия не имею, что с ним делать. Но продолжаю шептать. - Пит, пожалуйста, давай! Тебе надо раздеться. Чувствую себя матерью несмышлёного ребёнка, и материнская забота появляется в моей груди. Мне удаётся разомкнуть руки Пита, а после одним рывком снять с него рубашку. Притрагиваюсь к ремню и чувствую себя не комфортно. Я смущаюсь так же, как и смущалась, когда нашла Пита у озера на наших первых Играх. И пусть я полна решимости ему помочь, мои щёки всё равно заливаются стыдливым румянцем, и я опускаю глаза. Также рассматривая ковёр, украшающий пол комнаты, я укладываю Пита на кровать и одновременно стягиваю с него брюки. Я засовываю одеяло у Пита по бокам, обеспечивая для него лучшую защиту. Пит закрывает глаза и всё время шепчет какие-то непонятные фразы, а я усаживаюсь рядом и убираю светлые пряди с его вспотевшего лба. Сердце сжимается в комочек от жалости и нежности к нему. Но вспоминаю, что у меня вскипел чайник и спускаюсь вниз, напоследок поцеловав больного в лоб. Я завариваю чай, и замечаю, что у меня тоже трясутся руки. Мне страшно подниматься к Питу. Не потому что я боюсь, что Пит сможет не сдержать себя и выпустить своего монстра, а потому что боюсь, что моё измученное сердце может не выдержать от внезапно переполнивших его чувств. Мне кажется, я на своей шкуре могу ощутить всю ту боль, что испытывает Пит. Эта долгая борьба с собственным сознанием, со своим вторым «я». Мы оба страдаем. Пит там, лёжа в своей кровати, а я здесь, мирно заваривая чай. Я снова могу чувствовать ту связь, что есть между нами, те нити, что не раз вытаскивали нас. Это что-то большее, чем простая привязанность. Это самое дорогое, что у меня есть. И я поднимаюсь наверх, возвращаюсь в комнату Пита, и застываю, когда вижу его. Мне не видно лица, потому что голова обхвачена руками. Он сидит боком ко мне. Сейчас, в этих белых простынях и на этой узкой кровати он напоминает мне былые времена. Когда Пита привезли в Тринадцатый, и я ходила подсмотреть за ним через окно палаты, я видела самое страшное, что когда-либо случалось с ним. Те ремни, что сковывали его руки и ноги, тот бешеный взгляд... И теперь это всё будто повторилось, только между нами нет ремней и стекла. Мне не страшно. Во мне бушует только одно желание: помочь. И если раньше я могла утопить своё горе в смертельных боях в Орешке или Капитолии, то теперь я пойду до конца. Краем ухом я замечаю, как посуда разбивается об пол, когда поднос выпадает из моих рук, а я бегу к кровати Пита. Он поворачивается ко мне, и я застываю: столько животной ярости в его глазах. Столько лютой ненависти и злобы, столько эмоций и мрака на его лице. Вена на лбу чётко выделилась и, не переставая, пульсирует, ноздри вздулись, а капилляры полопались у него в глазах. Я замечаю, какой неустойчивый настрой у Пита, видно, что он ведёт ожесточённую борьбу с самим собой. Складки на его лице то сглаживаются, то снова появляются, он тихо, но очень страшно рычит. Я не знаю, что мне делать. Но знаю одно: надо спасать. Где-то же у этого чудовища должны быть чувствительные кнопки, больные места. Я же могу сделать хоть что-то, чтобы помочь настоящему Питу победить его. Я перебираю в своей голове десятки воспоминаний, когда помогала Питу сдерживать себя. Во время нападения на Капитолий мы также сталкивались с переродком в теле Пита лицом к лицу, и у нас был только один выход... - Пит, послушай меня! - кричу я, поворачивая к себе его голову. - Прошу вернись! Прошу останься... ради меня. Отчаянные крики, зрачки Пита постоянно меняют размер. Я второй раз за этот день чувствую этот солёный вкус. Солёный вкус его слёз на своих губах. Сначала его пальцы, словно когти, зарываются в мои волосы, но постепенно смягчаются, и вот я уже чувствую его нежные поглаживания на своих щеках. Этот поцелуй не похож на те, что были прежде, в нём разгорается какой-то сумасшедший огонь. Сначала Пит вцепился в мои губы, со всем напором проник в мой рот языком. Но после, когда его руки ослабли, когда он устало прикрыл глаза, что-то новое пришло не смену его безумию, другая страсть охватила наши тела. Нет, это не то тепло, что растеклось во мне на пляже, это новое, совершенно незнакомое чувство, что охватило меня целиком. Я потерялась среди этих твёрдых и немного грубых движений, мне нравилось то, что происходило в этот момент. Во мне будто зажегся огонь - по-прежнему живой и беспощадный - он требовал найти выход, он рвался из меня. Все переживания, вся буря эмоций выплёскивались в прикосновениях наших губ. Мы чувствовали себя сумасшедшими в этом страстном танце, мы были сумасшедшими в тот миг. Я не могла насытиться его объятиями, мне хотелось ближе примкнуть к нему. Это уже не та жалость, что была вызвана во мне приступом Пита, это новый, неожиданный скачок. И я выплёскиваю в нём все чувства, что изматывали меня в последние дни. Почмокивающие звуки эхом разносятся по комнате, а шелест одеяла с трудом доходит до моих ушей. Я чувствую себя дикаркой, так неожиданно осознавшей свою принадлежность к природе, я нахожу утешения в родных губах. Но вдруг всё прекращается. Я ощущаю прохладный ветерок от дыхания Пита на своих губах и открываю глаза. Взгляд Пита затуманен, но я больше не вижу той животной ярости в его глазах. Его зрачки обычного размера, голубая радужка отражает светлую дорожку, что проложила в нашей комнате луна. Я не смущаюсь, а лишь разочаровываюсь. Хоть на несколько секунд, но я чувствовала себя живой. Я забыла про смерть сестры, пережитое горе отпустило. И теперь я будто вырвалась из того прекрасного сна и возвратилась в суровую реальность нашей жизни. Передо мной Пит: изученный и уставший, но он вырвался из лап кошмара, он смог победить переродка в своей голове. Но кроме восхищения духом Пита, я ощущаю злость. Я виню его в том, что довёл себя до такого состояния, и всё это время молчал. Я не знаю, что на меня находит, но я слушаю наше тяжёлое дыхание, заглядываю в голубые глаза, а после вскакиваю с места и подхожу к окну. Я хочу сдержать свою ярость, хоть она и рвётся через край. Я злюсь оттого, что Пит не мог позаботиться о своём здоровье, и пытаясь мне угодить, сам забрался в сети нашего общего горя. Он снова забылся в чрезмерной заботе, выбрал меня. Но я больше не хочу принимать его жертвы, я хочу его оберегать. В моей голове кружится множество вопросов, тысяча эмоций плескается в моей груди. Но я пытаюсь поглубже спрятать свои чувства, и сквозь зубы, сдерживая себя, цежу: - Когда это началось? – смотрю в окно и слышу позади себя звуки: Пит хочет подойти ко мне. Но вдруг, он останавливается, замирает на половине пути. Я чувствую спиной, как быстро кружатся в его голове мысли, как тщательно он подбирает слова. - С тех пор, как я сходил к разрушенной пекарне, - тихо отвечает Пит. Его голос пронизан болью, каждое слово даётся ему с трудом. Мне жаль его, но жалость уступает злости. Я всё ещё сержусь. Я сержусь за то, что Пит изначально не стал рассчитывать на мою помощь, не сказал мне ни слова о своей беде. Он в одиночку пошёл к источнику своих кошмаров, к месту, где остались тела его родных. Пит молчал. Он всегда был сильным. Но я не могу смириться с тем, что он думает, будто я не хочу о нём заботиться, не хочу ему помогать. Мне ужасно больно оттого, что Пит считает меня такой равнодушной, что мой самый дорогой человек не стал просить меня. - Ты был в пекарне, - шепчу я, стараясь отогнать лишние эмоции. – Ты был в пекарне и не сказал мне! – Не получается. Злость вырывается из меня грубым тоном, яростными огоньками в моих глазах. Я поворачиваюсь к Питу, хочу высказать все свои чувства взглядом. Но я вижу слёзы на его щеках, слышу его молящий голос. - Я не хотел тебя пугать. Голос Пита дрожит, он сам еле стоит на ногах. Мы измучены, мы смертельно устали, и его вид полностью ломает меня. Нет больше никакого желания ругаться, есть только его влажные от слёз глаза. Всё-таки я счастлива, что Пит вернулся. Я рада, что могу смотреть в его здоровые глаза. Я хочу обнять его, стиснуть в своих крепких объятьях и ни за что не отпускать. Я не допущу того, чтобы Пит снова был подвергнут мукам его второй версии, я хочу его защищать. В два шага я оказываюсь около Пита и изо всех сил прижимаюсь к его груди. Его кожа намокает от моих слёз, когда его губы оставляют лёгкие поцелуи на моей макушке. Мне так приятно и тепло, мне хорошо рядом с Питом. Но я чувствую, как ноги подкашиваются от усталости и приглашаю Пита в кровать. У меня нет сомнений: я буду спать рядом с Питом, отныне я каждую ночь буду охранять его сон. Ведь раньше я думала, что доставлю Питу лишние хлопоты, если позову его к себе, но теперь понимаю, как сильно заблуждалась. Я настолько сильно замкнулась в собственном горе, что не видела очевидного. Думала, что только мне нужна помощь, что только меня мучают последствия войны. Но рядом со мной Пит. И ему тоже не сладко. Ему тоже каждый день приходится сражаться с собой. Он нуждается в защите и опеке чуть ли не больше меня, а я, вместо того, что оказать помощь, разделила нас стеной. Но если я преисполнена решимости с этого момента вместе проводить каждую ночь, то Пита эта не устраивает. - В смысле? Ты что, хочешь спать со мной? – переспрашивает он, словно маленький ребёнок. - Конечно! – говорю я, как само собой разумеющееся. – Не будешь ты спать один. – неожиданно я вхожу во вкус и в мою голову приходит идея. – Более того, завтра ты перенесёшь свои вещи ко мне в комнату. На твоей кровати просто невозможно спать! Брови Пита удивлённо подпрыгивают вверх, а после, его взгляд становится строгим. Он смотрит на меня, как на непослушное дитя, и охватывая мои плечи, говорит: - Тебе нельзя со мной спать. Я опасен. Он может сколько угодно рассказывать про то, как он жаждет моей смерти, описывать свои приступы хоть целый день, но пока я точно знаю, что для нас ещё не всё потеряно я буду спать, прижимая Пита к себе и отгоняя от него ложные воспоминания. Пока я знаю, что могу освободить нас от тягостных воспоминаний, я буду сражаться… каждую ночь.