Сон и явь

Обычный солнечный Московский день, который профессору казался серым, тоскливым и невозможно издевательским. Для него все дни были такими — и вторники, и четверги, и праздники, и дни траура. Он ужасно устал жить, находиться в этом мире. А началось все с того злополучного дня, когда он прогулочным шагом шел по Садовой по направлению к дому, где, как он рассчитывал, Гелла уже доготавливала ужин… Но до дома он тогда так и не дошел. Вернее, дошел, но это была уже не та уютная тихая квартирка на Садовой. Это был холодный неприветливый пустой дом, который отталкивал любого, но Воланда он принял с распростертыми ледяными объятиями. С того дня прошло уже почти… почти сто лет. Профессор Воланд пережил соединение Института философии, литературы и истории с МГУ, так же, затаившись, пережил войну, падение советской власти. И вот наконец настала спокойная жизнь. Но он лучше бы променял ее на смерть. Никто не обращал особого внимания на университетского профессора, выпустившего и пережившего уже не одно поколение студентов. Для всех он был чем-то самим собой разумеющимся, как огромное количество кафе и ресторанчиков на Арбате. Каждый день, проходя мимо Патриарших, Воланд морщился, вспоминая сначала Берлиоза и Бездомного, а потом и его мирные прогулки с… с Геллой. Это имя ножом било по коже, копьем пронзало сердце. Она была мертва. Она умерла у него на руках, а он ничего не мог сделать, потому что был слишком слаб. Она не вернется больше никогда, потому что он был слишком слаб. Она никогда не улыбнется, показав белые клычки, потому что он полюбил и стал слишком слабым. Во всем был виноват он, падший ангел, которому не везло с самого рождения. Он шел по Арбату. Мимо проходили китайские туристы, пробегали Москвичи, спешившие на важные встречи, или просто домой к ужину. Все было слишком обыденным и серым, чтобы быть сном, но опять же слишком тоскливым, чтобы быть явью. Это все было той самой еле ощутимой границей между сном и явью, где собираются все горести, вся тоска рода человеческого.

***

— Профессор! — окликнул Воланда звонкий женский голосок, — Профессор… — повторила девушка, догнав его и шагая рядом, — Я по поводу проекта. Можно я сдам его позже? — Но Маргарита, вы ведь знаете, что я не отсрочиваю сдачу чего-либо. — Да-да, знаю, — опять затараторила девушка, — Но понимаете, просто Саша… — Ох, опять этот Саша… Маргарита Николаевна, — Воланд остановился и посмотрел на девушку. Каштанового цвета волосы, глаза цвета травы на лугу, невысокий рост — она была Воланду чуть ниже плеча — все это напоминало о той самой Маргарите Николаевне, что была королевой на его балу. Собственно, только из-за этого Воланд согласился помочь девушке с выпускным проектом, — Вы слишком много думаете о Саше. Вам не кажется, что это может разрушить все ваши планы на жизнь? — Нет, не кажется… — Ну и зря. Поверьте, Маргарита Николаевна, любовь зла. Не тратьте на нее время. Она приносит только нестерпимую боль, она наносит такие раны, которое не лечит даже такой прекрасный знахарь, как время. Такие раны ничем не лечатся. Лучше бросьте все это, пока не поздно. Ведь вы сами разрушаете свою жизнь, Маргарита, поверьте. Я по своему опыту вам говорю. — Да неужели?! — на глазах у девушки выступили слезы, — Да когда вы столько успели пережить?! Не настолько вы стары, профессор Воланд, чтобы пережить все, о чем вы говорите! Я лучше знаю, как устроить свою жизнь, а вы просто… Вы просто профессор, который принимает у меня выпускной проект. Не влезайте в мою личную жизнь, это только мое дело. — Ладно, как хотите. Но не смотря на это, время на написание проекта я вам не увеличу. Месяц уже пишете, а все никак не можете закончить. На вашем месте… — Хорошо, я поняла вас, до свидания, — отрезала, перебив его, Маргарита и развернулась, чтобы уйти, но опять вернулась к профессору и спросила, посмотрев прямо в аквамариновые глаза: — Кем она была? И где она сейчас? Вы правда так ее любили? — Маргарита… — Если она была и вправду хорошей девушкой, я бы не грустила так на вашем месте. Ну и что, что она ушла с другим. Вы ее до сих пор любите, я вижу, а это значит, что вы не должны грустить. Наоборот, вы должны вспоминать ее с улыбкой, как… — Нет! Она умерла! Умерла, понимаешь?! — закричал Воланд, схватив студентку за плечи, — Умерла и все тут! Она ушла не с другим, он ушла с костлявой старухой-Смертью, у которой и коса-то никуда не годится! Я не могу вспоминать ее без слез на глазах, потому что я никогда больше ее не увижу! — из глаз покатились слезы и как только не пытался Воланд их сдержать, они все равно катились и катились. Он обессиленно опустился на тротуар в переулке, в котором его настигла Маргарита, — Она уже никогда не вернется ко мне… Я никогда больше не увижу ее улыбки… Она больше никогда не засмеется над каким-то ребенком, который тогда пробежал мимо нас, убегая от какого-то дворника, она больше никогда не скажет, как он похож на меня… — продолжал он охрипшим от слез голосом. Маргарита опустилась на корточки рядом с плачущим профессором и положила руку ему на плечо. — Простите, пожалуйста, профессор… Я… Я не хотела, — немного виновато прошептала она. — Нет, это вы меня простите, Маргарита Николаевна, — он перестал плакать и поднял на нее лицо, по которому нельзя было сказать, что этот человек только что рыдал в голос, разве что покрасневшие глаза его выдавали, — Вы… Вы идите, вас, наверное, ждет Александр, — он поднялся с колен. — Нет, профессор. Вам плохо, я же вижу. Вы дрожите, как осиновый лист, так что давайте пойдем к вам домой, я вам чаю сделаю… — спасибо, - тихо сказал Воланд и, взяв дорогой кожаный портфель, направился домой, ведя с собой Маргариту.

***

— А у вас тут не очень уютно, однако, — заметила Маргарита, проходя в квартиру Воланда. — Когда-то здесь было тепло и уютно… — Когда здесь была она, да? — спросила Маргарита, проходя вглубь квартиры, — Ух ты! — Воланд пробежал в свою комнату, откуда донесся голос изумленной девушки. Она стояла посреди небольшой комнаты, которая, наверное, единственная в доме была наполнена уютом и теплом и даже, кажется, любовью Здесь стоял небольшой стол, по которому были развалены краски, палитры, кисточки и папки с бумагой. Рядом со столом, прямо на полу, стояла сумка с холстами. Все остальное же… Все остальное было завалено картинами. На стенах висели, видимо, самые лучшие из них, но на каждой была изображена одна и та же девушка. У нее были изумрудно-зеленые глаза, необычайно бледная кожа, что подчеркивали ярко-рыжие волосы, и шрам, шедший от середины правой щеки до самой груди. Здесь она была изображена абсолютно во всех возможных местах и позах, с любым выражением лица. — Это… Это прекрасно, профессор! Вам бы выставки устраивать, а не помогать с каким-то задрипанным проектом такой, как я… А это же… — Да, это она. Ее звали Гелла. — Здорово… Профессор, — девушка повернулась к подошедшему сзади Воланду и внезапно обняла его, — Мне очень жаль… Но, я уверена, он была самой счастливой девушкой не свете… — Воланд погладил студентку по каштановым волосам. Все- таки он ее любил, но… Но не как Геллу. Она была ему будто дочерью, он даже не совсем ее любил, просто он привязался к ней, как к своей собственной маленькой дочке. — Спасибо, Маргарита, — тихо сказал Воланд. Тело его наполнилось теплом, которого ему так не хватало все эти годы, после того, как умерла Гелла, — Кстати, чай, думаю, уже готов. Пойдемте на кухню.