Золотая печенька

Чонгук сексуальный, уверенный молодой парень, который знает себе цену и умеет общаться с девушками. Он мачо-мен и никак иначе. Только вот почему-то, когда решил признаться новой знакомой нуне, стыдливо струсил. А ведь её только месяц назад представил Сэджин-хён, как временного стажера. Но он уже успел втютириться, как глупый мальчишка, который не знает, как к девушке вообще подойти и обратить на себя внимание. За косички дергать — детский сад, он как бы вырос. Да и косичек-то нет вообще. Хёны, смотря на то, как их макнэ то пытается обольщать и флиртовать, то тут же прячет лицо в ладонях и краснеет, старается убежать или спрятаться, тихо посмеиваются. Иногда подшучивают, бывают утешают, а изредка просто понимающе молчат. Нуна на него косится странно, щурит карие глаза, но ничего не говорит, только работу свою выполняет, не более того. Когда перед очередным выступлением нуна поправляет его костюм — выглядит чертовски милой, хотя и сосредоточена невообразимо, и ни о чем, кроме как работы, не думает вовсе, обидно даже. — Ты мне нравишься, — непроизвольно говорит свои мысли вслух и тут же ловит на себе едва ли не испуганный взгляд, в зрачках которого настоящий шок. Неужели она и правда ничего не подозревала и не видела? Но потом его тащат на сцену, на которой он сперва растерянно смотрит в камеру, а потом включает всю свою харизму — а вдруг нуна теперь смотрит только на него и уже разглядит его мужскую харизму и привлекательность? Правда, когда он возвращается из света софитов, на нуну взгляд поднять не может — боится увидеть безразличие или же ещё хуже. К примеру, она извинится и ошарашит тем, что у неё есть уже молодой человек. Или муж и парочка детишек. Хёны ехидно посмеиваются, видя его мучения и то, как он старательно трусит головой, желая избавиться от угнетающих мыслей. Нуна же молчит, продолжает работать, как ни в чем не бывало, убивая его ещё пуще прежнего. Последующие дни, когда нуна пытается к нему подойти и сказать что-то — логично же, что ответ на его чувства, Чонгук испуганно икает и убегает, шарахается от неё, как от прокаженной, вызывая недовольство и раздражение, что отражались в нахмуренных бровях и плотно поджатых губах. Но поделать с собой ничего не может — отказ услышать страшно. А ещё страшнее становится, когда после тяжелого рабочего дня, когда уже почти ночь на дворе, нуна его вылавливает в узком коридоре и заталкивает в ближайшую дверь, что оказывается обычной кладовкой. Во рту пересыхает, и хочется едва ли не плакать, позабыв о всех своих часах, проведенных в тренировочном зале, потому что нуна его в стену вжимает, грудью своей привлекательной. — Придурок, — первое, что он слышит от неё и тут же хочет возмутиться, показать свой нрав и прочее. — Ты мне тоже нравишься, — и вновь нуна выбивает воздух из легких, отстраняется и недовольно цокает языком. — Но раз ты так жалеешь о своих словах, то на этом и разойдемся, всё равно у меня сегодня последний день здесь, — тяжело выдыхает, смотрит на застывшего кролика, горько усмехается и открывает дверь, намереваясь выйти. Но тут Чон вновь вспоминает, что он не девственник затурканный, а молодой мужик вообще-то. В расцвете сил и всё такое. Отмирает, обхватывает одной рукой за талию, другой захлопывает двери и утыкается носом в шею. — Люблю, — шепчет тихо, но уверенно. Потому что не может же он быть мямлей постоянно. Хотя, как говорили хёны, с этой девушкой он наверняка будет таким ещё не раз. Нуна изворачивается, уже улыбается нежно, а в глазах искорки счастья пляшут. И как он их раньше-то не замечал? Наклоняясь, едва касается её губ своими, тут же чувствует, как сердце пустилось в пляс, руки задрожали, а в животе и вовсе пресловутые бабочки поселились. — Какой же ты милый, — умиляется нуна, касаясь своей ладошкой его покрасневшей щеки. Смутившись, Чонгук просто заключает её в свои объятия, почти слыша, как у нуны кости хрустят, но хватку не ослабляет. Нечего его милым называть. Он мужественный вообще-то.