На четыре минуты

В лавке подержанных вещей мистера Кэтлбэка было пыльно. И душно. И тесно. И полутемно. Здесь стойко, прочно стоял букет запахов, одинаковый, с того дня, как Маркус устроился сюда на работу. Сырость. Влажная, вязкая, терпкая сырость, затхлость, нотка гнилицы не пойми от чего, сухое древнее дерево. А ещё - старье. Старыми вещами здесь пахло особенно. Антиквариат, задрав нос называл их мистер Кэтлбэк, но, по мнению Маркуса, - старый хлам. Что толку продавать такое? Кому, к примеру, могут понадобиться книги без обложек и с жёлтыми страницами, вазы в сетках трещин, разбитые зеркала, спятившая заколдованная посуда? Маркус бы не сказал, конечно, что запах лавки - невыносимый. Пожалуй, кому-то он бы мог показаться приятным. Однако, когда проводишь в этой дыре несколько лет кряду - с гарантией воротить начнёт. Колокольчик над дверью звякнул, отвлекая. - Ну, парень, продал сегодня что-нибудь? Мистер Кэтлбэк, впустив с улицы ветер, принёс с собой в лавку новый запах - противных, горьких, вонючих сигарет. Маркус не мог понять, из какой дыры он их достал и откуда, на самом деле, у волшебника взялась абсолютно маггловская привычка. Впрочем, старьёвщик был сумасшедшим от головы до пят. Говорил с кем-то всегда - под нос, неразборчиво, - тащил в лавку древний мусор и часами расставлял на полки в шкафах, шепча и приговаривая. В свой магазин мистер Кэтлбэк захаживал нечасто. Когда Маркус пришёл сюда искать работу, старик отдал ему ключи, краткие инструкции - и с тех пор каждый день, с утра до вечера, болтался по Лютному переулку, Лондону, Мерлин знает где ещё. Приходил вечером. Задавал один вопрос и исчезал снова, на верхнем этаже древнего здания. Все дела пришлось вести Маркусу. Хотя, сказать честно, покупатели редко совали нос в лавку старьёвщика. - Нет, - ответил Марк. Бросил ключи на стойку, грязную, вышел из магазина на улицу и хлопнул дверью. Колокольчик жалобно подал голос у него за спиной. К вечеру, как крысы из своих нор, в Лютный переулок народ стекался гуще, и гуще, и гуще. Темнота - хорошее прикрытие. А в подворотнях, углах и закоулках Лютного ночью только начиналась жизнь; вокруг кричали, визжали, глухой стук мешался с отвратительным бульканием. Маркус шёл быстро, спрятав руки в карманах тёплой мантии. По правде говоря, ему не очень хотелось знать, что служит источником звуков. - Как отработал? - Нотт на секунду высунул из кухни лохматую голову. - Обычно. Старик сходит с ума, клиентов никаких, хлама всё больше. Без изменений, - ответил Марк. Не сказать, чтобы домишко, где он жил с Ноттом и Уоррингтоном, выглядел много лучше, чем лавка полоумного мистера Кэтлбэка. Пожалуй, обитай здесь аристократ Малфой, - всё сияло бы чистотой, вещичка стояла к вещичке и пахло бы свежей мятой с нотками цитруса. Но в данный момент по холлу, среди низкого шкафа и табуретки, громоздились стопки-горы каких-то предметов, одежды, книг, чемоданов; на столе в гостиной поломанные старые перья мешались с чашками и графином; а кухня, тесная, пестрела посудой в раковине и застывшими стрелками часов. Помыть, починить ни у кого не доходили руки. "Дела поважнее есть" - часто повторял Уоррингтон, и Маркус был согласен с ним. Конечно, есть. Война, к примеру. Марк бросил мантию в кучу других, затолкал палочку в карман брюк и прошёл на кухню. Нотт и Уоррингтон, по традиции, сидели за столом, потягивая из бутылок мутную жидкость; тешить себя надеждой, будто там сладкое сливочное пиво, - без толку. А Вуд любил вкус сливочного пива. - Бросьте эту бодягу, - скривился Маркус, седлая свободную табуретку в углу стола. - Маггловская отрава. - От магглов, знаешь, есть польза кое в чём. - Потише, Уоррингтон, как бы Тёмный Лорд не услышал, что ты видишь полезное в магглах. - Боюсь. Слов нет, как страшно. Нотт криво ухмыльнулся, опрокинув в глотку последнюю порцию пойла. Уоррингтон хмыкнул. Марк ощутил, как его губы сами щерятся в привычно кривой, бледной улыбке. Любопытно, когда упоминание Тёмного Лорда перестало пугать их? Когда Сами-Знаете-Кто стал анекдотом, глупой, заезженной шуткой за стаканом-другим паршивого алкоголя? Не смешно. Однако, в самом деле, чем-то надо разбавить остаток тоскливого дня. Сегодня была очередь Маркуса готовить ужин. Он приготовил. Быстро, на скорую руку - но съедобно, впрочем, никто не возражал. Нотт рассказывал за едой про то, как снова, в который раз, безуспешно пытался найти работу. Уоррингтон, набивая желудок, травил глупые шутки и подсмеивался над своим начальником - психом, вряд ли нормальней, чем мистер Кэтлбэк. А к кому ещё устроишься, в самом деле? Если на лбу печатным шрифтом, чётко и крупно выбито - слизеринец. - В шахматы? - предложил Теодор Нотт, добавил стопку тарелок к приличному горному хребту в раковине. Тоже грязной, кстати. - Давай. Маркус не играл в шахматы никогда. В Хогвардсе - никогда. Скучающе смотрел, как развлекаются этим первокурсники, и лениво думал, почему, интересно, они не уснули до сих пор над своими досками. Да, шахматы, даром что магические, нагоняли тоску. И сон. И желание зевать без остановки. Но зато - и с этим не поспоришь - никто не придумал лучшего способа скоротать время до ночи, до момента, когда можно ложиться спать. - Твой ход, Марк. - Да? Прости, задумался. Шах и мат. - Ты проиграл, Уорри, мои поздравления. Ещё одну партию, Маркус? - Ага. Кто-то выиграл, кому-то мат, а день затухал за стёклами окон, тонул за кронами деревьев вдали. Солнце село. На чёрном небе, как фонарь, подвешенный на гвоздь, торчала луна мутно-белым огрызком. - Ты куда, Маркус? Это раньше Нотт и Уоррингтон спрашивали. Таращили глаза, удивляясь сумасшествию бывшего капитана команды Слизерина, и спрашивали, ещё отговорить пытались. А теперь, когда шахматы исчезали где-то под кроватью, Марк спокойно выходил из дома в ночь. И никто не задавал ему ни единого вопроса. А Вуд бы задал. Устроил допрос с пристрастием. Лондон засыпал раньше, много раньше, чем Маркус шёл бродить по чернильно-чёрным улицам. Поэтому царила тишина. Не полная, конечно, не вязкая и холодная - то, что нужно; где-то, там, есть жизнь, где-то движется, шумит, говорит, но тебя никто не трогает, и ты идёшь, куда глаза глядят, пока ноги не устанут. Вывеска "Беггинс и Роуд" трещала жёлтым неоном. И скрипела на ветру, грозя обвалиться. Марк прошёл мимо неё, подняв голову, обдумывая, а когда, любопытно, кусок железа с цветными буквами рухнет кому-то на голову. Впереди, по правую сторону, тихо гудела музыка то ли в клубе, то ли в ресторане. Магазин пишущих принадлежностей стоял закрытый наглухо и с тёмными пятнами окон. - Эй, парнишка, не хочешь развлечься? Маркус даже не повернул головы на голос. Девица, ярко накрашенная, наверняка удивлённо-сердито посмотрела ему вслед. Позже, когда Марк вернулся домой, Нотт и Уоррингтон уже спали. Он бесшумно бросил мантию в прихожей, прошёл в гостиную, освещая путь Люмосом, и долго лежал на диване, ожидая, пока сон не надумает явиться к нему. Теодор храпел. Страшно. Толстая стенка, коридор - не помеха, и Марк полагал, что громовые раскаты Нотта слышны на другом конце Лондона. Уоррингтон, правда, спал тихо, но имел мерзкую привычку ворочаться с боку на бок на скрипучей, древней кровати, давно не чиненной. Тонкий писк резал уши. И сон - от отвращения, видимо - никак не шёл к Маркусу Флинту. Но Марк знал, на самом деле, что точно не заснёт, если соседи по дому заткнутся. Он привык. К храпу, к скрипу, к бормотаниям Нотта и Уоррингтона во сне. И думал, пытаясь уснуть, что ему повезло встретить после Хогвардса этих двух идиотов. Слизеринцы, всё-таки. Друзья. Больше, чем друзья. А Вуд никогда не понимал, что значит слово "Слизерин".