Exodus L.B.

Трансгрессировав, я с размаху приземляюсь в огромный сугроб и матерюсь. Вот почему здесь, как во всей Англии в конце марта, не может растаять чертов снег?! Где милая сердцу городская грязь, на кой хер вокруг этот идиллический заснеженный парк, такой, словно из-за угла ровно подстриженного, припорошенного белым куста вот-вот высунется Бемби, Мерлином драный? Проваливаясь по колено, я иду в направлении каменного дома, огромной черной махины, темнеющей на фоне чистейшего снега и голубого неба. На входе машинально отряхиваю снег с сапог, не пользуясь магией и не оставляя все на заботу домовиков. Поразмыслив, все-таки направляюсь в обеденный зал — там приветливо горит камин, и в конце длинного стола из мореного дуба накрыто к позднему завтраку на одного человека. Надо понимать, что «на одного человека» здесь только тарелка, а количество еды такое, что способно накормить десятерых. Садиться за стол я, конечно, по традиции не собираюсь, даже не знаю, зачем тут меня каждый раз ждет все это избыточное великолепие; я делаю себе бутербродик из хлеба с копченой грудинкой и быстренько его проглатываю. И только тогда поднимаюсь наверх, в кабинет. Хозяин дома по сложившейся привычке сидит в бархатной домашней мантии возле камина и читает утреннюю корреспонденцию. Белая накрахмаленная рубашка его застегнута на все пуговицы - и никак иначе. По привычке же последних лет на столике возле него стоит на треть опустошенная бутылка огневиски. Он кидает на меня короткий взгляд, и я невольно вспоминаю, что видела такие же серые глаза, только без небольших морщинок вокруг, на другом лице — каких-то сорок минут назад. — Я слушаю. — Убийство. Четверо, вроде магглы, но не факт. Ритуальный круг, неизвестные нам темномагические символы. Там был кто-то, причем чертовски сильный. Заклинание Сектумсемпра, отскочив от него, подействовало рикошетом на маггла, вероятно, дефект «магоблока». От последнего слова Люциус Малфой едва заметно морщится, не отрываясь от газеты — совсем как его сын. Ну еще бы, такой удар по самолюбию чистокровных снобов, считающих магглов чуть ли не скотом неразумным. А тут нате вам, выкусите. Сама не знаю, радует ли меня эта ситуация. Забавляет — бесспорно, но хорошего тут все же мало. — Кого назначили разбираться с ритуалом? — Пока никого. — Так, — он наконец-то откладывает газету в сторону. — С континента кто-то будет? Немцы, возможно? Среди них еще остались знатоки Темных искусств. Теоретики, разумеется. Мне показалось, по его губам пробегает усмешка, хотя кто его разберет. Его лицо всегда было скупым на мимику — по крайней мере, сколько я его знаю. — Вряд ли магглы одобрят привлечение иностранцев. А вот теперь Люциус не скрывает презрения. — В магическом сообществе иные представления о работе над расследованием убийств, мы подключаем все возможные ресурсы, — и как ему только удается делать ударение почти в каждом слове? Я и не спорю, я-то с ним согласна. Но вот пойди докажи это агентам. Приближаюсь к Люциусу, как всегда, осторожно, медленно. Он внимательно меня разглядывает, скользя взглядом снизу вверх. — Неважно выглядишь. Да что за день такой — собираю комплименты от Малфоев. — Спасибо, господин комиссар меня об этом уже просветил. Имела честь выступать перед ним с докладом. Люциус никак не реагирует, но я все равно жалею, что ляпнула это. Ну вот не стоит ведь влезать в семейные разборки, не твое это дело, Браун! Извинением мне могут служить лишь увиденные с утра пораньше внутренности на полу, да и то извинением слабым. — Это правда. Тебе надо питаться чем-то кроме твоих отвратительных сигарет. — Какой заботливый «папочка». Еще скажи, что мне нужно больше спать. Он хмурится и, оторвавшись от спинки кресла, слегка наклоняется в мою сторону, отчего длинные серебристые волосы падают вперед. — Действительно, что это я. Ах, да. Ты же работаешь на меня, забыла? Ты должна быть в состоянии ходить в Министерство и выполнять свои обязанности. Как ты собираешься это делать, если тебя будет сдувать ветром? Я мычу что-то неопределенное, уставившись на огонь в камине. Работаю на него, да. С тех самых пор, как он помог мне выбраться из пропахшего пылью и плесенью архива и попасть в Отдел. Сливаю ему всю информацию, хоть это и незаконно. Но, будем честны, неужели кто-то думает, что Люциус Малфой о чем-то не узнает, если того захочет? То-то же. Новости из самого обсуждаемого и спорного отдела он получает, так сказать, из первых рук. Если кто-то об этом и знает, то благоразумно помалкивает. — Принято к сведению. Я ела, спасибо. Он слегка склоняет голову набок, не сводя с меня взгляда. Ну да, это не все. После некоторых колебаний я все же спрашиваю: — Ты не хочешь помочь? — Нет, — припечатывает он и резко отворачивается. — Там, вообще-то, людей убили. Не факт, что магглов. Не факт, что следующими будут не маги. Дети. — Я больше никоим образом не касаюсь всего этого. Он даже снизошел до объяснения своего отказа — видимо, заранее был готов, что к нему когда-нибудь обратятся с такой просьбой. Что ж, его можно понять. Портрет Нарциссы Малфой так и висит над широкой парадной лестницей. Там, где ее настигло Смертельное Проклятие. Убийцу так и не нашли, но логично предположить, что это был один из последних Упивающихся, уцелевший после Битвы и чудом сумевший избежать последующих облав Аврората. Наверное, есть какая-то злая ирония в том, что она лежала, мертвая, раскинув руки и закатив глаза, под этим своим портретом. Впрочем, насчет раскинутых рук, возможно, врут — сама я не видела, лишь знаю в общих чертах: Нарцисса утаила от Темного Лорда тот факт, что Поттер остался жив, и за это поплатилась собственной жизнью. Уже после победы, когда Люциус почти выкрутился и думал, что получится выйти сухим из воды. Потом ее смерть сыграла на руку Малфоям во время судебных процессов, помогла окончательно обелить свое имя. Но уж слишком большая плата за все ошибки мужа и сына. Темные искусства — это как наркотик, чем больше в них ввязываешься, тем больше тебе хочется, несмотря на страдания близких людей. И Люциус теперь как наркоман на реабилитации. Жестоко просить его вновь прикоснуться к запретному. Но, как говорят, имеющий силу, получает в довесок ответственность. Я не скажу Люциусу, что к нему обратится и вышестоящее начальство — слишком очевидно, чтобы сотрясать воздух. Если он чего-то не хочет делать, он и не будет. Они не имеют права его заставить. Даже главный аврор Робардс не имеет такого рычага давления. Поэтому я просто становлюсь перед ним на колени и, распахнув полы бархатного халата-мантии, кладу руки на его бедра, обтянутые тонкой тканью черных брюк. Хватит о работе. Чему он научил меня — всегда надо уметь хотя бы ненадолго оставлять свои самые темные и тяжелые мысли. Иначе они поглотят тебя. — Не успела пожелать тебе доброго утра. Вместо ответа Люциус наклоняется вперед и, поддев пальцами мой подбородок, целует меня. По щеке скользит прядь его мягких волос, властные губы дарят мне терпкий вкус огневиски, и это лучшее, что случается со мной за все проклятое утро. * * * Жаркое, липкое лето две тысячи третьего. Последние полгода я почти безвылазно сижу в архиве Министерства и пылюсь вместе с никому не нужными свитками. Меня съедает злоба, а еще скука. От бездействия аж зубы ноют, а от жары, которая царит во всем Министерстве, несмотря на все заклинания, в ложбинку на груди стекает пот. Я стягиваю с себя капроновые чулки и с тоской окидываю взглядом вверенный мне архив: ровные полки от пола до потолка, полутемное помещение. Мой стол заткнут в уголок у самого входа, по причине нехватки свободного места. Над моей головой маленькое окошко, из которой льет солнечный свет — приятная имитация, учитывая, что все Министерство расположено глубоко под землей. Я чувствую себя, прямо как этот мой разнесчастный, потертый от времени стол; меня так же задвинули в уголок, чтобы убрать с глаз долой, и забыли. Но выбирать не приходилось, после больнички и отметки «латентная ликантропия» в медкарте было трудно найти себе работу, я почти год обивала пороги всевозможных отделов. Деньги, которые перед отъездом оставила мне мама, заканчивались, а выпрашивать милостыню-пособие не хотелось. И это еще повезло, что Луна, добрая душа, добилась для меня бесплатной физиотерапии у лучшего целителя, теперь я могу без боли шевелить рукой. Чувствительность в кончиках двух пальцев пока не вернулась, но мы над этим работаем. В общем-то, назначение в архив спасло меня от разорения, и я должна быть благодарна. С первой же зарплаты я сняла себе квартиру — ободранную халупу в дрянном маггловском квартале, но это было мое первое собственное жилье, и я с мрачным удовлетворением полдня отдирала плесень с потолка и углов, почти без магии, чтобы прочувствовать момент. От невеселых мыслей меня отвлекает гулкий звук шагов за дверью. Кого это нелегкая принесла перед самым обедом? Быстренько запереть дверь и спокойно поесть, как это делают сотни казенных работников Министерства? Но я не успеваю. Дверь открывается, и в мой кабинет заходит никто иной, как Люциус Малфой. Весь из себя, как обычно, при параде, с ног до головы в черном. Я мысленно содрогаюсь, хотя, наверное, его одежда не такая, как у простых смертных, и ему в ней не жарко. Опомнившись, я осознаю, кто передо мной и здороваюсь. Мистер Малфой кивает. — Мисс..? — Браун, — говорю я, про себя проклиная жару, свою дурацкую белую блузку, которую не подумала купить на размер побольше, ибо она чересчур тесна в груди, так, что в области декольте виден просвет, короткую юбку, из-под которой торчат голые коленки. Впрочем, коленки-то под столом, и он их не видит, но это только до тех пор, пока мне не придется встать, чтобы отрыть какой-нибудь нужный ему свиток. Мистер Малфой подходит ближе и попадает в пятно света из моего крошечного окна. Видок у него, прямо скажем, не лучший: глаза красные, лицо, хоть и гладко выбрито, все же какое-то помятое. А вот волосы как всегда лежат идеально, будто бы он только что из дорогого салона. Интересно, он их красит? Хотя, если задуматься, у меня почти такой же цвет, лишь чуть более теплого оттенка. И, разумеется, мои волосы не такие длинные, со времен последнего курса школы они едва прикрывают уши. Люциус Малфой приподнимает бровь, и я со стыдом понимаю, что все это время совершенно бесцеремонно его рассматривала. — Мне сказали, что вы можете быть мне полезны. Я ищу один документ. Обреченно вздохнув, я встаю, и взгляд мистера Малфоя скользит по злополучным голым коленкам. Но он ничего не говорит, и я занимаюсь поисками. Заклинанием призвав с полок несколько свитков, я складываю их на столе и возвращаюсь на свое место, предложив посетителю сесть напротив. Тот, как мне кажется, несколько брезгливо осматривается, но все же опускается на видавший виды стул. Несколько минут он изучает документы, потом задает какие-то вопросы. Перегнувшись через стол, я заглядываю в текст и тянусь, чтобы ткнуть пальцем в нужное место. И в этот момент его глаза останавливаются на вырезе блузки. Что-то такое происходит с ним; на лице, вроде, ни единой эмоции, но как-то судорожно дернулся кадык, дрогнули длинные черные ресницы, пальцы чуть сильнее сжали пергамент. Так я понимаю, что за всей этой послевоенной суетой, Азкабаном, смертью жены, в борьбе за место под солнцем Люциус Малфой очень, ну очень давно не трахался. А ведь какой мужик красивый, и не старый еще совсем! Эта мысль бьет по мозгу боксерским хуком. Совсем уж непривычно думать так о человеке, словно сошедшем с викторианского портрета, да к тому же отце твоего ровесника. Видимо, это осознание красноречиво проступает на моем лице, потому что Люциус мгновенно закрывается, вновь надевает непроницаемую маску и, как ни в чем не бывало, возвращается к изучению документа. В тот день, скопировав необходимый свиток, он немедленно уходит. Но я почему-то уверена, что случившегося он не забудет. «Действуй!» — стреляет внезапно в моей голове сразу же, как за ним закрывается дверь. План созрел практически мгновенно. И, чего уж там, взыграло во мне мое проклятое тщеславие. Со школьных времен оно заметно побито молью унижения, но теперь-то мне что терять? Всю следующую неделю я ненароком стараюсь попасться ему на глаза по всему Министерству. Я убегаю из архива при первой же возможности и прохожу с деловым видом и кипой свитков под мышкой по самым оживленным коридорам. И я уверена, что он видит меня, — то, разговаривая с Кингсли возле его кабинета, то выходя из камина в Атриуме. Однажды мы вместе едем в лифте, почти соприкасаясь локтями. Каждый раз его взгляд задерживается на мне лишь долю секунды, но, бьюсь об заклад, этого достаточно. Впрочем, проходит неделя, и еще три дня, но ничего не происходит. Я уже раздумываю над тем, чтобы изменить тактику, как в один день слышу за дверью медленные, несомненно мужские шаги. Подскакиваю к ближайшему стеллажу и, привстав на носочки, тянусь за свитками на самом верху, стоя спиной к двери. Знаю, что при этом ноги кажутся длиннее, и край юбки слегка поднимается вверх по бедрам. Слышу, как Малфой заходит, поворачиваюсь, изображая легкое удивление. Он какое-то мгновение стоит и молча смотрит с непроницаемым выражением, и я знаю, что он раскусил все мои тупые уловки, вернее, так он сам думает. А потом он заклинанием запирает дверь, в два широких шага преодолевает расстояние между нами и, взяв мое лицо в обе ладони, впивается в меня жадным, почти грубым поцелуем. Я далеко не коротышка, но Малфой гораздо выше, и мне приходится привстать на носках, опасаясь, как бы он не оторвал мне голову — с такой силой он меня схватил. От этих высокорожденных поневоле ожидаешь каких-то изысканных манер, но то ли он решил со мной не церемониться, то ли и впрямь его прижало, — Малфой целуется так, будто сейчас, в этот миг, от этого зависит его жизнь. Исчезает куда-то вся чопорность, руки его, потянувшись вниз, судорожно шарят по моему телу, а когда они проникают под юбку, обхватывая ягодицы, из горла его вырывается глухой стон. Слегка осмелев, я отвечаю на поцелуй, неловко сжимая пальцами его плечи. Давно все решив для себя, в этот момент я словно теряюсь. Сердце грозится выпрыгнуть из груди, внутри все восстает против происходящего — мне не должно это нравиться, не должно быть так мокро между ног только от одного поцелуя — кого! — Люциуса Малфоя! Словно почувствовав что-то, он отрывается от моих губ. Моргает, будто бы пытаясь сфокусироваться на моем лице. Он тяжело дышит, не позволяя себе опомниться, подталкивает меня к столу, разворачивает к себе спиной. Его ладонь ложится между моих лопаток, заставляя нагнуться, а затем задирает до груди юбку. Короткое мгновение Малфой возится с брюками, а затем это происходит — он врывается в меня. Я вскрикиваю, потому что с того последнего раза, когда я занималась сексом, прошло прилично времени, и мне больно. Он не дает привыкнуть к себе, толкается в меня жестко, почти остервенело, сжимая пальцами мои бедра, до крови впиваясь в них ногтями. Влага возбуждения течет по моим голым ногам, и ему это нравится, чертовски нравится, я слышу, как он шумно втягивает воздух сквозь плотно сжатые зубы. Его пальцы скользят по моей спине, и я прогибаюсь под ними, подаюсь ему навстречу, и от этого движения он достигает пика, почти наваливаясь на меня сверху, едва удерживаясь на ногах. С момента, как он переступил порог архива, прошло не более десяти минут. Пока Малфой плохо слушающимися руками приводит себя в порядок, я накладываю на себя очищающее заклинание. Смотрим друг на друга; он, как всегда, невозмутим — ровно настолько, насколько можно быть невозмутимым после секса, с покрасневшим лицом и мутным взглядом. Заранее избавляя нас от ненужных разговоров, я слегка улыбаюсь ему и говорю что-то вроде «архив закрывается на выходные, но вы всегда можете обратиться к нам с понедельника по пятницу с десяти до восемнадцати ноль-ноль». Ну да, что-то предельно дурацкое, но то, что ясно дает ему понять мои намерения. Голос мой дрожит. Малфой кивает и уходит. А я, поправив одежду, осторожно сажусь за стол и, закрыв руками лицо, улыбаюсь. Если все пойдет, как надо, я скоро покину этот уродский архив и займусь по-настоящему важным делом. В конце-то концов, это стоит небольшого перепихона и едва ощутимой боли между ног. В понедельник, придя на работу, я обнаруживаю на столе небольшую, обитую бархатом шкатулку. От удивления брови ползут вверх. А вот это неожиданно. Заглядываю внутрь: серьги. С бриллиантами. По идее, меня это должно оскорбить, нет? Но я чувствую, как мои губы против воли растягиваются в ухмылке. Ах да Малфой, ах ты старый озабоченный джентльмен. Даже не заметил, что у меня не проколоты уши. На обрывке пергамента быстро пишу: «Я не беру подарки за то, что приносит удовольствие. Но есть одно предложение». И отсылаю вместе со шкатулкой обратно. Сова не заставляет себя ждать. Он приглашает меня вечером в мэнор. Ну правильно, как и ожидалось, Малфой по-своему воспринял мои слова о предложении. Что ж, у меня действительно есть, о чем с ним поговорить. Я долго раздумываю над тем, что надеть на встречу с ним. Не хочется выглядеть слишком по-деловому, чтобы не спугнуть, но и секс-бомбой быть тоже нельзя. Впрочем, последний вариант мне теперь вряд ли удастся. С шестого курса я сильно похудела, не специально, так уж сложилось. Полгода в больнице вкупе с депрессией — вообще хорошие жиросжигатели. Старая одежда висит мешком, а на лице с выступающими скулами глаза кажутся какими-то огромными. Не то чтобы я часто любовалась в зеркало. Хорошо хоть грудь осталась прежняя, не подвели меня, мои крошки. Разложив перед встречей на кровати весь свой скудный гардероб, со скорбным вздохом отмечаю, что его основу с некоторых пор составляют спортивные штаны и футболки, купленные уже после войны в дешевых сетевых магазинах. То, в чем удобно было бы сдавать кроссы и тренировать боевую магию, но уж никак не идти на переговоры в Малфой-мэнор. Облачившись, в итоге, в единственные свои брюки — мягкие, бежевые, когда-то они были «в облипку», теперь же стали свободными, — и белую блузку с высоким воротом и рукавами три четверти, я ненадолго прикрываю глаза и, собравшись с мыслями, трансгрессирую. Меня встречает прохладный темный мэнор и его занятный хозяин. Вот он сидит напротив меня в обшитом темным деревом кабинете, в одном из своих умопомрачительных бархатных халатов-мантий, со стекающим до пола шлейфом, с вышитым гербом Малфоев, надетом поверх белоснежной рубашки и черных брюк, и мне отчего-то вдруг становится ясно, что он ждал меня. Не думал, что я всерьез решила прийти, но ждал. Он гладко выбрит и больше похож на Люциуса довоенного образца, чем когда-либо за последние несколько лет. Поза хозяина, ленивый голос. Ему интересно, что за предложение? Да пожалуйста — я хочу в новый Отдел Взаимодействия с Магглами, я подхожу им по всем статьям, за исключением одной маленькой детали, с которой мистер Малфой мне и поможет разобраться. — Латентная ликантропия? — переспрашивает он так, как будто слышит об этом впервые, но я уверена, что он наводил справки. — С такой отметкой и правда сложно куда-то пробиться. — Я уже несколько лет не могу доказать неоправданность такого заключения, — говорю спокойно. — Ликантропия определяется в двух анализах из десяти, он не передается через кровь или, — тут я сбиваюсь и, кажется, краснею, — как-то иначе. Я не оборотень, мистер Малфой. Он кивает — ему это и так известно. — Вас укусил Сивый? Вот так просто, вопрос в лоб. Я несколько теряюсь и молча киваю. — Он только покусал вас, ничего более? Замираю в кресле перед ним, как кролик перед удавом, не в силах отвести взгляд от его ледяных глаз. — Что вы имеете в виду? — голос не подводит меня, и это уже хорошо. — Насколько мне известно, Фенрир Сивый часто прибегал к сексуальному насилию в отношении своих жертв, — беспощадные слова, сказанные равнодушным голосом, здесь, в этом идеальном кабинете, они препарируют меня заживо. Мне хочется закричать на него. Хочется вернуться назад в прошлое, в тот эпизод, когда он трахал меня на моем столе в архиве, да как отвесить ему оплеуху в самый ответственный момент. Или чуть позже не отсылать обратно обитую бархатом шкатулку, а взять ее с собой сюда, в мэнор, и швырнуть прямо в бесстрастное лицо. — Нет, — говорю я. — Он просто выдрал зубами мою ключицу, разорвал вену и пил из нее кровь. Он хотел сделать… то, о чем вы сказали. Но меня спасли. Малфой долго, изучающее смотрит на меня. Надеюсь, ты оценил мою прямоту? — спрашивает мой взгляд. Люциус едва заметно кивает. Я возвращаюсь к диалогу: — Если вы поможете решить мне этот вопрос с отметкой, взамен я гарантирую Вам информацию. — С чего вы взяли, что я не могу получить ее из других источников? — интересуется он, вежливо так, будто жалеет глупую неразумную девочку, которая осмелилась предлагать свои услуги. За скобками остается, но подразумевается то, что его сын скоро получит новое назначение в Комиссариате, и тогда Малфои будут владеть информацией без чьей-либо помощи. Однако мне известно, что Драко станет комиссаром не благодаря связям отца, а скорее вопреки им. Младший Малфой давно уже не поддерживает никаких отношений с Люциусом, если быть точнее, с тех пор, как убили Нарциссу. Даже на свадьбу свою его не пригласил. Вслух я всего этого, конечно, не говорю, лишь замечаю: — Информация, как говорится, «с поля» — это совсем иное, мистер Малфой. Сотрудники ОВМ контактируют напрямую с магглами. Он снова долго рассматривает меня, прикидывая что-то в уме, затем кивает. — Я свяжусь с вами, мисс Браун. Без лишних слов встаю, вежливо прощаюсь и иду на выход. Видишь, какая я послушная и сообразительная. Я уже практически смиряюсь с тем, что мой план (прямо скажем, не самый гениальный) провалился. Соблазнить, предложить сделку — сыграть на контрасте не получилось. Но нет, примерно через неделю меня оповещают об изменении отметки в моей медкарте. Я снова подаю заявление на перевод в ОВМ, и его так же на удивление быстро принимают. Мое мрачное удовлетворение не может омрачить даже тот факт, что работать придется под руководством Грейнджер. Первые пару недель меня прогоняют по инструктажам в Комиссариате (до сих пор от этого названия хочется щелкнуть каблуками — яволь, комиссарен!) — что можно и нельзя говорить или делать при магглах, что известно о «магоблоках», каковы полномочия и обязанности сотрудника ОВМ. Потом еще полгода — краткий теоретический и боевой курс в Аврорате, то, что нужно знать для расследования криминальных происшествий, рамками которых ограничивается все наше хваленое Взаимодействие с магглами. Дома я практически не бываю, а если и появляюсь после особо выматывающих тренировок, то падаю на кровать практически без сил прямо в спортивной одежде. Я много интересного узнаю за это время. Того, что не пишут в газетах. Например, что Британское правительство с момента изобретения «магоблока» вовсю домогается до нашего Министра с требованиями предоставить им подопытных кроликов из числа мотающих срок в Азкабане для исследований, но, весьма предсказуемо, получает вежливый отказ. Вообще, вежливость — это конек Шеклболта. По-хорошему, он не против сотрудничества — «мы можем многое дать друг другу», «живем в век перемен», ну и что-то еще в этом духе, что каждую неделю публикуют в «Пророке». Вот только не глупый он мужик, наш министр, без фанатизма Фаджа и агрессивной напористости Скримджера. Шеклболт прекрасно понимает, что магглам нужно лишь одно — контроль над нами, контроль полный и бескомпромиссный. Традиция оповещать нового премьер-министра Великобритании о существовании магического мира имела под собой серьезное основание — предупредить на случай, когда наша война перекидывается на магглов. В каком состоянии после такого известия оставался бедолага, можно лишь гадать. Однако добрыми намерениями, как известно, вымощена дорога в ад, и последний маггловский министр оказался бывшим агентом спецслужб. Вот уж кто не любит пребывать в неведении относительно чего-либо. И вот, полтора года назад на нас как гром среди ясного неба обрушилось известие — группа магглов в правительстве не просто знает про нас, они нас каким-то до сих пор неизвестным образом изучали. И, как будто этого мало, был изобретен MIB, он же, в народе, — «магоблок», сперва едва ли способный отразить простейший Конфундус, но затем ставший гораздо сильнее. Теперь мы, маги, не в состоянии наложить Обливиэйт, а значит, приходится идти на уступки. И слава Мерлину, что Шеклболт в хороших отношениях с маггловским министром. Вроде бы, взаимодействие налажено — мы вместе решаем многие проблемы, находящиеся на стыке наших юрисдикций. После неудачного опыта общения агентов Службы Безопасности с резкими и ничего не смыслящими в магглах аврорами был создан ОВМ, и в него набрали магов, свободно чувствующих себя в обоих мирах. Всего нас девять человек, включая Томпсона, Грейнджер, меня и Дина. Не густо пока, но все еще впереди. Лишь по завершении подготовки, всего этого праздника жизни, мне дают напарника, — Дина Томаса, моего сокурсника, который работает уже девять месяцев, — и допускают до настоящих живых магглов. Первым моим делом становится случай с отравлением зельями — те бедолаги-магглы даже понять не успели, что весь тот дурно пахнущий ад с ними случился из-за крошечной скляночки с зеленой жижей, попавшей не в те руки. К счастью, в тот раз все обошлось, недобросовестного зельевара поймали и наказали, все были друг другом довольны. И вот только когда была поставлена последняя точка в отчете, Дилейни получил свои копии рапорта, а я — персональный новенький стол в отделе, в начале зимы, Лаванда Браун, сотрудница ОВМ, снова предстала перед Люциусом Малфоем, покровителем и старым распутником. Специально одеваться в этот раз я не стала, ни на что особо не рассчитывая. Футболка, джинсы — все то, что может повергнуть в шок любого чистокровного. Сведения пока скудные — начинается подготовка по упрощенной программе Аврората (пока упрощенной, а что будет дальше, никто не загадывает), «магоблок» не пропускает Легилименс. Думаю, большую часть этого он знал и без меня. Люциус вообще выглядит несколько обескураженным, он, похоже, не рассчитывал, что я вот так с радостью прибегу отчитываться, не знает теперь, что со мной вообще делать, как и не знает, для чего мне все это нужно. Ну не похожа я на ту, что будет работать в таком отделе, вот заучка Грейнджер — похожа, а я нет. Наверняка копал под меня, знает про родителей моих погибших, про седьмой курс все знает, но не может ухватить ту ниточку, что приведет его к ответу. Кажется, он начинает думать, что вместо карьеристки связался с психопаткой и жалеет об этом. А я… что я — благодарна ему, конечно же. Для меня уже давно никто ничего хорошего не делал, кроме Луны, пожалуй. Луна ведь — она почти святая и помогает многим, но вот Люциус… Если он не знает, для чего мне нужно это назначение в ОВМ, то я точно так же могу лишь догадываться, для чего ему нужны мои отчеты. Гадаю до сих пор. Я стараюсь не показывать, что мне неуютно в этом огромном кабинете, под взглядом его холодных глаз. Ведь даром что Люциус оприходовал меня тогда в архиве, я сейчас, стоя перед ним почти навытяжку, каждой клеточкой чувствую, что передо мной зрелый, опытный, опасный человек, чьи суждения и образ жизни для меня совершенно чужды. Я вспоминаю этот его жадный, сминающий, мокрый поцелуй, который совершенно не вяжется с его образом высокомерного аристократа. То ощущение, которое приходит, когда ты понимаешь, что вот этот потрясающий мужчина — он нуждается в тебе. Пускай ему нужно только тело, пускай это ненадолго, но это — настоящее. Как же я его хочу. Наверное, я и правда психопатка. Я не помню уже, как меня кинуло к нему, как я оказалась в его руках, в его спальне, в его кровати. Помню лишь, что жадно проводила руками по его волосам и белой коже, что ощутила легкое стеснение, когда Люциус стянул с меня футболку и увидел шрам. Зацикливаться он на нем не стал, и ладно. Сам он выглядит отлично — черт возьми, хорошо быть волшебником в его возрасте. Тем более, чистокровным волшебником, продуктом многовековой селекции. У меня таких волос не будет, даже если я литрами начну пить специальные зелья и мыть их в молоке единорога. Не та порода. Люциус сверху. Доминирует всегда и во всем. Заворожено наблюдаю, как он медленно, рисуясь передо мной, стягивает через голову свою белую накрахмаленную рубашку, как под гладкой кожей перекатываются мышцы, и в который раз задумываюсь — вот откуда у него такие сильные мускулистые руки, широкие плечи, плоский живот? Не должен ли он, аристократ хренов, не слышавший даже о тренажерных залах, быть задохликом? Эти мысли занимают меня лишь несколько секунд, потом становится не до них. Он снова во мне, и на этот раз мы никуда не торопимся. В общем, так первый же отчет заканчивается постелью, а мы переходим на «ты», что вполне закономерно. * * * К семи часам утра я успеваю сама проснуться и мирно попить кофе в огромном хозяйском кресле у еще более огромного камина в гостиной. Иногда мне кажется, что ради этого я и остаюсь на всю ночь. Есть особая прелесть в том, чтобы сидеть, сжимая в руках горячую кружку, перед полыхающим огнем, слушать, как треск поленьев эхом отдается от каменных стен. Без единого слова поднимаюсь, когда за спиной раздается звук шагов Люциуса. Мы никогда не сидим тут вместе. — Уже уходишь? Не более чем вежливость с его стороны, но все равно приятно. Как будто я дома и могу не торопиться, побыть в тепле еще немного. — Да, пора, там… может, Андерсон что-нибудь отрыла в библиотеке или архивах, а Грейнджер нашла кого-то из… теоретиков. Так же, как он вчера, слегка улыбаюсь на последнем слове. Его отказ я никак не оспариваю, и знаю, Люциус это ценит. Не любит он настырных. Именно поэтому я всегда ухожу, как только он спускается к завтраку. Браслет до сих пор не дает о себе знать, и значит, у меня есть время добраться до Министерства любимым способом. Лондонское метро переполнено. Магглы торопятся по своим делам, бегут по платформе и запрыгивают в вагон перед самым закрытием дверей. Я же спокойно жду следующего состава, сажусь на свободное место. В отличие от большинства пассажиров, я не затыкаю уши плеером, мне нравится звук подземки. Нечасто я могу позволить себе так кататься, но тем ценнее, когда это все же удается. Очередная остановка, следующая — моя. Двери закрываются. Это даже не фигура на опустевшей платформе — ее тень. Высокая, несомненно мужская. Черная. Я наклоняюсь вбок, чтобы в просвете между пассажирами разглядеть того, кто привлек мое внимание. Состав трогается, и я не успеваю ничего увидеть. «Лаванда», — тихий голос очень явно всплывает в голове. Я вздрагиваю, но приказываю себе оставаться на месте. Это все крайне, ну крайне маловероятно. * * * Трелони учила нас во всем видеть знаки. Бешеная бабка ни черта не понимала в прорицании, но в дьявольских кознях, фатальных знамениях и всяких там Гримах собаку съела. И темная фигура в метро была очень таким себе знаком. Попав в Министерство по телефонной будке, сразу оказываюсь в гуще толпы. Расталкивая всех локтями, пытаюсь пробиться через Атриум к лифтам, но, увидев причину столпотворения, замираю. СНЕЙП. Уставился на меня так, будто увидел, как только я показалась в толпе, до того, как я сама его заметила. Не просто увидел — заранее смотрел в то место, где я вот-вот появлюсь. Он стоит посреди огромного холла Министерства, возвышаясь над снующими вокруг людьми, и толпы репортеров галдят возле него, и несколько авроров оцепили его кольцом, отталкивая самых бесцеремонных, и все наперебой, не стесняясь, орут о его «подвигах» — кто с жадным любопытством, кто с возмущением, кто с неприкрытой ненавистью. Несколько раз прозвучало имя Дамблдора, но Снейп даже глазом не моргнул. Он стоит, уставившись на меня через весь Атриум, не замечая их, и я тоже стою как вкопанная, и первая мысль, пришедшая в мой разрывающийся мозг — только бы никто не обратил внимания, куда он смотрит. Он стоит, а потом делает шаг в мою сторону, и авроры начинают суетиться еще больше, хватать его под локти, а я сжимаю кулаки и про себя ору ему: «Не пались, что ж ты так палишься?!» И «Кто додумался выпустить его из Азкабана?!» И «Какого хрена я ничего об этом не знала?!» А самое главное — «Ни за что, слышишь, НИ ЗА ЧТО не подходи ко мне». Кто-то дотрагивается до моей руки, и я вздрагиваю. — Что, тоже не слышала новость дня? — спрашивает Дин. — Его отпустили. Возникла необходимость — сразу получилось ускорить процесс освобождения. Испытательный срок, будет нам помогать с теми символами в Круге. Пять лет в Азкабане — и испытательный срок в ОВМ?! Хочется залезть на огромную уродливую статую посреди Атриума и заорать у всех над головами: «Вы что, блять, все тут с ума посходили??» — Пойдем, — Дин видит мое смятение в контексте общей истерии и, взяв под локоть, пробивает нам путь к лифтам. К моему ужасу, туда же авроры ведут Снейпа. — Добрый день, профессор, — говорит ему Дин, когда створка лифта закрывается, отрезая нас от шума толпы. Мой взгляд намертво приклеен к носкам моих ботинок. Низкий голос, от которого, кажется, вибрируют тонкие стенки лифта, посылает волну дрожи по телу: — Не профессор, мистер Томас. Больше нет.