Exodus L.B.

Бар, в котором мы договорились встретиться с Питером, находится на окраине Лондона. Это такое заведение «для своих», с невзрачной вывеской над входом; если не знать в точности, где его искать, то можно пройти мимо, и не заметив. Я сама когда-то набрела на него совершенно случайно. Место не самое фешенебельное, но для нашей встречи удобное сразу по двум причинам: во-первых, насколько мне известно, в нем не бывают волшебники, а во-вторых, среди постоянных посетителей сразу будет заметно новое лицо — это в случае, если за нами могут следить. Я прихожу минут за двадцать до назначенного времени. Зайдя с уличной жары в прохладный полумрак, усаживаюсь за самый дальний столик лицом ко входу. В баре пока никого, — время-то еще раннее для выпивки — на это я и рассчитывала. Заказываю себе слабоалкогольный коктейль; вечером у нас с Дином запланирована тренировка, и мне не хочется пить что-то крепкое. К тому же, после бессонных ночей «высокий градус» действует на меня особенно сильно. Вчера Невилл отправил-таки меня домой, настояв на том, что они с Грейнджер сами во всем разберутся. Похоже, он попросил прийти только для того, чтобы выведать, о чем был тот наш разговор с Гарри, но ничего нового я ему рассказать не смогла. Поттер не предупредил меня о своем исчезновении, да и стал бы он делиться со мной, если даже своих ближайших друзей не поставил в известность. Уж не знаю, вызвала ли Грейнджер авроров или нет, мне это не особо интересно. Если Поттер решил исчезнуть — его право. Я вполне могу понять причины такого решения. Опыт прятаться от всего мира у него есть, так что вряд ли его быстро найдут. Тем более, если мало кто будет заинтересован в этих поисках: кому нужны лишенные магии бывшие герои? Не уверена, что Робардс, знающий всю подоплеку произошедшего с Гарри и Роном, будет так уж сильно гонять своих людей. Еще и вздохнет с облегчением, избавившись от сомнительного мусора. Другой вопрос, долго ли Поттер протянет без специального лечения. Лекарств в его доме мы вчера не обнаружили, — значит, он взял их с собой — но Невилл сказал, что их хватит всего на неделю. А дальше… Я проворочалась в постели всю ночь, вспоминая тот последний кошмарный приступ. Такой смерти не пожелала бы даже врагу. В который раз со стыдом ловлю себя на том, что все мои проблемы — сущая бессмыслица в сравнении со всем этим. Возможно, Гарри уже израсходовал все болеутоляющие зелья и сейчас страдает в одиночестве. А я что? Сижу в баре, попивая холодный коктейль, в ожидании встречи с симпатичным мужиком. Кстати о нем. Питер заходит стремительно, обводя все помещение внимательным взглядом — тоже не хочет попадаться на глаза лишним людям. Впервые вижу его в неформальной одежде: джинсах и футболке; пока он подходит к моему столику, я успеваю по достоинству оценить его спортивную фигуру, задержав взгляд на загорелых руках. Н-да, почти полгода воздержания не прошли для меня бесследно… — Привет, — он улыбается и усаживается напротив. Даже если бы и хотела, не смогла бы удержаться от ответной улыбки — Питер из тех людей, которые притягивают своим обаянием. Мне стоит большого труда не забывать о его роде занятий и о том, что он до сих пор не озвучил цели нашей встречи. — Мы приехали в Лондон только под утро. Фаррелл повезла девчонку Ландерсу, а я заскочил домой переодеться… — Отдохнул бы с дороги, можно было и потом… — Нет, все в порядке, — он заказывает пиво у подошедшего официанта. Когда тот уходит, я вопросительно смотрю на Питера, ведь из всего диалога логично вытекает объяснение такой срочности. Но он как будто ничего не замечает, продолжая говорить: — Вы все уладили с Томпсоном? Он так взбесился, увидев вчера Снейпа. Я не сразу соображаю, о чем это он. — Ты о вчерашнем? А что было-то? — Вы зашли в дом, и минут двадцать спустя появился Снейп. Сказал, что ему нужно быть там с вами. Томпсон не хотел его впускать, оба схватились за волшебные палочки. Но затем они повернулись в сторону дома, как будто что-то услышали — и Снейп молча вошел, а Томпсон больше не стал ему препятствовать. Ну и как, помог он вам? Выбрались вы оттуда с тем еще видом. Я пожимаю плечами. Говорить о работе совершенно не хочется. — Сам понимаешь, я не могу рассказать больше, чем будет написано в отчете. Официально Снейпа там вообще не было. Да и черт с ним. Питер смотрит на меня как-то странно. Он медлит и уже хочет что-то сказать, но тут подошедший официант ставит перед ним запотевший бокал пива. Я зачарованно наблюдаю, как Питер проводит рукой по стеклу, стирая выступившие капли, и делает большой глоток. Жара ли тому виной или первая за долгие месяцы близость интересного мне мужчины, но так нестерпимо хочется наклониться вперед и коснуться холодного края бокала, а потом скользнуть пальцами по крепкому смуглому запястью, вверх по предплечью… Входная дверь захлопывается с громким стуком, и мы вздрагиваем. Питер медленно оборачивается — я вижу, как он напрягся, исподтишка рассматривая двоих новых посетителей бара. Те, громко переговариваясь и смеясь, садятся возле самого входа, далеко от нас. — Твою мать! — шипит Питер, отставляя бокал; прямо по центру груди на его футболке красуется мокрое пятно. Он поджимает губы и смотрит по сторонам в поисках салфетки, я же машинально тянусь к волшебной палочке, подумав только о том, что ни бармен, ни официант не смотрят в нашу сторону. Секунда — и пятно исчезает бесследно. Только после этого я осознаю, что только что сделала. Питер смотрит пораженно, но без страха; быстро взяв себя в руки, он произносит: — Спасибо… наверное. — Ты… ты без… — выдавливаю я жалко. — Да. «Магоблок» я оставил в машине, — опять этот внимательный, непонятный и волнующий взгляд. Мне становятся окончательно ясны сразу несколько вещей. Первое: зачем бы Питер ни позвал меня сегодня, это никак не связано с делами СБ. Второе: он полностью доверяет мне, ведь теперь я могу запросто стереть ему память и забрать «магоблок» (то-то комиссары бы обрадовались). И третье: для него наша встреча очень, критически важна. — Думаю, самое время сказать, для чего мы здесь, — говорю я, стараясь скрыть волнение. Как первокурсница с понравившимся мальчиком, честное слово. Хотя вряд ли первокурсницам присущи колебания вроде «Отдаваться или нет на первом же свидании?..» Питер отодвигает бокал и наклоняется чуть ближе ко мне, я повторяю это движение. — Лаванда, — его голос звучит непривычно глухо и встревоженно, — мне нужна твоя помощь. А? — Моя жена… Поллин… она сильно больна. Врачи уже не могут ничего сделать, а ей с каждым днем становится все хуже. Я бы никогда не стал просить тебя, но ведь… Он говорит еще что-то, много и сбивчиво. Что-то про дошедшие до него слухи о чудесах колдомедицины, про то, что когда-нибудь эти чудеса будут доступны всем магглам, но его Поллин до этого дня гарантированно не доживет… А я просто так и остаюсь сидеть, склонившись совсем близко к его лицу — чтобы резким изменением позы не выдать своего состояния — и мысленно даю себе отборных подзатыльников. Окружающий мир наполняется звоном разбитых вдребезги ожиданий. И самомнения. — Питер, — наконец останавливаю я его, — прости, но я не имею права… — Прошу, выслушай меня! — он быстро накрывает мою руку своей большой ладонью, предупреждая мой возможный уход, и меня словно бьет слабым разрядом тока. Кожа его такая горячая, как будто он не держал только что ледяной бокал. Глаза Питера лихорадочно блестят, их упрямое и почти сумасшедшее выражение пригвождает меня к месту. — Мне прекрасно известно, что не все волшебники обладают нужными навыками. Я подумал, может, среди твоих хороших знакомых есть колдомедики, которые могут хотя бы взглянуть на историю болезни, сказать, в чем причина. Если ты в итоге откажешься, я пойму, но умоляю тебя, хотя бы возьми ее выписку. Он тянется к сумке — я даже не заметила, что он пришел с ней — и достает небольшую папку. Внутри меня все вопит об опасности, о возможной подставе, какой бы нелепой не была такая вероятность, но моя рука сама тянется взять ее. Вопреки опасениям, из-за угла не выскакивают замаскированные комиссары, выкрикивающие обвинения о нарушении Статута. Я быстро уменьшаю папку до размеров почтовой марки и прячу в карман джинсов. — Лаванда, спасибо, — мне неловко слышать облегчение и благодарность в голосе Питера, и я просто киваю в ответ, сжав зубы. На кого я злюсь сильнее: на себя или же на него? Нелепая досада и разочарование сворачиваются где-то в груди, не находя выхода. Тут у Питера звонит мобильный — я почти радуюсь, что мне не нужно выдумывать, о чем говорить с ним дальше. — Слушаю, — отвечает он на вызов; ему что-то оживленно орут в трубку — я не могу расслышать, что именно, но лицо его темнеет. Прикрыв глаза, Питер устало вздыхает: — Скоро буду. Он прячет мобильный в карман. Из его облика мигом исчезает вся беспомощность, с которой он рассказывал мне о своей жене, взгляд становится жестким и сосредоточенным. — Девчонка напала на Ландерса и сбежала. Вот это поворот. Я была уверена, что нам — мне — удалось убедить Элли по-хорошему поговорить с отцом. — И что теперь? Снова тащиться в Корнуолл? — У нас нет выбора. — Из-за Ландерса? Да кто он вообще такой, что вас гоняют по стране ради его семейных проблем? Питер смотрит на меня поверх сцепленных в замок рук. — Скажем так, не последний человек в правительстве. Извини, больше я… — Все в порядке, — я встаю со своего места. У меня мелькает шальная и мстительная идея: а ведь сейчас Питер фактически беззащитен передо мной. Допустим, в голову я ему не залезу, легилиментор из меня никакой, но подчистить память или Империус наложить — проще простого. Он сказал, что оставил «магоблок» в машине — фактически, можно просто забрать оттуда прибор, отнести его на изучение нашим экспертам, а Питеру внушить, что он никогда со мной не встречался. По сути, какая мне разница, что его ждет суровое наказание за утерянный «магоблок»? Просто увольнением он точно не отделается; не удивлюсь, если за такое нарушение агентам грозит обвинение в государственной измене. Со стыдом отгоняю эти мысли подальше — Питер отличный парень, я никогда так с ним не поступлю. Уж точно не под влиянием уязвленной женской гордости. Мы прощаемся на улице; закуривая, я наблюдаю за тем, как он садится в машину и уезжает. Тыльную сторону ладони еще покалывает от его прикосновения, а сердце бьется в странном волнении. Не подозревала раньше, что Питер мне настолько нравится. Но для меня облом — дело уже давно привычное. * * * Тренировка всегда была прекрасным способом забыть все тревоги и разочарования. Когда ты наматываешь круги по беговой дорожке или вкладываешь все силы в боевые заклинания, тебе становится просто не до этого. Обычно, да. Но сегодня все иначе. Разговор с Питером отнял у меня все силы и оставил в каком-то взвинченном состоянии. К тому же, несмотря на относительную прохладу тренировочного зала, я все еще не могу прийти в себя от уличной духоты, и уже на пятой минуте боя с Дином задыхаюсь, чувствуя шум в ушах. — Ты в порядке? — он помогает мне встать после очередного падения. — Что-то ты сегодня не в форме. Черта с два я в порядке. Вся как взведенная пружина, вздрагиваю от простого касания, а взгляд мой, едва сфокусировавшись, намертво приклеивается к Диновой узкой майке-борцовке. Браун, да найди ты себе уже мужика! — Все отлично, — выдавливаю я, отдергивая руку. — Жарковато тут. Дин удивленно приподнимает брови: — Да как всегда. Ладно, ты иди, хватит тебе на сегодня. Я позанимаюсь, а потом к Невиллу и Шимусу — проверим сегодня Гриммо и еще парочку мест. Если бы не мое действительно «убитое» состояние, я бы поспорила с ним насчет Гриммо, — Поттер уже давно не может туда попасть из-за отсутствия у него магии — да и вообще присоединилась бы к поискам. Но голова идет кругом, намекая, что спать нужно все-таки больше трех часов в сутки. Я плетусь в раздевалку; холодный душ дарит долгожданную свежесть, однако не проясняет туман в голове. Мне хорошо знакомо это чувство — когда из-за недосыпа охватывает озноб, и кажется, что если ты сейчас же не рухнешь в постель, то рассыплешься на мелкие части. Время позднее, и в раздевалке я остаюсь одна. Это к лучшему: футболку удается надеть только с третьей попытки — в полудреме я раз за разом просовываю руку не в то отверстие, тихо матерясь при этом. Собравшись и выйдя в коридор, замечаю свет из-за приоткрытой двери мужской раздевалки. Должно быть, Дин задержался. Подхожу ближе, чтобы крикнуть что-то на прощание, и тут, повинуясь внезапному необъяснимому порыву, тяну ручку двери на себя… Все, что я успеваю понять, прежде чем мой мозг отключается, — это не Дин. Дыхание подводит на миг, а затем учащается. Взгляд распахнутых до боли глаз буквально впивается в потрясающую картину: ко мне спиной стоит мужчина, прикрытый лишь обмотанным вокруг бедер полотенцем, превосходно сложенный — но не поэтому я застываю, не смея пошевелиться. От его плеч, по спине и вниз диковинным узором стекают шрамы. Следы ожогов, режущих заклинаний, еще чего-то, что нельзя определить на глаз — все это сплетается, покрывая мощное тело. Я не узнаю его, — или просто не в состоянии узнать — но это вдруг становится совершенно не важно; весь мир сужается до тех пяти шагов, что разделяют нас. Я смотрю, просто смотрю заворожено на то, как он приглаживает обеими руками мокрые волосы, от чего рисунок шрамов приходит в движение. Часть из них скрыта полотенцем, и мне вдруг нестерпимо хочется сорвать его, чтобы увидеть больше — почувствовать больше. Меня толкает вперед, будто эти шрамы лишают меня собственной воли. Я как во сне подхожу ближе; касаюсь пальцами иссеченной кожи, провожу по плечу, жадно впитывая ощущение твердых бугрящихся мышц и того, как гладкая поверхность сменяется плотными рубцами. Мужчина оборачивается, и я едва ли замечаю удивление в его глазах — мое внимание захватывают приоткрытые губы. Жажда становится невыносимой, я впиваюсь в них, одновременно прижимаясь всем телом к этому упоительному жару и силе. Буквально на несколько тягучих, огненных мгновений я завладеваю им. Он неподвижен, но его магия откликается на мой зов, и, задыхаясь от этого почти забытого чувства, я прокладываю дорожку отрывистых поцелуев к шее, слегка прикусываю ее, находя языком бьющуюся артерию, скольжу руками вниз по его пояснице, отбрасываю мешающее полотенце… — Лаванда, — сквозь окружающий гул в мое сознание диссонансом вклинивается голос, и тяжелые ладони ложатся на мои плечи. Вскинув голову, натыкаюсь на встревоженный взгляд. Взгляд Томпсона. БЛЯ-ЯДЬ… Морок развеивается мгновенно, я нелепо шарахаюсь назад и куда-то в сторону. А Томпсон так и застывает с поднятыми на уровне груди руками, потрясенно уставившись на меня. Не придумав ничего лучше, я выбегаю из раздевалки — с такой скоростью, будто за мной гонится стая рассвирепевших мантикор. Уже на улице вспоминаю, что где-то оставила свою сумку со спортивной формой. Наверное, выронила ее из рук, когда… Да какого черта я там вытворяла?! Я что, набросилась на Мордекая-хренова-Томпсона, своего занудного начальника?! Одного из наиболее асексуальных, в моем представлении, мужчин? «В твоем представлении раньше не учитывалось, какой он потрясающий, когда раздет». Трясу головой, заглушая подозрительно четкий внутренний голос, и, закурив, испуганно оборачиваюсь на красную телефонную будку. Не может же Томпсон кинуться меня догонять? Что я ему скажу? О Мерлин, мне же придется когда-то с ним встретиться, как я после такого посмотрю ему в глаза?! — Эй, чего встала? — выходящий из будки волшебник в поношенной мантии грубо толкает меня плечом. Я как во сне отступаю на несколько шагов, слишком ошарашенная, чтобы послать его. Развернувшись, быстро иду в сторону метро — просто, чтобы не стоять на месте. От кипящего в крови адреналина меня ощутимо потряхивает, в жарких вечерних сумерках на коже моментально выступает липкая испарина, как будто я не вышла из душа всего пять минут назад. Сейчас главное — успокоиться, чтобы трансгрессировать в Бат без «расщепа». А там уже напиться зелий и хорошенько выспаться, да обдумать все завтра на свежую голову. В данный момент я совершенно не в состоянии доискиваться до причин своего временного помешательства. Остановившись возле урны, чтобы выбросить окурок, я запрокидываю голову и делаю несколько глубоких вдохов. Обоняния касаются обычные для этого района запахи — мусор, плесень, покрывающая заброшенные здания. Однако к ним примешивается еще один, чуть сладковатый, приятный, от которого рот моментально наполняется слюной. Тут же дает о себе знать пустой желудок, мучительно сдавливаясь внутри. Я иду вперед, почти вслепую переставляя ногами, жадно втягивая носом чудесный аромат. В десяти шагах виднеется свет из последней открытой в этот поздний час лавки — какое-то неведомое чувство говорит мне, что именно она является источником запаха. Малейшее промедление отдается ноющей болью в натруженных за сегодня мышцах, и последние несколько футов я преодолеваю почти бегом. Но заглянув внутрь, замираю в тупом ужасе. На подвешенных к потолку крюках висят разделанные туши. Между ними ходит женщина в белом фартуке — заметив меня, она приближается и раздраженно машет рукой: — Отойдите, не видите что ли, сейчас грузить будем! Сзади раздается громкий сигнал; я отскакиваю в сторону, и вовремя — к дверям вплотную подъезжает грузовик. А ведь я его даже не услышала, когда подходила сюда… К лавке, которая оказалась складом мясного магазина. Во рту все немеет, словно вкусовые рецепторы разом атрофируются. Я все еще чувствую запах, — крови, все это время это была кровь — и он все еще кажется мне невыносимо притягательным, но сам факт того, что я готова впиться зубами в сочные куски красного мяса, отталкивает меня от дверей склада. Я вновь поднимаю голову, на этот раз стараясь не втягивать воздух слишком глубоко, и обреченно смотрю на поднимающуюся по небу полную луну. Озираясь по сторонам, я пячусь назад, в темную подворотню, где прижимаюсь спиной к стене дома. Дыхание сводит, и мне приходится буквально проталкивать воздух в легкие короткими шумными вдохами. «Дерзкая маленькая волчица» — шелестит, выплывая из памяти, тихий глумливый голос Сан-Лимы. Первое, что приходит ко мне — это злоба. Но, кольнув, она исчезает, уступая бешеному, неконтролируемому страху. Светобоязнь и чувствительность к перепаду температуры. Отсутствие аппетита, сменяющееся жаждой сырого мяса. Мышечный тонус, заставляющий все время быть в движении. И сводящая с ума похоть. Когда-то я знала все эти симптомы наизусть. Прислушивалась к себе, боялась их обнаружить. Страх не оставлял с того момента, когда меня выпустили из Мунго, занеся в медкарту диагноз «латентная ликантропия» и предписав каждый месяц являться за зельем для замедления метаболизма. Это зелье позволяет вести почти нормальную жизнь, и единственное, что выдает мое состояние — нечувствительность к холоду. Зависеть от лекарств не очень-то приятно, но со временем я привыкла к ним и забыла о своих опасениях. Чтобы теперь столкнуться с ними вновь. Чертова трехглазая сука! Какого хера она со мной сделала? Когда Сан-Лима залезла вчера ко мне в голову, я не почувствовала никакого вмешательства. Это было похоже на Легилименцию — с тем лишь отличием, что вместо палочки она использовала Всевидящий. «Я с удовольствием посмотрю, как твой огонь разрастется до пожара и сожрет тебя». «Твой огонь разросся до пожара» — так когда-то сказал мне Люциус. Я не придала значения тому, что Сан-Лима увидела это в моей памяти и использовала точно те же слова. Так же она поступила и с Фаррелл, назвав ее «малышкой Оливией» — должно быть, таков ее излюбленный способ запугивать людей. Но вчера нам было не до того, мы все просто вздохнули с облегчением, когда чокнутая ведьма отпустила нас восвояси и отдала девчонку. А ведь в моем сознании ей наверняка открылось и другое: укус, едва не сделавший меня оборотнем; страх, что вирус, оставшийся в моей крови, однажды активизируется. То, что это не произошло до сих пор, колдомедики списывали на неполную трансформацию Сивого в момент нападения, неподходящую фазу луны и еще кучу случайно совпавших факторов. И вот теперь, дрожа в грязном темном переулке, я задаю себе главный вопрос: могла ли Сан-Лима каким-то образом запустить этот процесс? Нажать на спусковой крючок, приводя в действие необратимую реакцию? Звучит безумно, но иного объяснения я не вижу. Мне даже не интересно, зачем ей нужно было это делать. Впрочем, предположение у меня все же есть: Снейп. Вчера я не до конца поняла смысл их разговора, но общий его тон уловить было не сложно — Сан-Лима обвинила Снейпа в чем-то. Даже не так — мягко пожурила его за некую выходку. А вот на мне она, видимо, решила вызвериться по полной. И что теперь? Идти с жалобой в Аврорат или «сдаваться» в Мунго, не будучи полностью уверенной в том, что я стану оборотнем? Что, если это всего лишь внешние проявления, за которыми не последует обращение в кровожадного зверя? А между тем, попав в клетку Мунго, больше я оттуда так просто не выберусь. Подозреваемых в ликантропии задерживают до полного установления их безопасности для общества — считай, навсегда. И это чудо, что однажды мне позволили уйти. Второй раз свое везение испытывать не хочется. Вариант заявиться с претензиями к Сан-Лиме я отметаю сразу. Крышу мне сносит, но не настолько. Она просто не пустит меня на порог своего особняка, а если стану нарываться, просто размажет по стенке и останется безнаказанной. Может, есть еще какое-то решение, более правильное и разумное, но сейчас я не в состоянии его найти. Единственное, что приходит в мою воспаленную голову: кто-то должен проконтролировать меня этой ночью. Если обращения не произойдет — прекрасно, завтра я первым делом направлюсь в Аврорат и накатаю заявление на Сан-Лиму. Наведенный морок — серьезное преступление, от такого даже она не отвертится. Если же я покроюсь шерстью… нет, об этом лучше не думать. Но все-таки за мной должен понаблюдать сильный волшебник, тот, кто сможет дать отпор зверю. Итак, Лаванда, есть идеи? Собрав волю в кулак, я концентрируюсь из последних сил и трансгрессирую. * * * Все-таки, чуть что бросаться за помощью к Снейпу — очень, ну очень дурная привычка. Однако я больше никому не могу довериться, не рискуя при этом чужими жизнями. Остается надеяться, что он не выставит меня за дверь, услышав мою просьбу. Ведь если даже Снейп окажется недостаточно сумасшедшим, чтобы согласиться, других вариантов у меня не будет. Я буквально взлетаю по лестничному пролету его дома (нашего дома, если быть точнее) и, впервые пройдя мимо своей двери, стучусь к нему. Тихо. А ведь время уже позднее. И где мне теперь его искать?! Возвращаться в Министерство в надежде, что он просто задержался там? Отправить Патронуса? Подавляя нарастающую панику, я сбегаю вниз по лестнице — и нос к носу сталкиваюсь с Панси Паркинсон. Снейп отстает на пару ступенек, но все равно возвышается над ней на целую голову. Даже мне в полуобморочном состоянии заметно, каким изнуренным он выглядит — под глазами залегли глубокие тени, черты лица заострились еще сильнее обычного. Он нисколько не удивляется, завидев меня — а ведь я избегала показываться ему на глаза последние несколько месяцев. — Браун, — спокойно говорит он приветственное и подталкивает за локоть Паркинсон. Та ухмыляется и, вскинув голову, обходит меня, продолжая подниматься. Я преграждаю Снейпу дорогу: — Есть разговор. Срочный. Он смотрит мне в глаза и, досадливо поморщившись, отвечает: — У меня неподходящее настроение для срочных разговоров. — Да что ты на нее время тратишь? — фыркает за моей спиной Паркинсон. — Пойдем уже. — Нет, — от нетерпения я подаюсь вперед. — Выслушай меня. Это касается… нашей общей знакомой. Из Корнуолла. Снейп медлит, буравя меня взглядом. — Иди, — говорит он отрывисто. Я не сразу соображаю, что он обращается к Паркинсон. — Но ты… — начинает она протестующе. Снейп кидает на нее короткий взгляд, и Панси без лишних слов уходит в его квартиру, не забыв напоследок погромче хлопнуть дверью. — Со мной что-то происходит, — выпаливаю я сразу же, как мы остаемся одни. — Мне кажется, я могу обернуться, и думаю, это со мной сделала Сан-Лима. Когда я вчера схватила палочку в ее дома, она… ну что ты на меня так смотришь?! Снейп удивленно вскидывает брови и хмыкает: — Пора уже привыкнуть к твоим бредовым поводам заговорить со мной. Я задыхаюсь от такой несправедливости, а он продолжает: — Включи мозги. Нельзя стать оборотнем через несколько лет после укуса. Так же, как нельзя заставить кого-то обернуться, будь ты хоть трижды силен, как Сан-Лима. — С верхнего этажа спускается какая-то старушенция, и Снейп замолкает, дожидаясь, пока она пройдет мимо. От нетерпения у меня, кажется, сводит все мышцы в теле, и я вцепляюсь обеими руками в перила, чтобы не ускорить ни в чем не повинную старуху хорошим пинком. Наконец, когда она скрывается за дверью подъезда, Снейп продолжает: — Но даже если бы это было возможно, взгляни: луна уже взошла, а ты все еще человек. Не знаю, что тебе померещилось, но прекращай нести ерунду. Сан-Лима здесь ни при чем. — Ерунду?! — ору. — Я чуть не трахнула Мордекая в раздевалке!.. Да чтоб тебя! От его смеха, темного, как ночь за окном, дребезжат стекла. — И почему меня это не удивляет? Твой излюбленный способ продвинуться по карьерной лестнице. — Иди ты к черту! Ты вообще слышишь, о чем я тебе говорю?! — Да, — он склоняется ко мне. — К сожалению, я в очередной раз слушаю тебя вместо того, чтобы приятно проводить вечер. Тебе это, судя по твоему рассказу, тоже не помешало бы. От этого намека в его словах, тона, которым он их произносит, у меня подкашиваются ноги. Хотя, может все дело в усталости. Снейп как-то странно улыбается и обходит меня, поднимаясь к себе. — Можешь не верить мне, — говорю ему в спину. — Но сегодня я останусь здесь. Просто… знай. Он никак не реагирует, заходит в свою квартиру. Ну и пусть. Если мои опасения подтвердятся, я сожру Панси — будет тогда знать. Прежде чем двинуться вверх по лестнице, я внезапно думаю: а ведь он ни разу за весь разговор не назвал меня «девочкой»… Проклятье, Браун, да иди уже открывай дверь. * * * Спор со Снейпом подействовал на меня отрезвляюще. Во всяком случае, в голове проясняется достаточно, чтобы понять: он бы увидел во мне признаки возможного обращения. Опыт у него для этого более чем богатый. Мне правда очень хочется в это верить. А значит, мне просто нужно хорошенько выспаться и завтра с утра заняться решением своей проблемы. Если в этом действительно замешана Сан-Лима, мне придется побегать, чтобы доказать ее вину и заставить снять… что бы это ни было. Выпив зелье Сна без сновидений, я ложусь на кровать, снова раздумывая над причинами ее поступка. В горизонтальном положении становится гораздо легче соображать, несмотря на то, что глаза слипаются, а все тело гудит. Возможно же, что Сан-Лима просто решила поразвлечься за мой счет? Кто их разберет, этих столетних бабок. Тем более, если она приревновала Снейпа. Вот только способ она выбрала очень странный. Да и с объектом мести явно промахнулась — вон Панси явно имеет гораздо больше доступа к телу. Кстати об этом… Стены в этом доме определенно сделаны из картона. Либо же Снейп наложил какое-то звукоусиливающие заклинание, потому что я слышу буквально каждый их шорох. Ну ладно, заклинание — это вряд ли. Говорят они мало, да и о чем можно говорить с Паркинсон? Не для того она приспособлена. Кажется, они что-то пьют — до меня доносится негромкий звон бокалов. Почти сразу переходят к десерту, Панси бормочет что-то страстное и неразборчивое. Тонкий одиночный скрип кровати. Я раздраженно втыкаю наушники и включаю плеер, который по счастью оказался в заднем кармане джинсов, а не в брошенной в Министерстве сумке. Выбранная наугад песня начинается с редких аккордов, сквозь которые все еще слышно творящееся в соседней квартире распутство. You have eyes that lead me on And a body that shows me death Your lips look like they were made For something else but they suck my breath (1) Музыку заглушает протяжный стон, и я как ошпаренная подскакиваю, злобно хватая волшебную палочку с намерением невербально наложить заглушающее заклинание. Что-то идет не так. В голове звучит совсем другая команда, и разделяющая нас стена становится прозрачной. Односторонне прозрачной, то есть меня видно быть не должно, хотя в этот момент сложно быть уверенной — не до того. Я цепенею, как была, — полусидя на кровати, с грохочущими в наушниках гитарными риффами — уставившись во все глаза на представшее передо мной зрелище. Эти двое уже добрались до кровати. Снейп, все еще полностью одетый, сверху, его пальцы впиваются в голые бедра Панси, оставляя следы на розоватой коже. Паркинсон постанывает и выгибается, подставляя грудь под его поцелуи, прикусывает свои полные губы. Вот она чуть приподнимается на локтях и тянется к его лицу, но он, не глядя, вскидывает руку, с силой придавливая ее за шею обратно к кровати. Панси покорно прикрывает глаза и лежит, не шевелясь, лишь часто дыша и судорожно сминая в горсть простынь обеими ладонями. Снейп резко поднимает голову и смотрит прямо на меня. По крайней мере, мне так кажется в первую секунду — он переводит взгляд куда-то в сторону, осматривая стену со своей стороны, и возвращается к распростертой под ним Панси. Когда он поддевает пальцами резинку ее трусов, я чувствую, как кровь приливает к щекам, и, оттаяв, падаю вниз, выключая плеер и зарываясь лицом в подушку. Заклинание прекращает свое действие. Гребаная извращенка. Только когда перед глазами начинают кружить белые мушки, я снова вспоминаю, как дышать. Гул в голове, чуть было стихший после встречи со Снейпом, нарастает вибрирующими ударами, а тело становится невероятно тяжелым — подействовало, наконец, снотворное. И вот когда все замедляется, и я уже балансирую между сном и явью, из гула рождается мелодия. Смутно знакомая, тревожная. Я пытаюсь вспомнить слова песни, ведь я точно их знаю, вспомнить, где я могла их слышать, но это похоже на погоню за тенью, что вновь и вновь скрывается за поворотом. Я вспоминаю. И в тот же миг над самым ухом звучит чужой голос — такой, каким я его запомнила. Мэри, Мэри, Мэри… Дернувшись, скатываюсь с кровати. Ушибленный локоть пронзает боль, но я почти не чувствую ее, лихорадочно вглядываясь в темноту. Никого. Я сажусь, притягивая колени к груди. Рука сама тянется к шраму на шее, который на ощупь всегда кажется чуть горячее остальной поверхности тела. Сейчас же он просто раскален. Фенрир Сивый преследовал меня по коридорам Хогвартса, загонял, как пугливую дичь. Я бежала, задыхаясь, а он напевал насмешливо, и эхо отражалось от каменных стен, сбивая с толку, заставляя метаться в поисках безопасного пути. Приводя в итоге прямо в его руки. Вжавшись спиной в кровать, я вновь слышу это эхо — слишком реальное, слишком близкое… Тьма садится на мои плечи. Мэри, Мэри, Мэри, Выйди, открой двери, В свой чудесный сад. Там растут ромашки, И летают пташки, Колокольчики звенят… Тихий, почти нежный голос перекатывается по темным углам, нанизывая слова детской песенки на звенящие стальные нити. Они опутывают меня, сковывают движения, парализуют липким страхом силу воли. — Тебя нет, — шепчу одними губами. — Тебя здесь нет. Смех, такой ощутимый, материальный, касается кожи — словно прильнул в ласке своим горячим боком огромный, урчащий зверь. Прильнул и вновь исчез среди душного ночного мрака, растворившись в неверных дрожащих тенях. Из самой густой, непроницаемой тьмы возле противоположной стены моей комнаты — там, куда не дотягивается свет нарастающей луны, горящей на ночном летнем небе, — вспыхивают два желтых огня. Они притягивают мой взгляд, мерцая живыми драгоценностями, невозможные, пугающие. Прекрасные. Мои глаза, отраженные в зеркале. Мои и чужие одновременно. Глаза зверя, напавшего на меня, разорвавшего в кровавые ошметки иллюзию любой безопасности. «Я останусь с тобой навсегда» — смеется Сивый в моей голове. Огни в отражении подергиваются рябью, тая, как расплавленное золото. Горло тут же опаляет раскаленным металлом, вызывая нестерпимую жажду. Жидкий огонь стекает вниз, скапливаясь внизу живота; я падаю вперед с хриплым стоном, словно получив удар под дых, и касаюсь лбом прохладного пола. Перед невыносимым, болезненным возбуждением отступает даже страх. Неловко переворачиваюсь на спину, стягиваю промокшие насквозь трусы… Мышцы скручивает в спазме, и я вою от отчаяния, царапая ногтями пол. Краем сознания понимаю, что скрипнула дверь. И мне даже не надо гадать, кто приперся, я знаю наверняка. — Убирайся, — рычу я, пытаясь натянуть футболку на свою голую задницу, но руки выкручивает новый приступ, и, будто бы мне мало унижения, слезы брызгают из моих глаз. Снейп подходит ближе, становится рядом на колени, и паскудная ладонь его обжигает мое обнаженное бедро. — Не трогай меня! — визжу из последних сил и тут же выгибаюсь ему навстречу. От того места, где он касается кожи, по венам словно растекается огонь. И мое тело предает меня, эта поганая сука, она истекает соками, она скулит и просит покрыть ее, она так хочет… И Снейп чувствует ее, его пальцы тянутся к застежке брюк, но я снова ору: — Нет! Не смей! — Дура, — шипит он. — Ты не выдержишь. Мне все равно. Я не зверь. Я — человек. И человек не хочет быть блядью, только не с ним, только не сейчас. Снейп матерится, но оставляет свою ширинку в покое. Вместо этого он просовывает руку между моих ног, находит вход в мое тело; я хватаю тонкое жилистое запястье, однако на то, чтобы остановить его, у меня уже не хватает воли. Всхлипываю, когда пальцы проникают внутрь. Все, что я могу сейчас — это тянуться бедрами к ним навстречу, стонать, извиваясь от их сильных, почти грубых движений. Будто в тумане вижу, как приближается костистое лицо — и Снейп целует меня, о Мерлин и Моргана, как он целует… Язык вторгается в мой рот в том же ритме, в котором движутся пальцы, нетерпеливо исследует изнутри, не давая сделать ни единого вдоха. Я обхватываю ладонью голову Снейпа, чтобы хоть немного сдержать этот яростный натиск, но от ощущения жестких волос, скользнувших между моими пальцами, от терпкого запаха мужчины, недавно занимавшегося сексом, меня уносит окончательно. Тягучая патока затопляет низ живота; Снейп замедляется, дразня, удерживая меня на грани. Истерзанным ртом я чувствую его усмешку и прошу тихо, почти жалобно: — Скажи мне… скажи мне. Он понимает меня с полуслова. Дыхание щекочет припухшие губы: — Ты моя. Моя девочка. Глаза застилает яркая вспышка. Я кричу, заходясь в остром сладостном пике, впиваюсь ногтями в его запястье. Окружающая реальность перестает существовать; бессильно раскинув руки, я падаю в благостную темноту, лишь успевая подумать абсурдное, но такое успокаивающее: Теперь все будет хорошо. ~ (1) Marilyn Manson — Evidence Твои глаза манят меня, А тело дарит обещание смерти. Твои губы предназначены для чего-то иного, Но они отнимают мое дыхание.