Exodus L.B.

Гермиона Грейнджер Я всегда хожу достаточно быстро, уж такая привычка с самого детства — не люблю тратить лишнее время на процесс перемещения. Поэтому, попав в мир магии, из всех ее чудес я больше всего восхищалась трансгрессией, которая позволяет переместиться из пункта А в пункт Б с максимальной скоростью. Жаль, что даже в пределах волшебного мира есть места, где пользоваться ею невозможно. И одно из таких мест — Министерство магии. Здесь, будь ты уборщиком или самим министром, тебе придется ходить пешком. Само собой, по этой причине в Атриуме и наиболее «популярных» отделах царит вечная толчея. Кому-то она даже нравится, ведь в толпе гарантированно встретишь знакомых, с которыми можно обсудить последние новости. И если против большого скопления людей я, выросшая в многолюдном Лондоне, ничего не имею, то сплетни, которые мне невольно приходится слышать, буквально выводят из себя. Именно поэтому я сегодня едва ли не бегу по Министерским коридорам, раздраженно огибая стайки шепчущихся магов. Сплетни я не люблю сами по себе, но когда они о Лаванде Браун — это коробит еще больше! — …Сан-Лима… да, инферналы, представьте!.. поединок… нет, дуэль… — доносятся до меня возбужденные голоса, и я, не сдержавшись, громко фыркаю. Волшебники косятся недоуменно, но продолжают свою дискуссию. Ну конечно, разве было когда-нибудь так, чтобы подобная новость дошла до широких масс в неискаженном виде! Все с пеной у рта обсуждают, как совсем еще юная волшебница из ОВМ, защищая маггловских агентов, вступила в борьбу с самой хозяйкой Корнуолла Сан-Лимой — и вышла из этой борьбы победительницей, одной левой раскидав перед этим шестерых ее приспешников и целую армию инферналов в придачу. Почему-то никому не интересно, что Браун смогла лишь добить Сан-Лиму, которую ранила агент Фаррелл, а остальные маги и вовсе сдались без боя вовремя подоспевшим аврорам. Да, Лаванда продержалась минут десять против инферналов, но разве велика заслуга — на это способен любой взрослый волшебник, тем более прошедший специальную подготовку. Если бы не привычка безрассудно бросаться во все заварушки, ей бы вообще не пришлось вступать в схватку — но нет ведь, эта пустоголовая едва додумалась на сей раз предупредить о своей выходке Мордекая, чтобы тот с аврорами пришел на помощь, и сразу ринулась в самую гущу событий, наплевав на правила! И ведь ей опять все сойдет с рук! По крайней мере, у меня есть все основания так думать… Утром до меня дошел и другой слух о Браун, который на фоне Корнуолльских событий выглядит несколько бледнее, поэтому и обсуждают его не так активно. Слух о том, что Лавандой якобы интересуется Люциус Малфой. Это, конечно, многое бы объясняло, все эти непростые ситуации, из которой ей удавалось так легко выходить, и прекрасно легло бы в мою теорию насчет ее шпионажа в отделе… Но речь-то шла об особом интересе, не только лишь деловом — и вот в это мне верится мало. На такое ведутся лишь охочие до пикантных сплетен кумушки, любящие додумывать то, чего нет. Где Браун — и где Малфой, неужели не ясно? Однако, если задуматься… вспомнить об отношении к ней Драко, его едкие намеки… Нет, я не буду его об этом спрашивать. Не велика важность, в конце концов. Даже если все правда, и Браун спит с его отцом ради каких-то привилегий, думать о ней хуже я все равно не стану. Куда еще хуже-то. Чтобы избежать новых перешептывающихся толп (а на Косой аллее, куда я обычно выхожу по камину, их было бы еще больше), я покидаю Министерство через телефонную будку. Отойдя в сторону, чтобы не мешать другим волшебникам, поднимаю взгляд в закатное небо. Вот уже несколько вечеров подряд, с того самого дня, как была убита Сан-Лима, оно горит неукротимым оранжево-красным пожарищем, местами прошитым розоватыми облаками. Совпадение или нет? Может ли природа реагировать на смерть таких людей — проживших целый век, видевших столько изменений, познавших этот мир так, как мы еще не успели его познать? Ведь Сан-Лима, несмотря на неблаговидные мотивы, приведшие ее к поражению, была связана со своей землей и ее магией, и такая утрата неизбежно отразится на балансе магических сил… Стоит мне задуматься об утрате, как мысли непроизвольно возвращаются к тому болезненному и тоскливому, что занимает их все последние дни. Гарри. Его так и не нашли. Поисками занимались авроры и несколько добровольцев. Я сама все свободное время обзванивала маггловские больницы и морги, посетила несколько приютов для бездомных, опрашивала соседей-магглов. Но никто его не видел — Гарри как будто растворился в воздухе, не оставив и следа. Я все спрашиваю себя: а были ли предпосылки к его исчезновению? Невилл отчего-то считает, что Гарри ушел сам, по собственной воле, но значит, он видел в нем нечто, чего не видела я? О чем был тот разговор на скале, про который Невилл спрашивал у Браун? Незнание раздражает, а еще сильнее раздражает, что никто не считает нужным посвятить меня в это. Но ведь я обманываю себя. Выволакиваю на периферию чувств раздражение и привычную сосредоточенность, занимаю себя поиском ответов, всем, чем угодно, лишь бы не давать волю чувству вины. Я не увидела. Не поняла. Мой лучший друг… нет… гораздо больше, чем друг — неужели я пропустила миг, когда он решил перестать бороться со своей загадочной болезнью, когда отчаяние и тоска по тому, что невозможно вернуть, возобладали в нем над стремлением к жизни? Я не знаю никого, кто потерял бы столько же близких, кто отдал бы всего себя ради других — и проиграл так сурово и беспощадно, своей судьбе, своему телу, медленно иссыхающему день ото дня. Мне казалось, что мы, его окружение, его друзья, что лично я способна заполнить улыбками его ускользающее время… но по всему выходит, что я ошибалась. Из горькой задумчивости меня выводит звук тормозящих шин, и, опустив взгляд, я буквально натыкаюсь взглядом на автомобиль, остановившийся на расстоянии вытянутой руки. Это черный «Роллс-Ройс» с тонированными стеклами, на нем нет номеров или каких-либо опознавательных знаков — и уже поэтому мне бы следовало отойти от него подальше. Но не успеваю я сделать и шага, как стекло с пассажирской стороны опускается, и из мрачного салона до меня доносится приятный мужской голос: — Мисс Грейнджер… не пугайтесь. У меня есть к вам разговор, который будет вам интересен. Нахмурившись, сжимаю в руке волшебную палочку и говорю громко, с вызовом: — Кто вы? Назовитесь и покажите свое лицо! Сидящий в салоне мужчина негромко смеется: — Вы, вроде бы, никогда не были аврором, но повадки у вас схожи с аврорскими. Впрочем, ваши требования понятны и приемлемы. Можете, как и другие, называть меня Неизвестным. А показать лицо я, увы, не могу — причину вы, должно быть, сами знаете. Я застываю, как громом пораженная. Придя в себя, спрашиваю неуверенно: — Неизвестный? Глава Отдела Тайн? Тут же понимаю, что это прозвучало как «Санта-Клаус?» или «Пришелец с планеты Бонг?» Глупо, в общем, прозвучало, по-детски наивно и растерянно. Но тут есть чему удивляться, ведь главный невыразимец — персона полумифическая даже в обществе волшебников. С Отделом Тайн связано много загадок, и одна из них — личности сотрудников так называемого внутреннего круга, занимающихся наиболее опасной и могущественной магией. В их ведении находятся артефакты и знания такой силы, что контроль над ними сопряжен с постоянным риском, в том числе риском извне. Чтобы оградиться от угроз и шантажа, невыразимцы внутреннего круга скрывают свои настоящие имена и даже облики, изменяя их до неузнаваемости. Добавить к этому тот факт, что мало кому известно, кто же из внутреннего круга является главой Отдела Тайн — и получается великолепный коктейль из мистификации и паранойи, дающий сто очков вперед любому маггловскому детективу. Но поговаривают, будто бы Неизвестный вовсе никогда не появляется на людях, а если и появляется, то на нем всегда лежат такие мощные чары нераспознавания, что даже Министр магии и Главный аврор не могут как следует разглядеть его лицо. Наверняка все знают лишь то, что Отделом Тайн управляет некий волшебник, обладающий сильными магическими способностями и выбранный тем, кто занимал эту должность до него, нося точно такое же имя — то есть настоящую личность Неизвестного знал лишь предыдущий Неизвестный, покинувший пост по причине смерти. Вся суть магического мира в одном парадоксе! Я даже думать боюсь, как такое вообще можно провернуть: вот был некий волшебник, британец (не-британца на серьезную должность в Министерство магии не возьмут), в один прекрасный день к нему обращаются с предложением вступить в Отдел Тайн. Он работает там поначалу на обычной должности, пока не заслужит честь вступить во внутренний круг — и тогда что? Он исчезает? Как невыразимцы стирают его из памяти всех знакомых людей? Как обеспечивают эту жутковатую анонимность? А Неизвестный — каково это, когда никто и никогда не увидит твоего настоящего лица, не услышит настоящего голоса, не произнесет настоящего имени? Я думаю обо всем этом, а потом спрашиваю, стараясь придать тону уверенности: — Откуда мне знать, что вы говорите правду? Нет никого, кто подтвердил бы это. В мягком голосе слышится поддразнивание: — Разумеется. Но я могу дать Непреложный обет, что скажу вам только правду и не причиню вреда, если вы сядете в мою машину. Водитель может засвидетельствовать его, если потребуется. Мне действительно есть, о чем с вами поговорить. Делаю несколько глубоких вздохов, в сомнении оглядываясь по сторонам и вновь возвращаясь к приоткрытому стеклу черного автомобиля. Зря что ли мама говорила мне не садиться в машину к незнакомцам? Когда я быстро, словно боясь растерять свою храбрость, приближаюсь к «Роллс-Ройсу», дверца распахивается сама, лаково блеснув в последнем луче заходящего солнца. Я погружаюсь в густой полумрак салона и слышу утробное ворчание мощного мотора. Мы трогаемся с места. Внутри прохладно и пахнет мужским одеколоном. Мне нравятся такие запахи — несладкие, ненавязчивые, древесные. Если бы я выбирала парфюм своему мужчине, остановилась бы на чем-то похожем. В дверных ручках и разделяющем пассажирские сиденья подлокотнике мерцают слабые светодиоды, но они не дают разглядеть ничего, кроме силуэта сидящего рядом человека. Лишь когда глаза привыкают к темноте, я соображаю, что мы отделены от водителя непрозрачной перегородкой, и это тревожит не на шутку. — Прошу простить за подобное освещение, — Неизвестный говорит тихо, но я все равно вздрагиваю от неожиданности, — не хотелось бы доставлять вам неудобство, вынуждая смотреть на меня. Мистер Робардс жаловался, что это вызывает головокружение и тошноту. Я киваю, принимая его слова. Действительно, чары нераспознавания не дают смотреть прямо в лицо — вместо него ты видишь расплывчатое пятно, что-то постоянно заставляет тебя отвести взгляд, а если сопротивляться, неминуемо заболят глаза и разовьется мигрень. Не думала только, что это действует даже на такого сильного мага, как Робардс, вернее, не думала, что он позволяет такое с собой проделывать. — Прежде чем начать, позвольте выразить восхищение вашими способностями, Гермиона — вы ведь разрешите называть вас Гермионой? Я так долго наблюдал за вами, что мне кажется, будто мы знакомы уже много лет. Не знаю, от чего, — от царящей ли в салоне прохлады, от этих ли слов, а то и вовсе от голоса, которым они были произнесены, такого мягкого, вкрадчивого и почти что интимного, будто мы и правда давно знаем друг друга, — у меня по спине пробегают мурашки. — Это будет не совсем справедливо. Я не смогу также назвать вас по имени. Мне чудится, будто Неизвестный пожимает плечами. — Я мог бы сказать вам одно из имен, под которым появляюсь в обществе, но это будет почти то же самое, что солгать. Поэтому лучше считайте, что у моих родителей была причудливая фантазия на имена, и они назвали меня Неизвестным. Это наиболее правдивый вариант из всех — и имя, и прозвище, и должность. Что-то в его интонации заставляет меня попытаться все же рассмотреть его лицо; сожаление, пускай даже легчайшее — не то, что ожидаешь услышать от такого человека. Но различаю я только руку, лежащую на сиденье, обычную такую мужскую руку, с широкой ладонью и длинными красивыми пальцами, слегка выступающими венами, аккуратными ногтями. Заметив мой интерес, Неизвестный вновь полностью прячется в тень. Мне почему-то хочется извиниться, но я сдерживаюсь — за что извиняться-то, за то, что всего лишь посмотрела на руку? — Хорошо. Неизвестный, о чем вы хотели со мной поговорить? Уж явно не о моих способностях? — Можно сказать, что именно о них, — я слышу, что он улыбается. — Вы — одна из наиболее одаренных молодых волшебниц, не только по силе, но и по уму, вы окончили Хогвартс с безупречными результатами, отличились во время войны, всегда проявляли похвальную инициативность и демонстрировали наличие весьма интересных идей… Скажите, только честно, с такими данными вам не скучно занимать подобную должность? Говорят, ОВМ — перспективный отдел, но ваше руководство… не слишком любит смелые действия, не так ли? Я, кажется, понимаю, к чему он клонит, но не тороплюсь озвучить догадку, а говорю: — Мордекай — хороший начальник, он умеет сохранять баланс между всеми сторонами, и магглами, и волшебниками. Среди последних, как вам известно, также есть противоборствующие лагеря, и Мордекай способен найти золотую середину, более-менее удовлетворяющую всех. Я прекрасно осознаю, что мои идеи не всегда могут благоприятно отразиться на этом балансе. В нашей ситуации, при новизне и хрупкости Взаимодействия, лучше быть осторожными. — Но мне показалось, будто вы не совсем доверяете его суждениям по некоторым вопросам. — Что вы имеете в виду? — спрашиваю я, не совсем улавливая его мысль. Он ведь хочет пригласить меня на работу в Отдел Тайн, разве нет? Зачем тянуть, расспрашивая о моем отношении к Мордекаю как начальнику? — Я говорю о том, что вы затеяли в обход мистера Томпсона некое расследование — вместе со своим близким другом, мистером Малфоем. И под ваше столь пристальное внимание попали мои люди и их дела. Вы же не будете этого отрицать, Гермиона? Застыв, я не сразу соображаю, что мне делать или говорить, а потом слабо выдавливаю, потянувшись к ручке двери: — Остановите машину. — О, поверьте, в этом нет необходимости! — в голосе Неизвестного слышится искреннее беспокойство. — Я ни в коем случае не собираюсь вам угрожать. Вы мне очень симпатичны, это чистая правда. Стремление к поиску истины сочетается в вас с редкой в наши дни порядочностью, чего не скажешь о вашем друге. Там, где вы пользуетесь своим аналитическим умом, он прибегает к хитрости, подкупу, всем этим слизеринским уловкам. Если позволите высказать мое мнение: он недостоин вас, Гермиона. По крайней мере, я теперь знаю, что Неизвестный — не слизеринец. Уже больше, чем знает кто-нибудь еще. Между тем, он продолжает: — Своей слежкой Малфой привлек мой интерес к вашему тандему, и после небольшого наблюдения я пришел к выводу, что его решимость в этом деле целиком и полностью зависит от вас. А в таких, как он, решимость вскоре перерастает в наглость. Малфой не станет сдерживать себя, дорвавшись до власти — вы же и сами это прекрасно понимаете. Вздыхаю, устало прикрывая глаза. — Что же вы хотите мне предложить? Неизвестный молчит какое-то время, затем говорит со всей серьезностью: — Я хочу, чтобы вы были на моей стороне. Оставались в своем отделе, но держали меня в курсе всех изменений в планах вашего руководства. А самое главное — сдерживали неуемные стремления Малфоя, направляли их так, чтобы он не чувствовал принуждения. Потому что я знаю этот тип людей — увидев малейшую перспективу дорваться до желаемого, они будут гнать вперед, закусив удила, и понаделают много чего неразумного. Если кто попытается остановить их силой, они лишь удвоят старания, назло своим противникам. Вы, Гермиона, в какой-то степени виноваты в состоянии Малфоя, вы делились с ним тем, чем делиться не следовало, и я нахожу правильным, что именно вы постараетесь исправить это. Один глубоко уважаемый мною писатель сказал: «Вылечив подбитое крыло коршуна, становишься ответственным за его когти». Разве вам не будет совестно, если когти Малфоя разорвут в клочья тот самый баланс, о котором вы мне говорили пару минут назад? Разве вы забыли, кем он является? Нет, конечно же, я не забыла. С самого начала мне было понятно, что Драко приложит все силы для того, чтобы добиться власти и применить ее для уничтожения Взаимодействия. Просто потому что такова его природа, его характер и воспитание. Я надеялась, что все его попытки будут тщетны, однако раз уж на Драко обратил внимание сам Неизвестный… Но какое ему дело до этого? Как глава Отдела Тайн, отстоящего от всей политики и ее хитросплетений, он не должен вмешиваться в Министерские дрязги, и его просьба фактически шпионить для него за Мордекаем и Драко выглядит очень странно. — Я не могу согласиться с вашим предложением, — говорю ему. — Но будем считать, что я увидела вашу точку зрения и сделала правильные выводы. Неизвестный снова молчит. Я поворачиваюсь и смотрю в окно. — Куда мы едем? — Я подвожу вас до дома, — отвечает он глухо. — Вы ведь туда намеревались отправиться? — Да, спасибо. В общем-то, наш разговор не оставил у меня неприятного впечатления. Неизвестный не пытался на меня повлиять, не запугивал и не давил своей магией — а ведь он мог, я точно знаю. У многих сильных волшебников есть такая дурная привычка, но видимо, обретая узаконенную власть, они ее отбрасывают; ни Кингсли, ни Робардс подобным на моей памяти не грешили. Или нам просто повезло, что во главе государства стоят такие сдержанные люди? Мы уже подъезжаем к моему дому, когда Неизвестный говорит, будто только вспомнив об этом: — Ах, да. Я собирался вам подарить кое-что в случае, если вы согласитесь работать на меня… но мне все равно хочется отдать вам эту вещь. И он протягивает мне на ладони какой-то небольшой прямоугольный предмет, похожий на лист тонко раскатанного металла. Я медлю, но все же тянусь, чтобы взять свой «подарок», и в тот момент, когда мои пальцы вынужденно касаются кожи Неизвестного, меня словно бьет слабым разрядом тока. — Что это?! — выдыхаю я, отдергивая руку. — Вы ведь обещали… — Простите. Это не связано с предметом, только со мной. Вот, смотрите, я кладу его на подлокотник… — Сперва скажите мне, что это! — требую я, ежась в сиденье. Мне нестерпимо хочется провести ладонями по плечам, чтобы избавиться от необычного покалывающего ощущения, а еще отчего-то — потереть колени друг об друга, но следующие слова заставляют меня едва ли не подскочить на месте, забыв обо всем: — Это «магоблок». В салоне повисает тишина. Я тупо смотрю на металлический прямоугольник, затем перевожу взгляд на тень, в которой скрывается Неизвестный. — Вы… — нельзя так просто сказать главе Отдела Тайн, что он лжет или ошибается. Вдруг я переоценила его сдержанность? — Это не может быть… Он же… вы не… Заставляю себя замолчать, чтобы из разрозненных слов сложить наконец правильные вопросы: — Как он к вам попал? Почему не действует на ваши чары? — Как — это довольно сложно объяснить, не прибегая ко лжи и умалчиванию. Скажем так: Отдел Тайн получил его в результате чрезвычайно сложной и продуманной операции еще в самом начале Взаимодействия. — Но агенты… — Ни о чем не подозревают, да. Не спрашивайте, как, это действительно сложно. А что касается второго вопроса — «магоблок» перестал действовать на следующий же день после того, как оказался у нас. Через двадцать пять часов, семнадцать минут и тридцать семь секунд, если быть точнее. Мы даже не успели изучить все его свойства, проверить все возможные заклинания, когда он внезапно стал просто обычным куском металла. Никаких микросхем, никакого излучения. Я дарю его вам в надежде, что вы с вашим особенным взглядом на вещи сумеете разгадать эту тайну, — Неизвестный усмехается. — Тайну, в которой не разобрался сам Отдел Тайн. Я наконец беру «магоблок», — если меня не обманывают, и это вправду он — верчу его в руках. Он совсем невесомый, на ощупь гладкий и чуть теплый, словно нагретый касанием чужих пальцев. Машина плавно останавливается, даже не покачнувшись. Мы подъехали к моему дому. — Еще я хочу, чтобы эта вещь напоминала вам о нашем разговоре и о тех выводах, что вы сделали, — произносит Неизвестный. — Взамен я прошу вас лишь об одном… даже не прошу, а советую. Оставьте в покое мистера Снейпа и мисс Браун. Уверяю, ваши подозрения относительно их роли абсолютно беспочвенны, а столь пристальный интерес к темному магу может иметь страшные последствия. Соблюдайте осторожность, милая Гермиона. И впредь не садитесь в машину к незнакомцам. — Но ведь вы были согласны дать Непреложный обет? — легкомысленно отвечаю я. Странно, но я больше взволнована содержанием нашей беседы, а не самим фактом того, с кем я ее веду, какую опасность может представлять этот загадочный человек. — Или вы сейчас наложите на меня Обливиэйт? — Нет, никакого стирания памяти. Вы должны помнить, о чем я вас попросил. А насчет Обета… — Неизвестный вдруг нагибается вперед, к приборной панели напротив пассажирского сиденья, и я на мгновение вижу его в слабом свете салона — вернее, то, что от него оставила магия, это расплывчатое пятно вместо лица, отталкивающее мой взгляд. И правда, аж голова закружилась, а в глаза будто песка насыпали… Сложно представить, как бы мне пришлось терпеть это чувство всю дорогу. Я снова не могу оторвать взгляд от его руки — Неизвестный нажимает кнопку на приборной панели, и темное стекло, все это время огораживающее нас от водительского сиденья, с тихим жужжанием сползает вниз. Я понимаю, что за рулем никого нет. И, судя по всему, не было всю дорогу. — Спасибо за урок, — говорю я коротко, стараясь, чтобы дрожащий голос не выдал моего волнения, и открываю дверь. Та, к счастью, поддается без труда, выпуская меня на волю. — Не обижайтесь. В наши дни сложно найти хорошего водителя. Смеюсь — скорее из-за нервов и от неожиданности шутки, чем от самой шутки. Выйдя из машины, я поворачиваюсь и смотрю на вновь скрывшегося в темноте Неизвестного. — Мы ведь встречались с вами раньше, правда? — До свидания, Гермиона, — смеется он. Дверца закрывается сама собой, и черный «Роллс-Ройс» плавно трогается с места, скользя, как хищный зверь, по освещенной фонарями улице. Я провожаю его взглядом до тех пор, пока он не скрывается за поворотом, а затем говорю, просто чтобы услышать свой голос и прийти в себя: — Все чудливей и странноватей. Разворачиваюсь и иду в дом, сжимая в кулаке кусок металла. Он такой тоненький, что я, наверное, при желании могла бы согнуть его пополам. А еще — этот слабый заряд, которым кольнул меня Неизвестный… нарочно ли, случайно?.. он до сих пор гудит где-то на кончиках пальцев, отзываясь непонятным мне чувством. Тревожным. Смутно волнующим. Усмехаюсь — да между нами в буквальном смысле пробежала искра! — и тут же одергиваю себя. Я задумываюсь настолько, что вхожу в дом, не сразу понимая: защита, наложенная на дверь, была нарушена. А когда это осознание встряхивает меня, и я вскидываю палочку, становится слишком поздно. Вернее, в этом исчезает необходимость. — Что ты здесь делаешь?! — вскрикиваю я при виде Драко, встречающего меня в прихожей. Но палочку опускаю — в случае чего, ему всегда можно хорошенько врезать. Проверенный метод. — Не нервничай, Грейнджер, — Малфой как-то непривычно улыбчив и излучает радостное возбуждение. — Хотел поделиться с тобой хорошими новостями и заодно их отпраздновать! Мое состояние он не замечает, просто сгребает руку и тащит меня в гостиную. Я невольно ахаю — там повсюду горят свечи, на столике у дивана ждут два бокала и ведерко с шампанским. — Что за повод? — бормочу я, наблюдая, как Драко выхватывает бутылку изо льда и с шумным хлопком извлекает пробку. — Самый достойный! — он разливает игристое вино по бокалам. — Поправку приняли! Комиссариат больше не бесполезный придаток, отныне мы работаем с вами наравне! Едва ли не смеясь, Драко поднимает бокал и заявляет: — Берегись, Грейнджер, теперь наши совещания будут еще более… взрывными! Жду не дождусь! Ну что ты стоишь, бери! Что это тут у тебя? Драко разжимает мои пальцы и отбрасывает зажатый там прямоугольник в сторону, а вместо него сует бокал. — Рада за тебя, — говорю ему. Выходит совершенно неискренне. Принятие этой поправки сулит ОВМ большими неприятностями, и в прошлом я вздохнула спокойно, когда ее отклонили. Комиссары и так пытались контролировать каждый наш шаг. Теперь же они нам вздохнуть не дадут свободно. Молча отпиваю шампанское, почти не чувствуя вкуса. На мне еще остался слабый запах одеколона, которым был наполнен салон черного «Роллс-Ройса». Его я ощущаю более чем явно. — Да брось, Грейнджер, — говорит Драко почти примирительным тоном. — Сработаемся. Раньше же получалось, и весьма недурно. — Не путай два понятия, — отзываюсь я резко. — Обжимания в кабинете — это не работа. Но Малфоя, все время такого обидчивого, сегодня, кажется, ничто не способно задеть. Ухмыльнувшись, он отставляет бокал и сминает ладонями мою талию: — Иди-ка сюда. — Эй, что ты… Но горячие губы уже прихватывают кожу на моей шее, и я задыхаюсь, так и не договорив до конца. Руки Драко блуждают по моему телу, утоляя то тянущее чувство, ту тревогу и томление, что родилось в темноте машины, доставившей меня сюда, прямо к нему… Несомненно, в этом есть какая-то ирония, но мне становится совершенно не до нее. Я не глядя ставлю бокал на столик, пролив при этом половину, и зарываюсь пальцами в волосы Драко, кажущиеся белыми в неровном мерцании свечей. Покрывая друг друга лихорадочными, исступленными поцелуями, мы движемся к дивану словно в каком-то танце, где каждое па сопровождается сброшенным и откинутым в сторону предметом одежды. Да, наши совещания теперь несомненно станут более взрывными.