Exodus L.B.

Я помню свой первый бал так, будто это было вчера. Четвертый курс, Турнир Трех Волшебников, гости из других стран — и Большой зал Хогвартса, украшенный, как дворец Снежной королевы, аж дух захватывало. На Святочном балу, куда я по-дружески ходила в паре с Шимусом, мы, четверокурсники, были самыми младшими и наблюдали за происходящим, поначалу не смея сделать лишнего движения. Но вскоре чопорная торжественная часть закончилась, на сцену выпрыгнули «Ведуньи», кто-то из дурмстранговцев подлил в пунш водку — и понеслось. От бала осталось одно название, все превратилось в неистовую какофонию и водоворот мельтешащих огней. Половина девчонок, в том числе и я, разорвали подолы длинных бальных платьев, не предназначенных для таких вакханалий, наши прически развалились после первого же быстрого хита. Все отплясывали и веселились так, будто это последняя гулянка в их жизни. Так оно потом и вышло, волшебный мир еще долгие годы не знал никаких праздников. Были, конечно, свадьбы, которые часто по масштабу приравниваются к общественным праздникам, ведь на них собирается добрая треть магической Британии — мы почти все тут либо дальние родственники, либо хорошие знакомые. Но так уж получилось, что после войны я ни на одной свадьбе не была. На многие меня попросту не приглашали — по разным причинам — а если и приглашали (как, например, Джордж Уизли), я сама не ходила, ссылаясь на занятость или плохое самочувствие. Не было у меня таких сил, чтобы смотреть на чужое счастье, когда собственная душа барахтается в грязи, да и портить всем настроение своей угрюмой физиономией не хотелось. Никто, в общем-то, и не настаивал. Последний год многое изменил. Кое с чем я смирилась, кое-что переосмыслила. Самые темные и разрушительные мысли теперь запрятаны так глубоко, занесены сверху таким слоем свежих впечатлений и эмоций, что им уже нет обратного хода. Я, вроде как, готова жить дальше. Это подтверждают два официальных приглашения в моих руках. Первое, на традиционной тисненой бумаге с золотыми узорами по краям, уведомляет о свадьбе Ханны Абботт и Невилла Лонгботтома — его я просто не могу не принять. Пускай в приглашении не указано, что я могу прийти с кавалером (мера предосторожности? неужели побоялись, что со мной потащится Люциус?), сам факт его отправления мне свидетельствует о доверии Невилла, о его готовности сохранить нашу дружбу. Страшно представить, какая толпа людей соберется на этой свадьбе — на мероприятии, объединяющем два чистокровных рода, просто не может быть иначе. Остается надеяться, что я затеряюсь в этой толпе и не окажусь под прицелом осуждающих взглядов. А впрочем, не все ли равно? Главное — Невилл и его невеста, все остальное не должно иметь для меня никакого значения. Свадьба состоится в конце ноября, через полторы недели после моего экзамена — и зачем только они выбрали для такого события самое слякотное и противное время года? Не иначе как после торжества нас обрадуют новостью о пополнении семейства. Что ж, тем более стоит пойти. И если насчет этого я сразу приняла однозначное решение, то второе пригласительное письмо заставило меня колебаться. Фредерик Нотт желает видеть меня гостьей на банкете в свою честь. То есть, конечно, не меня одну, а меня как спутницу Люциуса Малфоя. Впервые наши имена стоят рядом на бумаге, и это до невозможности странно. А еще забавно, учитывая, что мероприятие организует и оплачивает сам Люциус. На мой недоуменный вопрос, зачем было высылать приглашение самому себе, он ответил, что того требуют правила — вход же только по предъявлению. И не поспоришь… Банкет планируется многолюдный, для тех, кто разделяет политическую линию Нотта и готов поддержать его разными способами. Вот тут-то для меня и заключается главная проблема — основной упор Нотт делает на неприемлемости Взаимодействия в том виде, в каком его проводит действующий министр. Он считает, что Шеклболт превышает допустимый предел вмешательства магглов в дела волшебников и при помощи Люциуса активно собирает сведения, на основании которых министру будет объявлено об утрате доверия. Если Шеклболта сместят, Визенгамот назначит новые выборы — и тогда у Нотта при поддержке богатеев, с которыми его свел Люциус, и Международной конфедерации магов (которая, как я подозреваю, к нам и заслала потенциального министра) будут практически стопроцентные шансы. На самом деле с ним согласны и многие простые маги — те, кто боятся стремительности сближения с маггловским миром. Об этом все чаще стали говорить вслух, хоть пока и не рискуют писать в газетах, дабы не прослыть магглоненавистниками — после войны к ним относятся с подозрением. Почти все издания находятся в руках Министерства — а значит, там пишут, как здорово, что мы находим общий язык, что когда-нибудь мы выйдем из-под Статута и станем жить в открытую… Мое мнение — где-то посередине. Я не знаю, почему Шеклболт мало в чем отказывает СБ, все-таки можно было быть с ними и пожестче. Но я — простая служащая, я не вижу всей картины целиком, не слышу всех разговоров, проводимых в высочайших кабинетах. Что если СБ имеют некую точку давления, не «магоблок», а что-то иное? Ни Шеклболт, ни Робардс не производят впечатление тех, кто молча кивают, когда им навязывают неприемлемые требования. «Список Азкабана» — это одно, это разумно и понятно, но зачем было соглашаться на совместную работу по оборотням, которая в первые же месяцы привела к гибели агента-магглы? Нотт заявляет, что найдет способ ограничить магглов в их притязаниях. Каким именно окажется этот способ, я не уверена, но он точно будет не самым мирным. Взаимодействие может казаться неидеальным и шатким, но оно всяко лучше холодной войны с магглами. А я устала от войны, мне и одной на всю жизнь хватило. Вот поэтому мне не хочется идти на этот банкет, так, словно я поддерживаю Нотта. Даже при том, что меня пригласили только как спутницу Малфоя. Непонятно, к чему это — на такие мероприятия не принято приходить без дамы? А если и так, разве Люциус не мог найти кого-то поприличнее? Одно дело позвать к себе жить, чтоб скучно не было, и совсем другое — показать своему кругу, людям, большинство из которых знали почившую миссис Малфой. Или тут есть какая-то хитрость? Может, Люциусу выгодно, чтобы все знали о наших отношениях? Вроде как хороший способ откреститься от обвинений в ненависти к магглам. Мол, смотрите, моя подружка из семьи предателей крови, и она работает в ОВМ. Нет, что-то я перегибаю палку. Люциус не давил на меня, уговаривая пойти на вечер, это не в его стиле. Он просто взял «на слабо» («Ты боишься чьего-то осуждения? На тебя непохоже») и тут же предложил сходить хотя бы для того, чтобы послушать чужие мнения и составить собственное. «Можешь потом рассказать обо всем на работе, — усмехнулся он. — Заняться, для разнообразия, обратным шпионажем». Все-таки Люциус слишком хорошо меня знает. Высказанные им доводы убедили задуматься всерьез, но мне все же не хватало какого-то толчка. И он не заставил себя ждать. Вчера вечером, накануне банкета, когда нужно было принять окончательное решение, я вернулась с работы и обнаружила в спальне платье и туфли. Достаточно скромные, если не сказать консервативные — но прекрасней их я ничего в своей жизни не видела. Туфли-лодочки обманчиво просты — на невысоком каблуке, чтобы было удобно провести на ногах весь вечер; жемчужно-серые, очевидно кожаные, но кожа эта соткана из мельчайших переливчатых чешуек, словно крылья бабочки. Представления не имею, какой редкий зверь отдал жизнь ради этих туфель, и узнавать не стану, чтоб совесть не замучила. Платье — из расшитого красивым узором шелка, с плотно прилегающим корсажем и широкой юбкой, а что касается цвета… цвет стал для меня главным потрясением. Очень нежный, средний между светло-сиреневым и голубым — лавандовый, в общем, цвет. Чуть более приглушенный, чем тот, что был у моего первого настоящего бального платья, которое мы выбрали с мамой для Святочного бала. «Лаванда для Лаванды», — сказала она, улыбаясь. Это может казаться теперь банальным и глупым, но мне было до слез жалко то изорванное в бурном веселье платье. И мне правда идет такой цвет… Короче, восторженная маленькая Лав-Лав в моей голове решила все за меня. Слабачка. И вот я стою перед большим напольным зеркалом в новом наряде, держа в руках два письма и раздумывая о том, как же причудливо все сошлось в моей жизни. Два таких разных и в то же время похожих платья. Два таких разных по сути своей приглашения. Имею ли я право принимать их оба, или они слишком сильно противоречат друг другу? Я совершенно точно не ставлю Люциуса выше своих друзей, но порой мне кажется, что он нужен мне ничуть не меньше. Стало так трудно различить, где находится стык этих граней, потому что они въелись в меня так, что не разорвать, и попытаться сделать это — значит разрушить нечто важное, благодаря чему мне когда-то удалось вырваться из капкана ненависти ко всему окружающему. Да, Люциус, сам о том не зная, тоже помог мне спастись. И помогает до сих пор. Все эти мелочи, из которых складывается наше совместное время, будь то кофе, который в мэноре теперь варится исключительно ради моей персоны, мазь от синяков, появляющаяся на прикроватном столике, или обдуманный выбор платья — я смогу отказаться от них, если придется, но это будет… болезненно. Так что пускай такая необходимость не возникнет. Я пойду на этот чертов банкет, раз Люциус этого хочет, и постараюсь там не опозориться. Ну, не слишком сильно. Бросаю пригласительные письма на кровать и с сомнением рассматриваю в зеркале свою ключицу и низ шеи, виднеющиеся в вырезе платья. Шрамы портят всю картину, а так хочется хотя бы иногда, по особым случаям, выглядеть красиво. К тому же мне неприятно, что все увидят этот мой изъян и будут гадать о его происхождении. Волшебники способны залечивать без следа практически любые травмы, исключения составляют лишь раны от особо сильных темномагических заклинаний и зелий, от яда некоторых тварей и — от укусов оборотней. Так что все великосветское общество поймет, с чем мне пришлось столкнуться, сделает свои выводы и начнет шушукаться за моей спиной. Проходили, знаем. Может, домовики смогут изменить вырез, сделать его чуть повыше? Нет, им не повторить на новом участке ткани такую сложную вышивку, да и общий вид платья изменится. О чем, спрашивается, думал Малфой, покупая его? Что никто не заметит мое уродство, когда рядом со мной он, сияющий своим великолепием? С него станется действительно так считать. Надо найти его и спросить. Едва выйдя из спальни, я сразу вижу Люциуса — он идет по коридору в мою сторону, уже полностью готовый отправляться на вечер. Наверное, хотел поторопить со сборами, но, завидев меня, он останавливается. Взгляд его медленно скользит по моей фигуре, сверху вниз, а потом возвращается к моим глазам, и я вижу в нем сдержанное одобрение. Сам-то Люциус хорош до безобразия, тут даже сомнений возникнуть не могло. Случай, когда человек может одеться в любое рубище и все равно стать королем вечеринки. Но, разумеется, одет он с иголочки, со всеми этими малфоевскими регалиями в виде запонок с гербом и фамильного алмазного перстня; должно быть, на отворотах мантии, которую он наденет перед самым выходом, будут нацеплены переплетающиеся змеи — тоже символика рода. Кто-то другой во всем этом выглядел бы, как разряженная рождественская елка, но только не Люциус — на нем это всегда смотрится естественно, да и повод все-таки сегодня подходящий. Так как Люциус продолжает стоять на месте, я сама иду к нему — пусть рассмотрит получше, на что все будут пялиться весь вечер. Он хоть и видел уже мои шрамы и вроде бы спокойно к ним относится, но не заметить контраста с чудесным платьем просто невозможно. Однако по мере моего приближения взгляд Люциуса не меняется — вернее, меняется совершенно неожиданным образом. Вместо досады и разочарования, которые испытала я сама при взгляде на себя в зеркало, в нем вспыхивает острое, почти болезненное желание. Его губы приоткрываются, грудь начинает вздыматься чуть чаще — едва заметные признаки, изученные мной достаточно хорошо. И как после такого сомневаться в своей внешности? — Спасибо за платье, — говорю я с благодарной улыбкой. Благодарной не только из-за новой шмотки — она тут абсолютно вторична. — Сними его. Я моргаю. Если бы я не видела, как шевелятся губы Люциуса, сочла бы, что это произнес какой-то другой человек. Голос странный, с незнакомой доселе хрипотцой, словно он орал перед этим во все горло или выпил стакан ледяной воды. И никакой манерности, никаких растянутых гласных. Отрывистый приказ… нет, просьба. — Оно настолько ужасное? — спрашиваю, нервно усмехаясь. И в мыслях нет поддразнивать его, но эти взгляд и голос выбили почву у меня из-под ног. Люциус дергает головой, отмахиваясь от моего вопроса; не будь его волосы стянуты лентой, они бы взметнулись серебристой волной — настолько резким было движение. — Сними, — повторяет он тише. Тянусь к пуговицам на спине, расстегиваю их немного неловко. Платье с шелестом ложится возле ног, и я переступаю через него, оказавшись на шаг ближе к Люциусу. Теперь на мне только туфли и нижнее белье — маггловское и жутко нескромное, с полупрозрачными вставками. Добропорядочные ведьмы такого не носят, ограничиваясь панталонами до колена. Но мы ведь уже выяснили, что я не леди. Льдисто-серые глаза следят за каждым моим действием ревниво, едва ли не ожесточенно, заставляя подрагивать от предвкушения. На вечеринку мы совершенно точно опоздаем. — Туфли тоже. Люциусу нравится такое неравенство — быть одетым, в то время как я стою перед ним практически обнаженная. Есть в этом что-то от того дня, когда он посадил меня на цепь в подземелье мэнора, чтобы удовлетворить свои фантазии, и теперь, хоть он обещал больше не повторять такого без моего согласия, в полной безопасности я себя не чувствую. Но тем сильнее возбуждение, и в тишине коридора отчетливо слышен бешеный стук моего сердца. — Опустись на колени. После секундной заминки я подчиняюсь его просьбе. Мы по-прежнему находимся на расстоянии вытянутой руки, так что если Люциус захочет коснуться меня, ему придется прекратить изображать мраморную статую, раздающую повеления, и самому сделать шаг вперед. Ведь, если я что-то понимаю в его эмоциях, он уже сам едва сдерживает нетерпение. Однако Люциус решает иначе: — Теперь — в спальню. — Что, прямо… так? — Да. Поверить не могу, что я это делаю. Выполняю все его требования, не зная, до чего может дойти, снова подставляюсь под удар. И все же, пока в этом не чувствуется никакого принуждения, пока я вижу эту острую необходимость в его взгляде… Кладу ладони на пол и, развернувшись, медленно направляюсь обратно в спальню. Ползая на четвереньках, сложно выглядеть изящной и сексуальной, но если Люциус так хочет, можно хотя бы постараться. Выгнуть спину, покачивать бедрами — я ведь женщина, в конце концов, пора бы освоить все эти штучки. Люциус остается на месте, и я почти чувствую своей полуголой задницей, как он на меня смотрит. Сложно сказать, нравится ли мне это чувство. С одной стороны, я сейчас словно кусок мяса на блюде, в который вот-вот воткнут вилку с ножом, с другой же — для этого голодающего я самый прекрасный, самый вожделенный кусок мяса, и только я могу его насытить. Да так, что мне самой это доставит удовольствие. Преодолев половину расстояния, я едва не подпрыгиваю, услышав звук шагов позади. Мучительно-неторопливо Люциус следует за мной. Приходится бороться со всеми инстинктами, вопящими о том, что нужно обернуться, встать, бежать — но я продолжаю игру. В нее играют двое, и точно так же, как он одним своим взглядом и тихими шагами посылает волну дрожи по моей спине, его собственная выдержка подвергается серьезному испытанию. Каково ему видеть меня, обнаженную, в такой подчиненной позе — и не сметь ударить своей магией, как тогда, в подземельях? Останавливаюсь — и Люциус останавливается тоже. Вот сейчас, сейчас его терпение лопнет, и мою кожу обожжет заклинанием… От предчувствия боли сводит дыхание, каждый нерв напрягается до предела — но ничего не происходит. И я почти разочарованно двигаюсь дальше, думая о том, как буду открывать тяжелую дверь спальни… Очевидно, Люциус ждал именно этого — когда я сделаю неверный вывод о его намерении вести себя благопристойно и позволить мне самой добраться до постели. Я даже не слышу, как он приближается. Просто в одну секунду я стою на полу, а в следующую меня подхватывают и тащат под мышкой в комнату, где бросают ничком на кровать — и испугаться некогда. Ладони Люциуса требовательно оглаживают мою спину, затем ягодицы, однако на ухо он шепчет практически с мольбой: — Я могу?.. — Да… да. Я ждала, что Люциус попросит об этом. Обладая потребностью контролировать и причинять боль, распробовав однажды вкус насилия надо мной, он не мог не хотеть повторить этот опыт, даже при том, что ему нравится и обычный секс. Я ждала, но все равно оказываюсь не готова — наверное, к такому вообще сложно подготовиться. Это больно, по-настоящему больно. Это похоже на удары тончайшим, раскаленным добела прутом, когда в первый момент даже не чувствуешь, ледяной ли он или горячий, а потом тебя пробирает до последнего нерва и ты не в силах сдержать глухого вопля. Я зажмуриваюсь и сжимаю в горсти простынь, содрогаясь всем телом от каждой обжигающей вспышки. Воспоминания немного стерлись из памяти, и меня вновь ошеломляет это ощущение — как магия Люциуса не дает боли стать просто болью, а, обволакивая, лаская тело, превращает ее в дополнительный источник удовольствия, изысканную прелюдию, которой боишься лишь до тех пор, пока не достигнешь определенного состояния, не переступишь черту, за которой все начинает плавиться и искриться, и ты не замечаешь, что твои мучительные вскрики становятся упоенными стонами. Удары прекращаются, сменяясь руками, губами, шелковистыми прядями волос Люциуса, он целует и гладит горящие полоски на коже, и приподнимает мои бедра, и входит в меня одним бережным движением… Когда все заканчивается, я еще долго не могу перевернуться на спину. Нет, боли не чувствуется — пока что. Она придет позже, как только в голове прояснится после всей сумасшедшей феерии чувств. До этого момента лучше успеть выпить зелье. А лежу я, уткнувшись лицом в смятую простынь, не в силах пошевелить и пальцем, потому что тело стало неимоверно тяжелым, его будто вдавливает в матрас какая-то невидимая сила. Не реагирую, когда Люциус встает и, судя по звукам, поправляет измятую одежду. — Нам пора. Я мычу протестующе. Он что, шутит? Меньше всего мне сейчас хочется вылезать из постели и идти куда бы то ни было, а тем более в место, где будет так много людей. — Иди без меня. Платье… — Домовики уже привели его в порядок. С трудом поворачиваю голову и приоткрываю один глаз. Платье и правда висит на вешалке у зеркала в первозданном виде, на ткани нет ни одной лишней морщинки, словно я не сбрасывала его на пол самым небрежным образом. Однако моя проблема с ним никуда не делась. — Ты сам видел, как смотрится вырез, — бормочу я. — Великосветским матронам такого не пережить. — Я позаботился и об этом, — Люциус подходит к кровати с какой-то небольшой продолговатой шкатулкой в руках. Он откидывает крышку обыденным жестом, и моему взгляду открывается ожерелье с россыпью сверкающих камней. От украшения исходит слабое, почти неразличимое сияние, легкий флер магии, которое трудно спутать с чем-либо. Я аж привстаю на локте, чтобы рассмотреть получше. Перед глазами разом проносятся подобные сцены из маггловских фильмов. Слащавых таких, приторных, которые я любила в школьные годы и совершенно не перевариваю сейчас. — Гоблинская работа? — прозвучавшее в вопросе недоверие коробит меня саму, и, не желая обидеть им Люциуса, я смотрю на него и быстро добавляю: — Я не могу принять такой дорогой… — Это не подарок, — прерывает он меня прохладным тоном. Ожидал другой реакции? — Ожерелье принадлежит моей семье уже много поколений, и я не могу подарить его… тебе. Да уж, теперь понятен масштаб моего промаха. Фамильное ожерелье, которое стоит целое состояние — такое и впрямь не дарят кому попало. Я должна быть в восторге от того, что мне выпала честь надеть его, так почему вдруг стало так гадко? — Оно зачаровано? Скрывает недостатки? — Только то, что ты сама пожелаешь скрыть, — Люциус откладывает шкатулку на прикроватный столик. Я вглядываюсь в его невозмутимый, прекрасный как черт знает что профиль. Люциус ведь догадывается, как все воспримут наш совместный выход в свет, да еще с этой малфоевской цацкой на моей шее? Именно так чистокровные дают знать о своих матримониальных намерениях, помечают территорию, и следующим шагом обычно становится объявление о помолвке. Не объяснишь же всем присутствующим, что Люциус просто не захотел пугать их моими шрамами. А впрочем, какая разница — от того, что мы обманем их ожидания и он не сделает меня честной девушкой, моя репутация не сильно пострадает. Куда уж хуже? — Спасибо, — говорю. — Я его надену. И мы продолжаем собираться.