Exodus L.B.

Любое утро, даже самое раннее, станет добрым, если тебя будят поцелуем в шею — туда, где бьется пульс — и упирающимся в бедро членом. Еще толком не проснувшись, я тянусь навстречу большому теплому телу, раскрываю объятия и раскрываюсь вся. Проникновение без подготовки может быть не слишком приятным, но Люциус, вероятно, какое-то время целовал меня, спящую, во все эти чувствительные местечки, известные давнему любовнику. Прикосновение к ним заведет даже в бессознательном состоянии — и движение Люциуса внутрь меня, намеренно длинное и бережное, не отзывается болезненными ощущениями, скорее наоборот: к месту, где мы соединяемся, со всего моего тела будто бы сбегаются покалывающие искорки, вспыхивающие тем ярче, чем сильнее я обхватываю пульсирующий внутри член. Вздохнув, я открываю глаза — без зрения все прочие чувства обострены до предела, но мне хочется смотреть. Сквозь окружающую меня завесу серебристых волос замечаю, что за окном едва рассвело; а потом волосы касаются моего лица шелковым мазком — Люциус начинает двигаться. При нашей разнице в росте, взгляд мой в такой позе неизменно упирается ему в шею или грудь, хотя я люблю наблюдать за выражением его лица во время секса. Он скользит во мне — глубоко, но не сильно, до упора и немного вверх, словно поглаживая меня изнутри головкой члена. Вместе с прикосновением его волос к моему лицу, с его горячей кожей, трущейся об меня, это хорошо, безумно хорошо, порой мне нужно гораздо меньше, чтобы кончить, но сейчас я чувствую, что этого будет мало. Напряжение внизу живота требует чуть более грубых ударов, не таких ласковых и замысловатых. Надавив стопами ему на ягодицы, я целую Люциуса в низ шеи и шепчу: — Сильнее… пожалуйста, сильнее… Он медлит мгновение, сбиваясь с ритма, но тут же возвращается к нему, к этой плавности и размеренности, схожей с набегающими на берег волнами. Еще пара движений — и твердость его тяжелеет, начинает распирать, давить и проливает горячую сперму. Люциус дышит трудно и часто мне в волосы, сердце его колотится возле моего лица, отдаваясь дрожью; большие ладони сжимают на миг мои плечи, а потом он просто перекатывается на другую сторону постели, подальше от меня. Отвернувшись, я подтягиваю колени к груди, обхватываю их руками. Меня потряхивает от скопившегося напряжения, которое так и не нашло выхода — и от обиды. Нет, ну подумаешь, не получила оргазм — им не обязательно заканчивать каждый акт, удовольствие можно и нужно получать от самого процесса, так бывало и раньше, я особо не переживала. Но теперь все изменилось. Люциус опасается быть чересчур грубым, толкнуться слишком сильно и навредить, опасается даже лечь на меня сверху всем весом, не говоря уже о том, чтобы подстегнуть своей магией, как это делал раньше. Я не такой уж хрупкий сосуд, и не раз говорила ему об этом, почему он не может довериться мне? Я прикрываю глаза и дергаю головой, отгоняя непрошенные мысли, но они подкрадываются снова, шелестят назойливо под черепом. Солнце встает; пора взять себя в руки и начать собираться. Сегодня — день экзамена. * * * Предполагается, что в Министерство я должна перейти по камину в обеденном зале — он достаточно большой, чтобы быть подключенным к сети. Я впервые воспользуюсь таким способом перемещения прямо в Атриум, а все потому, что именно сегодня никто не сможет сопровождать меня по улице до телефонной будки. Сама не знаю, почему мне нравится немного пройтись на воздухе перед тем, как нырнуть в шумную толпу; очутиться в ней сразу после тишины мэнора будет не слишком комфортно, но что поделаешь — я обещала Люциусу соблюдать осторожность. Я захожу к нему в кабинет перед отправлением. Он сидит за большим рабочим столом, читая какое-то письмо, и даже не поднимает на меня взгляд. — Пожелаешь мне удачи? — спрашиваю, пытаясь звучать непринужденно, но голос все равно ломается под конец фразы. Люциус хмурит брови и раздраженно склоняет голову, не отрываясь от письма. Холодок в груди тянет меня развернуться и пойти уже, куда собиралась, но я прохожу вглубь кабинета. — Люциус, мне пора. Он все-таки смотрит на меня, и в первую секунду в его глазах еще сохраняется выражение, с которым он читал письмо — оно заставляет меня остановиться на середине шага, столько в нем угрозы и льда. Но Люциус моргает, и выражение это почти сразу истаивает, заменяется чем-то более нейтральным. Отложив письмо, он неспешно встает из-за стола. — Да, разумеется. Вместе мы выходим из кабинета, идем мимо того места, где раньше висел портрет Нарциссы — он исчез в первых числах января — по лестнице вниз. Люциус шагает рядом, чуть позади, заложив руки за спину, и выглядит задумчивым. Однако возле камина он останавливает меня, коснувшись локтя: — Ты хотела сдать свой экзамен, ни на кого не оглядываясь, и я принял твое желание. Но когда ты вернешься, мы обсудим все еще раз. — Что, даже в себя прийти не дашь? — улыбаюсь нервно; занимательное выйдет обсуждение. Оно-то и расставит все точки над «i», покажет, зря или нет я вернула Люциусу черный блокнот. Кажется, магглы называют это «пойти ва-банк», поставить на свой выбор все, чем ты располагаешь. Вместо ответа Люциус кладет ладонь на мой живот, задерживает ее там, будто прислушиваясь к чему-то, а затем отступает на шаг и кивает на камин за моей спиной: — Ты много трудилась. Произведи на них впечатление. Зачерпнув летучего пороха, я смотрю на него, высокого, бледного и красивого, еще пару мгновений, и отправляюсь в Министерство. В комиссии, принимающей экзамен, всего два человека — так и я сегодня сдаю одна, в отличие от прошлого раза, когда вместе со мной присутствовала Пэтти Андерсон. Мы обе были не в духе после испытания в Куполе. Я, вроде как, его прошла, а вот Пэтти провалилась, причем весьма скверно: когда на их отряд напали огромные тропические москиты, она запаниковала и попыталась сбежать, бросив остальных, но несколько тварей догнали ее и высосали досуха. «Умерла» она, только когда в ее теле не осталось ни капли крови, а до этого момента все видела, слышала и чувствовала. Пэтти призналась мне, что ее до сих пор мучают кошмары и она до одури боится проходить новое испытание. Я успокоила ее, сказав, что если в следующий раз менять Купол будет не Мордекай, все пройдет намного лучше. Это у него, черт возьми, такая неуемная креативность. Зато теоретическую часть Пэтти сдала превосходно и с первого раза, поэтому сегодня я сижу перед экзаменаторами в гордом одиночестве. Один из них, рыжий аврор по фамилии Фергюссон, знаком мне еще по летнему допросу во главе с Робардсом и обыскам в мэноре, — не самое приятное знакомство, так что от рыжего я заведомо ожидаю любого подвоха — а со второй, Спиннет, я работала по делу Сан-Лимы, и на допросе она тоже была. Краснела, как маков цвет, когда речь зашла о нашей с Люциусом частной жизни, но, справедливости ради, он специально ее подначивал. В общем, я собрала всех своих поклонников, только самого Робардса не хватает, ну и еще, пожалуй, старика МакГрира. С тех пор, как Люциус за меня вступился, ко мне больше никто не предъявлял никаких претензий, по крайней мере, напрямую — а вот завалить на экзамене они меня могут, хотя бы из вредности. В прошлый раз я накосячила с Высшими Зельями, все остальное далось мне более-менее легко. Вот и сейчас их приберегли «на десерт»: вопросы по Чарам и по Трансфигурации, даже боевой, я щелкаю, как орешки, повторяю все то, что рассказывала про международное магическое сотрудничество в области борьбы с темными магами. Авроры слушают меня спокойно, я не вижу на их лицах злорадства, когда дело доходит до Зелий. — Хорошо, мисс Браун, — говорит Спиннет, и я вся подбираюсь, как перед атакой. — Последнее задание. Приведите нам пример зелья, не слишком распространенного, не являющегося ядом, но при определенных обстоятельствах способного им стать. Думай, Браун, думай! Я судорожно вспоминаю все, что читала о зельях, становящихся ядами, но на память отчего-то приходят только сами яды. И тут меня настигает озарение. Мое самое первое дело! Крошечный флакон с зеленоватой жидкостью, попавший в руки магглов и наделавший очень и очень много неприятностей. Как же оно называлось… — Эйзотрам, сильнейшее психотропное. При смешивании с алкоголем ядовито, вызывает ожоги пищевода, в некоторых случаях — всей пищеварительной системы. — Интересно, что вы про него вспомнили, — сухо говорит Спиннет. — Как же называется Эйзотрам, когда соединяется с этанолом? — Эм… — я никогда еще не соображала так быстро, вспоминая отчеты годичной давности. — Эзофагитус. — И как же вы будете нейтрализовать действие Эзофагитуса? Только безоаром? Фергюссон, полностью отдавший Спиннет возможность задавать вопросы по Зельям, едва заметно шевелится, чем сильно меня отвлекает. Я уже была готова ответить «да», потому что безоар — ну, это же универсальное противоядие, однако, посмотрев на Фергюссона, кое-что вспоминаю: — Нет, безоар тут не сильно поможет. Это была ложная подсказка — ай да хитрая Спиннет. — Виггенвельд, он же Рябиновый отвар. Высшее зелье, сложный заживляющий эликсир, эффективнее обычного заживляющего, но эффект наступает чуть позже… Я спотыкаюсь на полуслове, потому что в памяти вдруг всплывает сцена, когда я говорила эти же слова. Человеку, сидящему передо мной на кровати, чья белая рубашка была покрыта запекшейся кровью. — Мисс Браун? — зовет меня Спиннет. — Думаю, логично теперь спросить состав Виггенвельда, младшие авроры должны его знать. Я и правда знаю состав, называю без запинки все чертовы восемнадцать ингредиентов. Хорошо, что экзамен теоретический и меня не попросят сварить это зелье — хотя, чем драккл не шутит, порядок закладки я помню, можно было бы и попробовать. Спиннет и Фергюссон переглядываются, и последний, взмахнув палочкой над документами, берет слово: — Что ж, мисс Браун, думаю, вы справились. Аттестат вам выдадут чуть позже, но ваш новый ранг вступает в силу с этой минуты. Поздравляю. Вот так просто. Я подскакиваю, едва ли не порываясь схватить его за руку и начать ее трясти, но вовремя себя останавливаю. — Спасибо! — улыбаюсь до ушей. Наплевать, что они обо мне думают, они приняли у меня экзамен, и теперь я — фактически младший аврор! С трудом сдерживая себя, чтобы не подпрыгивать на каждом шагу, я несусь к двери, возле которой задерживаюсь: — Вы случайно не знаете, Мордекай у себя? — Скоро будет, минут через двадцать, — отвечает Спиннет. Еще раз поблагодарив моих экзаменаторов, я уже более спокойно выхожу из кабинета и иду к лифтам. Такая легкость, такая свобода! Хочется улыбаться всем проходящим мимо людям, этим угрюмым волшебникам в красных мантиях, улыбаться, даже ловя на себе недоуменные и недовольные взгляды. Двадцать минут… возможно, последние мои двадцать минут, проведенные в Аврорате. Чем бы себя занять? Я спускаюсь на лифте на самый нижний уровень, в Тренировочный зал. Занятие в самом разгаре, но присоединяться к нему не собираюсь — мне просто хочется выцепить ненадолго Дина. Он знает, что у меня сегодня за день, и, завидев, бежит ко мне, на ходу вытирая пот с лица. — Эй, Лаванда! — кричит Хойт, опуская тренировочный меч. — Ну как? Младшие авроры поворачиваются, глядя кто с интересом, кто раздраженно. Я поднимаю вверх большой палец — и почти все издают торжествующие вопли, которые сливаются в общий победный клич. Дин подбегает, смеясь и сходу заключая меня в объятия. Я хлопаю его по плечу, рассматривая лица тех, с кем тренировалась весь прошедший год. Никто более не смотрит презрительно, даже те, кто не слишком мне рад: долговязый Ллойд Симм кивает, встретившись со мной взглядом, а Зориат, любимчик мой Зориат, рявкает со своей обычной злобной радостью: — Как ты их удовлетворила, Браун? — Пошел на хер! — ору я в ответ, и он бессовестно ржет надо мной. Я тоже смеюсь: мне будет не хватать всего этого. Пока перекидываюсь парой слов со всеми, кто хотел меня поздравить, пока благодарю Инструктора — проходит около получаса. Можно уже направляться к Мордекаю. Он только пришел, а уже весь в работе: на столе вокруг него навалена целая кипа бумажек, свитков, папок, записок-самолетиков. Их определенно стало больше, чем когда я была тут в последний раз. Значит, Грейнджер не преувеличила, написав, что отдел завален работой. Даже совестно немного бросать их в такой момент… но решение принято, уже поздно метаться. — А, Лаванда, — Мордекай поднимает голову и едва заметно улыбается. Глаза красные, на подбородке пробивается щетина — он вообще когда-нибудь отрывается от дел, чтобы отдохнуть? — Мне уже сказали. Поздравляю. Ты четвертый сотрудник ОВМ, приравненный по рангу к младшему аврору. — А что остальные, не тянут? — я подхожу ближе. — В основном проваливаются в Куполе, реже на теоретических. Один не сдал ни то, ни другое. Я могу сказать Мордекаю, что, не создай он в тот раз такие убийственные условия, гораздо сложнее, чем были у других, Пэтти Андерсон вполне бы сдала практический экзамен. Но я помалкиваю и просто кладу перед ним принесенный с собой лист бумаги. Он бегло читает написанные от руки строки, и брови его лезут на лоб от удивления. Мордекай вскидывает на меня взгляд: — Что это? — Заявление об увольнении. Там, по-моему, четко написано. Такого он, очевидно, никак не ожидал. Даже не может поначалу найти слова. — Но ты… почему? Что случилось? Я пожимаю плечами: — Обстоятельства изменились. Жизненные. — Так, — нахмурившись, Мордекай встает из-за стола, тяжело опирается на него обеими руками. — Я, кажется, догадываюсь. Что-то сомнительно, что и правда догадывается. — Это он настоял, да? — Он этого действительно хочет, отрицать не буду. Но в сложившихся обстоятельствах это самое правильное решение. — Правильное? — голос Мордекая угрожающе низок. — Ты… ты понимаешь, чего лишаешься? — Разумеется. — Нет, мне кажется, не понимаешь. Если я приму это заявление, — он резко тычет пальцем в бумагу, — ты лишишься не просто работы. Ты потеряешь свободу. Сама же говорила, как не любишь, когда тебя заставляют делать что-то против твоей воли! Это не твое решение, как ты не видишь? Что он даст тебе взамен, что действительно этого стоит? Ничего же! — О, ну он уже дал мне кое-что, — говорю. Мордекай кривится презрительно: — Я не узнаю тебя, Лаванда. Деньги для тебя не играют роли, об этом я и не думаю. Но что тогда? Ты веришь, будто Малфой способен… — он взмахивает неопределенно рукой, — способен ответить на твою привязанность? Что он будет с тобой? — Теперь ему вроде как придется, — я развожу руками и улыбаюсь застенчиво. — Я теперь… с начинкой. Фух, вот я это и сказала. Мордекай ведь первый, кто узнает об этом от меня, пробный заход, так сказать. И если все будут реагировать подобным образом… как-то мне страшновато говорить остальным. Первые секунд десять он просто смотрит на меня в упор большими глазами. Я даже начинаю думать, что он не понял мой не слишком удачный эвфемизм. Но до него доходит — лицо вытягивается, взгляд падает вниз, на живот, словно по нему уже сейчас можно увидеть какие-то признаки. Прочистив горло, Мордекай как-то странно говорит: — И… давно? По факту он спрашивает, когда я занялась сексом с Люциусом Малфоем — а о сексе мне очень неловко говорить со всеми подряд, тем более с ним, но я все же отвечаю: — Месяца два где-то. Он замирает, застывает полностью, от телодвижений до мимики — и мне хорошо знакома эта маска, за которой спрятаны титанические усилия не показать своих эмоций. — Купол? — выдыхает Мордекай. И чего он так за это переживает? Понял, что гонял по смертельным джунглям беременную девчонку? Да, риск был, и огромный, не зря же Люциус со мной пару недель не разговаривал, но все обошлось, что теперь-то беспокоиться. Я просто пожимаю плечами и киваю, подтверждая его догадку. Купол, да — как квинтэссенция всего, из-за чего мне придется уйти с работы. Мордекай прикрывает глаза и тяжело опускается обратно в кресло. — Эй, — зову я с тревогой. Он качает головой, чуть подняв ладонь — вроде как прося дать ему немного времени. — Так что теперь? — спрашивает наконец, глядя из-под бровей, и издает резкий издевательский смешок. — Малфой на тебе… женится? А вот это уже перебор. — Мордекай, ты уж меня прости, — говорю сердито. — Но это не твое дело. — Да, — он отводит взгляд и добавляет: — Не мое дело. Вот и поговорили, называется. Надеюсь, не со всеми друзьями этот разговор закончится на такой плохой ноте. Я вдруг понимаю, что мне была важна реакция Мордекая, как-никак, он мой начальник, даже более того — наставник, учитель. И теперь я немного… разочарована. Думаю, как и он во мне. Внезапно Мордекай хлопает ладонями по столешнице — я едва не подпрыгиваю от неожиданности — и встает. — Что ж, — говорит он уже нормальным голосом. — Если таков твой выбор, не мне тебя отговаривать. Да и отговаривать-то уже, выходит, поздно. Я надеюсь только, что ты не пожалеешь об этом… что Малфой оправдает твои надежды. Хотя в последнем сильно сомневаюсь. Я смотрю на него, долго так смотрю, на лицо его помятое, усталое, на горько поджатые губы, а потом спрашиваю: — Ты не знаешь, что такое искать безопасности в других людях, да, Мордекай? — Нет, — отвечает он твердо. — Но ты — ты ищешь ее не в том месте. — А где оно, «то место»? Ты можешь сказать наверняка? Ткнуть пальцем в верном направлении? Кто меня гарантированно не обидит и не разобьет мне сердце? Как я и думала, Мордекай молчит. Устав ждать, я оборачиваюсь к двери, и тогда он говорит: — Позволь тебя проводить. Мы идем рядом, почти соприкасаясь руками, до лифтов, просто идем, не произнося ни слова. И пока едем наверх — тоже. Мордекай смотрит в одну точку перед собой и как будто находится мыслями где-то не здесь. Лишь когда мы выходим в людном Атриуме, он быстро выступает передо мной и делает жест, как если бы хотел положить руку мне на талию. А увидев мой возмущенный взгляд, отдергивается и говорит, извиняясь: — Такая давка… Как бы не толкнули. Ну толкнут — ничего со мной не случится же! Рассердившись, я начинаю пробираться к каминам, и Мордекай опять идет за мной. И зачем только? Разве что решил размять ноги после долгого сидения в кабинете… Возле камина я оборачиваюсь, чтобы сказать Мордекаю пару слов на прощание, сгладить неприятное впечатление последних минут — но вижу, что его остановил незнакомый мне волшебник, который, склонившись, говорит ему что-то быстро и взволнованно. И ладно. Как-нибудь переживу. — Пока, — бросаю я, шагая в камин. Волшебник, прервавшись, переводит на меня взгляд — ошарашенный, почти безумный. И, что самое странное — и страшное — Мордекай смотрит на меня точно так же. От этого взгляда все внутри меня сжимается в нехорошем предчувствии, хочется поскорее уйти отсюда, вернуться домой. Я уже бросаю летучий порох, как вдруг Мордекай бросается вперед, крича: — Лаванда! Стой! Но зеленый вихрь подхватывает меня, унося в Малфой-мэнор. В одну секунду я вижу объятое тревогой лицо Мордекая, а уже в следующую — пустой обеденный зал, такой же тихий и подернутый сумраком, как и всегда. Не хватает только Люциуса, мне отчего-то представлялось, что он встретит меня здесь, когда я вернусь. Но, наверное, глупо было бы с его стороны просидеть здесь… сколько меня не было, часа два? Люциус должен быть в своем кабинете. Сердце трепыхается и подскакивает к горлу. Почему Мордекай хотел меня остановить? Я поворачиваю голову, смотрю на каминную кладку, словно могу его там увидеть. Если что-то срочное, он пришлет сову… но этот его взгляд, резкий встревоженный голос… Надо бы успокоиться, прежде чем идти к Люциусу — ему не понравится, что я такая взвинченная, небось сразу же отправит домовиков за безопасной успокоительной настойкой на травках. Я нервно усмехаюсь и иду к лестнице на второй этаж. Но, едва покинув обеденный зал, сталкиваюсь с аврором. Все ясно. Новый обыск. Может, именно об этом Мордекай хотел меня предупредить? — Когда вы уже уйметесь, — бурчу недовольно, обходя аврора по широкой дуге. Этот хотя бы не пытается меня задержать, только смотрит немного задумчиво, как на человека, которого не ожидал здесь увидеть. В мэноре тихо. Почему Люциус не вышел меня встречать, как во время предыдущего обыска? Я взбегаю по лестнице, не обращая внимание на болезненный шум крови в ушах. Дверь кабинета открыта — почему она открыта? — и из нее в полумрак коридора льется яркий свет. Когда я добегаю, этот свет ослепляет меня, я даже машинально прикрываю глаза ладонью. Здесь никогда не было так светло, кто и зачем раздвинул разом все портьеры? Я вижу алые мазки, которые, стоит сфокусироваться, превращаются в неподвижные фигуры авроров. Все они стоят прямо, глядя, как один, на меня. Робардс, ожесточенный и злой — он… растерян? Я уже хочу спросить: «Чего вылупились?», но тут опускаю взгляд. Он лежит на полу. Боком. Спиной ко мне. Белые волосы разметались и утонули в красном. В крови. В целой луже крови. Такой яркой из-за льющегося из окон света. Лица не видно. Не видно, кто лежит передо мной, как брошенная марионетка в бордовой мантии, густо пропитанной кровью — так, что цвет стал почти черным. Я должна увидеть лицо, чтобы понять, кто это. Сглотнув, делаю шаг вперед. Еще один. На третьем ноги начинают подгибаться. Но я должна увидеть его лицо. Мне что-то говорят, настойчиво говорят, но уши заложило, и я не слышу. Эта изломанная фигура на полу… Я должна убедиться. Но я не успеваю. В голове раздается щелчок, щелчок каких-то огромных невидимых ножниц, перерезавших удерживающую меня нить, и я становлюсь легкой, улетаю невесомым воздушным шариком вверх, в этот белый свет, белый свет отовсюду.