Exodus L.B.

Это не обморок. И не сон. Перед глазами все плывет, в голове туман; я раз за разом пытаюсь ухватиться за какую-то мысль, но она ускользает от меня. Тело будто бы ватное, не двигается, и ватой же заложены уши. Мне холодно, тем холодом, который охватывает тебя, когда долго лежишь на одном месте без одеяла; его сперва почти не замечаешь, он причиняет небольшой дискомфорт — пока не обнаруживаешь, что он успел пробрать до самого нутра и тебя потряхивает крупной дрожью. Мне же не должно быть холодно. Я всхлипываю, пытаясь пошевелиться, деться хоть куда-то от этого тошнотворного, беспредельного холода — и почти сразу вижу перед собой очертания чужого лица. Взгляд немного проясняется… — М-м… Мордекай? Он помогает мне сесть, я с трудом обхватываю себя за плечи непослушными руками. — Я так замерзла, — зубы мои стучат друг о друга. — Мордекай, мне не должно быть так… — У тебя шок. Меня окутывает большое одеяло — тепла от него нет, но можно завернуться, спрятаться. Я часто моргаю, глядя перед собой, а потом смотрю на Мордекая. — Что произошло? Что там… произошло? — Потом, Лаванда. Все потом, — его лицо оказывается напротив моего, и последние нормально работающие крохи разума подсказывают мне, что он встал на колени у дивана или софы, на которой я сижу. — Лаванда, — зовет меня Мордекай; кажется, он пытается позвать меня уже не первый раз, позвать мягким, но настойчивым голосом, — соберись, пожалуйста. Это важно. Лаванда, кто еще знает про ребенка? Про ребенка. Ребенок. Это действительно важно, но я не могу вспомнить, почему. Мордекай хватает мои предплечья, встряхивая: — Кто-то из колдомедиков? Ты ведь обращалась к ним? — Да, — меня подбрасывает от нового приступа дрожи. — Колдомедик, да. Я называю фамилию. — Кто еще, Лаванда? Ты говорила друзьям? Малфой сообщал кому-нибудь из своих знакомых? — Нет, — каждое мое новое слово все больше становится похожим на неразборчивое хныканье, и я ничего не могу с этим поделать. — Мы не говорили… Не успели. — Что произошло, Мордекай? Покачав головой, он укладывает меня обратно; я не сопротивляюсь, но даже если и хотела, у меня бы вряд ли получилось. Сил не хватает сопротивляться, и все же я произношу на выдохе: — Лиам. — Что? — Мордекай наклоняется, не расслышав. — Лиам. Лиам знает. Почему… его там не было? Что произошло? Я все задаю ему один и тот же вопрос, но ведь я и так знаю, что. Я была там и видела своими глазами. Я видела: авроры стояли на месте и ничего не делали. Если бы что-то можно было исправить, все бы суетились, а не стояли как замершие статуи с растерянными глазами. И сейчас — вижу. Вижу закрытое, полностью отгороженное от меня лицо Мордекая. Если бы была какая-то надежда, он бы уже мне об этом сказал. — Закрой глаза, — говорит он тихо. — Я помогу тебе уснуть. И я правда засыпаю. Как по щелчку выключателя. * * * Надо мной — серый потолок. Через него по диагонали проходит глубокая трещина, и проснувшись, я первым делом думаю: как она появилась? Дом в аварийном состоянии? Кто-то сверху устроил слишком бурную вечеринку? В своей квартире я бы не удивилась никакой разрухе, но потолок слишком высокий и большой по площади для моей крошечной квартиры. Значит, я в мэноре. Но… Мэнор. Я вспоминаю, и боль ударяет в меня тяжелым молотом. Прямо в грудь, так, что дыхание перехватывает, так, что снова бросает в дрожь. Мне знакома эта боль, то, как она бьет, если во сне ты успеваешь забыть. Пройдет время, прежде чем она впитается, распределится равномерно по душе и памяти, будет с тобой всегда — даже во сне, но хотя бы не такая сильная. Я помню, что нужно делать: закрыть глаза, дышать ровно и глубоко, не дать себе захлебнуться истерикой, однако помнить и суметь это сделать… Я таращусь распахнутыми до слез глазами на потолок с этой угрожающе глубокой трещиной, и мне кажется, что она становится все больше — или я становлюсь ближе — а внутри нее клубится что-то черное, и оно вот-вот выползет наружу. Я начинаю задыхаться, всхлипывая и сминая пальцами одеяло, не в состоянии отвернуться от подкрадывающейся черноты, как вдруг что-то тянет меня наверх. Вскрикнув, взмахиваю руками — Мордекай перехватывает одну за запястье. — Это я, не бойся. Это я. Быстро смотрю наверх — просто трещина на потолке. Обыкновенная трещина. Не такая уж глубокая и большая. Мордекай сует мне под нос стакан с зельем. Я машинально беру его, усаживаюсь поудобнее, чтобы выпить. И лишь поднеся к губам, думаю: что это? — Успокоительное, — будто услышав меня, говорит Мордекай. — Оно безвредно, не волнуйся. Пей. У зелья неприятный горьковатый привкус, и выпив весь стакан, я тут же жалею об этом — меня начинает мутить. Но боль в груди и правда уходит, или скорее немеет, как под анестезией. Мордекай укрывает одеялом мои ноги, а я оглядываюсь: гостиная, просторная, стены выкрашены в серо-коричневый цвет, несколько книжный шкафов и софа, на которой я сижу — вот и вся обстановка. Комната мне незнакома, мы точно не в мэноре. — Что это за место? — Мой дом, — Мордекай наколдовывает стул и садится напротив меня. — Здесь безопасно. Спрашивай, Лаванда… я не на все смогу ответить, но постараюсь. Сглотнув горечь, спрашиваю: — Люциус мертв? — Да. Не дай он мне зелье, я бы снова задохнулась от твердости, окончательности его ответа — вот так просто. «Да». Я чувствую отголосок того, что нахлынуло бы на меня, не отгородись я магией. Оно, холодное и болезненное, лишь облизывает у подножия эту стену искусственного спокойствия, не пробиваясь внутрь, и я могу спросить: — Кто это сделал? — Мы не знаем, — чуть наклонившись вперед, ко мне, Мордекай ставит локти на колени и сцепляет пальцы в замок. — Прошли сутки, но никаких следов так и не найдено. Кто-то виртуозно обошел защиту поместья, каким-то образом отвел внимание двух домовых эльфов, еще одна эльфийка пропала. — Но Люциус… — я снова сглатываю. — Там было столько крови… — Не надо об этом, — отрезает Мордекай. — Мне жаль, что я не успел тебя остановить и ты все видела. Кто бы это ни сделал — ты должна понять, Лаванда: если бы ты была в тот момент в мэноре, с тобой могли сделать то же самое. Это похоже на месть, и ты знаешь, кто мог хотеть этой мести. — Джестон. — Его поймают, обещаю тебе. Но до тех пор, — он наклоняется еще ближе, почти касаясь рукой одеяла, — нужно быть осторожнее. Убийца, скорее всего, не знает о… твоем положении, он не будет охотится за тобой. — Ты поэтому спрашивал… — Да. Я убедился: в Мунго будут молчать. И все же нельзя быть уверенным, что этих мер достаточно. Поэтому лучше, если ты на какое-то время останешься здесь. «…могу я просить тебя какое-то время не покидать мэнор без сопровождения?» Голос Люциуса настолько явно звучит в голове, что я с трудом подавляю желание обернуться. Его голос. Глубокий, звучный, почти осязаемый — теперь я могу услышать его только так. У себя в голове. Я вздрагиваю, когда холодное и болезненное подкрадывается ближе, ползет вверх по хрупкой стене спокойствия, чтобы захлестнуть через край. Мне понадобится гораздо больше зелья. Теплая рука накрывает мою ладонь, но я сразу вырываю ее: — Не надо, Мордекай. Не надо. Меня пугает то, каким знакомым кажется это прикосновение. Слишком хочется забыться, позволить себе хоть на минуту представить, что рука, такая же большая, уверенная… Нет. Я ложусь, отворачиваясь к спинке дивана. — Пожалуйста… помоги мне уснуть. * * * Голоса. Мужские, приглушенные. Достаточно тихо, чтобы не узнать, кому они принадлежат, но можно понять: они спорят. Я лежу, разглядывая трещину на потолке, даже не вслушиваясь. Наверное, меня должно волновать, кто это — но отчего-то не волнует. Приди сейчас за мной убийца, я бы вряд ли повернула к нему голову. Впрочем, Мордекай сказал, что в его доме я в безопасности. Голоса стихают, и он заходит в комнату, держа в руке очередную порцию зелья. Мне не хочется его пить, я больше не тону в своей боли, но спорить с Мордекаем хочется еще меньше, как будто из меня разом ушла вся сила воли. Когда я возвращаю ему пустой стакан, Мордекай говорит: — Робардс хочет с тобой поговорить. — Допросить, — отзываюсь я, отстраненно замечая, каким каркающим стал мой голос. — Поговорить, — с нажимом повторяет Мордекай. — Он не знает… скажешь сама, если считаешь нужным. До меня долго не доходит, о чем он, но, поняв, я киваю и позволяю отвести себя на кухню. Там, в отличие от гостиной, светло, и в первое мгновение я щурюсь, смаргивая слезы. Сколько же времени прошло, что глаза успели привыкнуть к полумраку… — Мисс Браун, — Робардс стоит у кухонного стола, заложив руки за спину; он смотрит на меня пристально пару секунд — я замечаю мелькнувшее в его глазах изумление — а потом указывает на стул. — Прошу, это не займет много времени. Он задает вопросы, я на них отвечаю. Вспоминаю едва ли не поминутно, когда покинула мэнор, когда закончился экзамен, когда Мордекай проводил меня до каминов. С трудом заставляю себя повторить слова Люциуса, когда тот говорил о Джестоне. — Так мистер Малфой велел своему слуге сопровождать вас? — переспрашивает Робардс, наклонив голову; если бы он захотел, я бы не услышала этот легчайший оттенок недоверия, но я его услышала — значит, Робардс намеревается чего-то от меня добиться. Я туго соображаю, иначе бы поняла, чего именно. — Почему же мистер Лиам не сопровождал вас в тот день в Министерство? — Лиам — это имя, — поправляю я зачем-то. — Вам известна его фамилия? — Нет. Робардс кивает и переспрашивает, не позволяя увести разговор в сторону: — Так почему, мисс Браун? — Он был занят. — Чем? — Этого я не знаю. — Предположите, мисс Браун. — Гавейн, — предостерегающе говорит Мордекай, все это время стоявший в дверном проеме. — Мы договаривались. — Все в порядке, — я смотрю на него быстро, затем снова перевожу взгляд на Главного аврора. — Я предполагаю, мистер Робардс, что в тот день Лиам делал вашу работу. Выслеживал и ловил беглого преступника. Робардс не занимал бы этот пост, если бы так легко поддавался на провокации, но мои слова его злят — я понимаю это по прищуру глаз. — Вы знаете, какие отношения связывали его с мистером Малфоем? — надо отдать ему должное, говорить он продолжает так же ровно. — Долг жизни или что-то вроде этого, — я разглядываю столешницу, борясь с желанием положить на нее голову и прикрыть глаза. — Лиам из тех мест, где к таким вещам относятся серьезно… Но подробности мне неизвестны. — То есть из-за некоего долга он был вынужден выполнять все распоряжения своего хозяина? Его это устраивало? Я смотрю на него — он полностью серьезен. — Вы хотите сказать, что подозреваете Лиама? Робардс глядит на меня в упор, ничем не выдавая своих мыслей. — Нет, это невозможно. Он был верен Люциусу. Он искренне уважал его. — И тем не менее, — отвечает аврор, — он исчез в день его смерти. Мистер Малфой — Драко Малфой — заявляет, что Лиам более не появлялся в мэноре. Как мы, по-вашему, должны трактовать это, мисс Браун? Эта новость приводит меня в еще больший ступор. Я не верю, что Лиам мог сделать это — гораздо вероятнее, что он тоже мертв. Кто вообще способен на такое? Не только достать Люциуса в собственном доме, но и расправиться заодно с одним из самых осторожных и опытных убийц. Это определенно должен быть незаурядный волшебник… То, что я слышала о Джестоне, не говорит о подобных способностях. — Какие-то соображения? — прерывает мои мысли Робардс. — Не поделитесь? Все, чем я хочу с ним поделиться — это поднимающееся изнутри раздражение и ярость. Я прекрасно понимаю: Главный аврор — не тот, на кого я злюсь на самом деле, но злость настолько лучше апатии и безвольности, что я принимаю ее с благодарностью и подпитываю, произнося вслух: — Очень уж удобно выходит для вас, мистер Робардс. Вы ненавидели Люциуса, его деятельность претила вам, и теперь он — какое совпадение! — мертв, а тот, кого вы собираетесь обвинить в его смерти, пропал без вести. Звучит почти как обвинение — и плевать. Он уже ничего не сможет мне сделать. Робардс, не меняясь в лице, двигается, как будто хочет обойти разделяющий нас стол, но вперед выступает Мордекай: — Думаю, на этом стоит закончить. Гавейн, спасибо, что пошел навстречу. Я зайду в Аврорат чуть позже. Помедлив, тот кивает, не отводя от меня глаз. — Вам не нужно ссориться со мной, мисс, — говорит он раздельно. — Возможно, мы с Томпсоном — единственные, кто стоит между вами и убийцей. Больше у вас защитников не осталось. Он уходит. Ярость моя спадает так же быстро, как и пришла, оставляя в полном опустошении. Нет, я не жалею, что поцапалась с Робардсом, хотя, вероятно, делать этого все же не стоило. Но доверять ему поиск убийцы, зная, что при иных обстоятельствах он бы сам с удовольствием нанес Люциусу последний удар — доверять просто потому, что ничего иного не остается… это невыносимо. Ненавижу чувство бессилия, во всех его смыслах. Когда от боли опускаются руки, но даже если ты заставишь себя начать что-то делать — все будет без толку. Потому как не всех врагов можно сокрушить, не всех даже можно узнать в лицо. Я до сих пор не знаю, кто казнил моих родителей — только то, что убийцы, с большой долей вероятности, и сами мертвы. Все, что я смогла — пойдя на риск, найти и прикончить того, кто был причастен к этому, но разве этого было достаточно? Никогда такого не будет достаточно, теперь я знаю наверняка. Я снова — просто маленькая слабая девочка, от которой ничего не зависит. На этот раз еще и в положении, а значит, у меня совсем связаны руки. Уже не получится рисковать собой, пытаясь что-то выяснить, выманить убийцу, уже нельзя прибегать к радикальным мерам, нарываясь на заключение в Азкабан. Остается сидеть тихо. И ждать. Вот только — чего? * * * Он опускает ладонь на мой живот, и тепло от нее проникает внутрь, согревая до самого сердца. Я улыбаюсь и кладу обе руки поверх его. Люциус. Мы могли просидеть так целый час. Разговаривать или молчать, неважно. Я поглаживала тыльную сторону его ладони, широкой и крепкой, осторожно трогала длинные сильные пальцы. Меня всегда удивляло, что у него, чертового аристократа, были такие руки — почти грубые, почти как у тех, кто многие поколения занимается физическим трудом. Никакой «птичьей кости», широкое уверенное запястье, ладонь, способная едва ли не полностью закрыть мое лицо, слегка выступающие вены. Разве что мозолей не было. Мозоли… Плотнее сжав пальцами ладонь на своем животе, я нащупываю твердые бугорки — и, вздрогнув, открываю глаза. — Какого… хрена ты делаешь? Я отбрасываю от себя руку Мордекая и сажусь на… постели? — Я перенес тебя в спальню, подумал, здесь тебе будет комфортнее, — он не выглядит виноватым, сидит рядом, совсем близко, касаясь моей ноги. Отодвигаюсь подальше — кровать широкая, чтобы слезть с другого края, нужно сделать много движений. — Зачем ты применял магию? — звучит агрессивно, даже слишком, но действительно — что он тут творит?! — Извини, я не подумал, что тебя это расстроит, — Мордекай смущенно смотрит вниз, на свои руки. — Просто проверил, все ли в порядке с ребенком. Колдомедик ведь какое-то время не будет тебя осматривать. Я заставляю себя успокоиться, но выходит с трудом. Это же Мордекай, он не враг, он хочет помочь — так почему же меня так передергивает от мысли, что он касался меня рукой, касался магией ребенка? Может, просто потому, что на его месте должен быть другой. Вздохнув глубоко, спрашиваю сквозь сжатые зубы: — И… как? Мордекай улыбается, по-прежнему не глядя на меня: — Все хорошо. Он растет. Ты и сама можешь коснуться его, чтобы удостовериться. Ты ведь умеешь смотреть на ментальное поле — посмотри на него, это… — он сжимает и разжимает руку, рассматривая ее с каким-то радостным неверием, — это удивительно. Давай, я тебе… Меня сносит с кровати прежде, чем Мордекай успевает снова потянуться в мою сторону. Я так не могу. Это слишком. Выбежав из спальни, я вижу уходящую вниз лестницу — должно быть, гостиная там, на первом этаже, а заодно и выход. В спину летит тревожный окрик: — Лаванда! Уже спустившись, оборачиваюсь — и едва ли не сталкиваюсь с Мордекаем, который последовал за мной. — Спасибо, что был рядом, пока я … но, думаю, мне пора. — Куда? — он спрашивает так участливо, что мне почти становится стыдно. — Не знаю. К себе. В лондонскую квартиру или в дом бабушки. Мне и без мэнора есть, где жить. — Я думал, мы с тобой договорились — здесь тебе будет безопаснее. — Не хочу больше… тебя стеснять. Не хочу, чтобы касался меня так, как не имеешь права касаться. — Мордекай, я могу о себе позаботиться, правда. Если что — сразу свяжусь с Авроратом, геройствовать не буду, обещаю. Я и так много времени провела у тебя — сколько, три дня… четыре? Тебе же и без меня есть, чем заняться. Он смотрит на меня странно, а потом тихо говорит: — Две недели. Ты была здесь две недели. Можешь подождать еще пару дней? Я лишь беспомощно открываю и закрываю рот, не зная, что сказать. Две недели. — Пожалуйста, постарайся успокоиться, — в руке Мордекая появляется стакан с зельем. — Если тебе скучно, я могу… — Скучно?! Ударяю изо всех сил — стакан летит в сторону, расплескивая густую жижу. — Скучно?! — собственный крик бьет по ушам. — Я две гребаных недели только и делала, что дрыхла и пила это твое пойло — и, блядь, даже не заметила этого! Я сплю и не чувствую, что отдохнула, ем и не ощущаю вкуса, вообще не понимаю, что происходит! Так не должно быть, Мордекай! Я… — пытаюсь найти слова, но находятся они с трудом, — я хочу горевать по нему, хочу его оплакать. Нельзя отрезать это от меня, нельзя выбрасывать из жизни на две недели и еще неизвестно на сколько! Ты не должен защищать меня от всего этого! Замолчав, я в смятении наблюдаю, как меняется лицо Мордекая — закрываясь, становясь жестче. — Ты ведешь себя неразумно. Я не могу отпустить тебя, зная, каких глупостей ты гарантированно натворишь, несмотря на обещания. — Я хочу уйти, — говорю, отступая спиной к выходу. — Нет. Он шевелит палочкой — я почти уверена, что его заклинание меня остановит или свяжет, но оно всего лишь убирает с пола расплескавшееся зелье и стакан. — Ты останешься здесь, пока я все не улажу. Развернувшись, кидаюсь к двери — ручка, как я и боялась, не поддается. Алохомора тоже не срабатывает. Мордекай стоит, спокойно наблюдая за моими действиями. Он не шевелится, когда я наставляю на него палочку, не пытается защититься — и этим лишь сильнее выводит меня из себя. — Зачем тебе это? Я не твоя собственность, чтобы решать за меня подобные вопросы. Ты — ты для меня никто. Если мои слова и задели в нем что-то, виду он не подает. Стискиваю зубы — надо стараться лучше. — Или в этом все дело? Хочешь, чтобы я была в твоем полном распоряжении? Чтобы трогать меня, когда вздумается, да? Там, в Куполе — ты сказал, что так было нужно для дела, но ты лапал меня, и у тебя на это стоял колом. Под его глазом дергается нерв, едва заметно, но я понимаю, что попала в цель. — Где ты был в то утро, Мордекай? — говорю, приближаясь с нацеленной ему в грудь палочкой. Что-то сломалось во мне, стерлась грань, я почти схожу с ума. — Где ты был в утро моего экзамена? Что делал? — Хватит, — произносит он, почти не размыкая губ. — Не думаешь же ты, что я убил Малфоя? — А ведь ты бы мог, — я говорю это вслух, но скорее самой себе, чем ему. — Ты бы мог, если бы захотел. Ты сильнее всех, кого я знаю, и никакие защитные чары тебя не остановят. Зелье… что за зелье ты мне подсовывал? — Успокоительное, с небольшим общеукрепляющим эффектом, как и сказал в начале. Полагаешь, я мог тебя травить? — не обращая внимания на палочку, Мордекай просто обходит меня и направляется к выходу. Уже приготовившись открыть дверь, оборачивается: — Я понимаю, что в тебе говорит, Лаванда. Оскорбляй меня, если тебе от этого станет легче, но не совершай необдуманных поступков. Теперь тебе нужно заботиться не только о себе. Мордекай выходит, и только тогда я швыряю заклятие — в закрытую дверь, потому что ударить по нему я бы все равно не смогла. Дверь должно было разнести на куски, но она остается целой и невредимой. Заорав от злости, я выстреливаю новыми и новыми ударами, в дверь, в стены, бегу в кухню, чтобы расколотить окна — все тщетно. Он запер меня, и запер надежно. «…мы с Томпсоном — единственные, кто стоит между вами и убийцей». Ударив по стеклу кулаком, я роняю голову на грудь, пытаюсь отдышаться. То, что мне вздумалось наговорить Мордекаю… я ведь на самом деле не верю в это. Он чертов псих, если хочет удержать меня силой, но он не стал бы… Внезапно я вижу что-то — неяркий свет, отраженный в стекле. Подняв взгляд, замираю: на улице, средь бела дня, прямо напротив моего лица парит Патронус. Он зависает в воздухе на несколько секунд, а затем взлетает наверх, я даже не успеваю рассмотреть его форму. Я прижимаюсь к стеклу, чтобы увидеть, куда же он делся, и замечаю, что посреди дороги, отделяющей два ряда кирпичных домов, неподвижно стоит человек. Человек в черном. С волшебной палочкой, нацеленной на дом, где я нахожусь. При виде него я вздыхаю от непонятного, необъяснимого облегчения — никогда не испытывала таких чувств от этого мужчины. — Я здесь! — кричу, снова ударяя по стеклу. Но он меня, разумеется, не слышит и не видит. Его Патронус, исследовав дом, возвращается к нему — зачем посылать Защитника, неужели приближаться самому было опасно из-за охранных чар? — и человек в черном, оглядевшись еще раз, поворачивается, чтобы уйти. Надо что-то придумать, причем очень быстро. Резко взмахиваю палочкой: — Экспекто Патронум! Моя сияющая кошка упирается лапами в стену, продавливается сквозь барьер чар, совершая то, что не удалось всем прочим заклинаниям. В голову отчего-то приходит: я ведь никогда не видела, чтобы Мордекай создавал Патронуса… Кошка мчится к мужчине по улице, кружит вокруг него, передавая мои слова. А я уже кидаюсь к входной двери, ожидая, что меня вот-вот выпустят отсюда. И только когда дерево начинает нагреваться, выгибаться вовнутрь, трескаясь, я запоздало соображаю: подходить сюда все-таки не стоило. Едва успеваю увернуться вбок и закрыться руками: дверь, как и стены возле нее, взрываются, раскидывая вокруг обломки кирпича и щепки, поднимая огромное облако пыли. В этом облаке появляются очертания худощавой фигуры. Когда Лиам переступает усыпанный камнями порог, я вдруг думаю: ведь Робардс подозревал его. Что меня дернуло позвать на помощь возможного убийцу?! Но Лиам опускает волшебную палочку, и от волнения его акцент проступает гораздо сильнее, так, что даже трудно разобрать некоторые слова: — Мисс Браун, у н’ас мало времени. Вы д’олжны пойти со мной, помочь. Джестон не убивал гх'осподина Малфоя, я знаю, кто к этому причастен. Бывают моменты, когда судьбоносные решения приходится принимать в мгновение ока, не раздумывая. Слишком мало я знаю, слишком быстро приходится думать, а голова еще плохо работает из-за проклятого успокоительного. Может, голос разума заглушило открытие, что у такого, как Лиам, есть Патронус — ведь нам всем с детства твердят, что Защитники бывают только у хороших людей. Жизнь показала, что это не всегда так, но прямо сейчас, стоя перед тем, кто обещает открыть мне правду, я не даю себе засомневаться. Киваю и быстро выхожу за ним на улицу. Главное — не оборачиваться на разгромленный дом Мордекая и не думать, что он сделает, когда все это увидит. Взявшись с Лиамом за руки, мы трансгрессируем.