Exodus L.B.

Я не была в пустующем доме бабули Роуз почти месяц, а он все такой же, внутри даже пылью ничего не покрылось. Негромко тикают часы в гостиной, на кресле лежит клетчатый плед — чувство такое, будто бабуля никуда и не уезжала, будто вот-вот принесет с кухни лимонный пирог и усадит пить чай. Разглядывая комнату, все еще сохранившую отпечаток ее присутствия, я думаю вдруг: прошло столько времени, почему она до сих пор не вернулась? Даже если она планировала подольше задержаться у родственников, весть о смерти Люциуса уже должна была докатиться до континента, не последний же был человек — и тогда бабуля обязательно вернулась бы ко мне. Она была рядом, когда погибла моя мать, ее дочь, и сейчас она тоже захотела бы оставаться рядом. Но если есть хоть малейшая вероятность, что бабуля до сих пор ни о чем не знает — мало ли, вдруг в той баварской глуши, где живут ее братья, не читают газет — я не стану беспокоить ее. Слишком уж сильно она разволновалась в ту ночь, когда рассказывала мне о Радбранде, слишком похожи наши истории. Мои проблемы только всколыхнут воспоминания, разбередят старые раны. Справлюсь сама. Но одно письмо я все-таки не могу не отправить, не письмо даже — записку. Нужно предупредить Снейпа о возможной опасности. Вот только что написать? Обрисовать с самого начала всю плачевную ситуацию, почему Лиам отправился на охоту за ним? Известно ли ему вообще, что Люциус мертв, или он успел добраться до другого конца света, куда новости так быстро не доходят? Я пишу просто: «Лиам идет за тобой. Берегись». Если ему интересны подробности, он ответит. Если обижен на меня достаточно, чтобы промолчать… что ж, мне главное убедиться — схватка будет на равных, без сюрпризов. Снейпа так просто не побить, особенно если он будет знать, откуда может прилететь удар. И только отправив письмо, я вспоминаю, почему собственно Лиам рискует нарваться на драку, из которой вряд ли выйдет победителем. Все во мне сопротивляется этой мысли — что Снейп убил Люциуса из-за ревности, тем более так жестоко. Какие бы ни были между ними отношения в последнее время, мне казалось, Снейп переступил через это, был готов двигаться дальше. И предложение прервать мою беременность он сделал не из ненависти к Люциусу, только из желания помочь мне. Так мне казалось, да. Не могла же я думать о нем лучше, чем стоило бы? Нет, в этом нет никакого смысла. Это было бы слишком просто. Скорее всего, убийца так и останется неизвестным. Иногда такое происходит — как бы ни хотелось мне узнать правду, как бы ни мучила неизвестность, одного лишь желания недостаточно. Некоторым загадкам суждено остаться неразгаданными, а мне суждено жить, зная, что убийца гуляет где-то на свободе. Ему ведь не обязательно приходить за мной, может, смерти Люциуса ему было достаточно. Лиам сказал, убийца испытывал ненависть и поэтому нанес столько ударов, забрал сердце — но кто знает, может статься, это было подстроено, сымитировано, чтобы все так решили. В одном я уверена: если кто-то когда-нибудь и докопается до истины, это точно буду не я. И так уже успела натворить дел. Первую ночь я сплю крепко — наверное, благодаря восстанавливающему зелью, которое мне дал Мордекай. А спустившись поутру на кухню, обнаруживаю от него записку на столе: «Филч будет жить и, скорее всего, восстановится». А говорил, что дом бабули Роуз под надежной защитой — какая же она надежная, если он смог через нее пройти? Но известие о Филче заставляет немного расслабиться; этот груз останется на сердце, вдвойне тяжелый тем, что придется трусливо молчать и скрывать свою вину, чтобы не понести наказание — и все-таки я успела, Филч не умер в Корнуолле. Я рискнула всем, и я успела. Наверное, благодаря этой новости Мордекай тоже почувствовал ко мне снисхождение, иначе как объяснить невесть откуда взявшийся там же, на столе, пакет с едой? Я жую, глядя в окно на сад — совсем скоро придет весна, в Бате всегда теплеет раньше. Нужно будет позаботиться о бабулиных розах, если она не успеет приехать к моменту, когда сойдет снег и прогреется почва. Если бы Люциус был жив, он бы наверняка отправил домовиков заниматься этим… Но его нет. Пора свыкнуться с этим фактом. С тем, что он ушел из моей жизни так же внезапно, как и появился в ней, с тем, что все связанные с ним надежды никогда не сбудутся, он никогда не увидит своего ребенка, а ребенок не узнает его. Как странно, я решилась сохранить беременность во многом ради Люциуса, ради того, что это значило для него и наших отношений — но теперь-то чего мне ждать, к чему стремиться? У меня нет работы, нет никого, кто мог бы помочь встать на ноги. Разумеется, я могу жить в доме бабули Роуз, деньги на первое время у меня есть — но что дальше? Каково быть матерью-одиночкой в мире волшебников, мире без всяких там пособий и социальных выплат? Как на мое положение отреагируют окружающие? Одно дело быть незамужней и беременной, когда все знают, что отец ребенка сотрет их в пыль за малейший косой взгляд — и совсем другое, когда за спиной нет никого столь же сильного и надежного. Хочется быть сильной, хочется верить, что ребенок был и остается нужен мне самой и я для него пройду через все передряги… но именно мелкие, ежедневные передряги — моя слабость, то, что медленно, неотвратимо подтачивает мою веру. Гораздо проще сражаться с волшебной палочкой наперевес, нападать и защищаться на реальном поле боя, нежели день за днем противостоять всему обществу, самой простой, до обидного банальной судьбе. А ведь так и будет. Родится ребенок, я найду себе хоть какую-нибудь работенку, чтобы можно было совмещать ее с воспитанием и при этом обеспечить нас всем необходимым. Друзья от меня не отвернутся, они слишком хорошие, чтобы так поступить — они не поймут мой выбор, но все-таки останутся со мной. Жизнь не закончилась, пускай даже мне в какой-то момент и стало казаться, что от боли и разочарования можно умереть. Я больше никогда не проснусь в огромном дворце, никогда не узнаю, стал бы мой Прекрасный Принц хорошим мужем и отцом — мне предстоит лишь иметь дело с тем, что осталось на обломках моей сказки. Однако прежде чем столкнуться с рутиной, тяжелой и неизбежной, нужно разобраться с последствиями своей самонадеянности, вступить в еще один, самый последний, бой. * * * Это происходит на третий день моего пребывания в доме бабули Роуз. Я сижу перед камином, укрывшись клетчатым пледом и бездумно глядя в огонь. Плед нужен не потому, что мне холодно — от него едва уловимо и успокаивающе пахнет бабулиными цветочными духами. Мне все сложнее противиться идее о том, чтобы попросить ее поскорее вернуться, ведь даже три дня в полном одиночестве, в компании лишь своих тяжелых мыслей, для меня — настоящая пытка, а сколько еще предстоит скрываться, неизвестно… Негромкий звук привлекает мое внимание, то ли скрип, то ли шорох; вроде бы, из прихожей. — Мордекай? Я подсознательно ждала его эти дни; зашел же он недавно, чтобы принести еды и сообщить про Филча. Но ответ на мой зов так и не приходит. Достав палочку, я выхожу из гостиной — в прихожей пусто. Может, показалось… Вздрагиваю, когда за окном мелькает какая-то тень, достаточно близко к стеклу, чтобы не принять это за пролетевшую мимо птицу. Что за черт?! Шагнув, я смотрю наружу: сад, ограда с наложенными чарами — посторонние сюда не зайдут. По крайней мере, магглы и волшебники… Люди. В тот же миг, когда я об этом думаю, за спиной раздается еще один полускрип-полушорох. Меня аж подбрасывает на месте, и я оборачиваюсь достаточно быстро, чтобы в дверном проеме кухни успеть увидеть еще одну проскользнувшую тень. От ощущения угрозы схватывает горло, я стараюсь не показывать страха, однако дыхание вырывается часто и шумно, и я ничего не могу с этим поделать. Но ведь от меня этого ждут, так и задумано — это угроза. Напоминание. «Месяц от сего дня, госпожа». С момента заключения сделки прошло меньше недели, а гоблины уже торопят расплатиться по счетам. Я обещала достать им ожерелье, даже если мне придется его украсть у Драко; просить отдать его по-хорошему было бы бессмысленно — посмеется ведь и выпнет меня из мэнора под зад. Можно было бы объяснить, что иначе его сводного брата или сестру выкрадут гоблины… даже думать не хочется, с какой целью… но у меня есть идея получше. Не сомневаюсь: знай остроухие, что Люциус оставил мне реликвию намного более ценную, чем ожерелье, попытались бы выторговать именно ее. Ведь оружие, да не просто абы какое, а волшебное, они ценят стократ выше побрякушек. Я еще не пробовала призывать клинок Абраксаса, но если Люциус сказал, что он явится по моему требованию, так оно и будет. Можно было бы попробовать связаться с Гнарогом, предложить ему изменить условия сделки, однако не только гоблины ценят сталь выше золота и бриллиантов. Я держала клинок всего однажды — и все-таки успела проникнуться. Мне не нужно специально вызывать это воспоминание, я помню все как наяву: метель вокруг мэнора, гулкие каменные коридоры, кровь, стекающая по лезвию, впитывающаяся в него. В клинке Абраксаса воплотилось все, что я видела в Люциусе, взяв меч, я словно взяла самую его суть, его душу. Пускай это лишь воспоминание, грезы — клинок ни за что не должен оказаться у гоблинов. Его следует передать Драко так же, как это сделал для меня Люциус, добровольной кровью. Это будет правильно. Такая вещь должна остаться в семье, а цацка — ничего, еще три таких купят. Я предложу Драко обмен: меч на ожерелье. Почти не сомневаюсь в том, что он выберет, правда, недоволен будет страшно. Возможно, он все-таки задумывался над тем, чтобы жениться снова, и тогда ожерелье понадобилось бы ему в качестве предсвадебного подарка. Почему Драко не взял его когда-то, чтобы преподнести Астории? Вероятно, все дело в той ссоре с Люциусом, они ведь тогда очень долгое время не разговаривали. Что ж, теперь главное договориться о встрече. Драко терпеть меня не может, и все-таки должен хотя бы из чистого любопытства прочитать мое письмо — чего там эта чокнутая хочет? Мордекай забрал меня в тот же день, когда произошло убийство, никто, кроме Робардса и, может быть, Грейнджер с Дином, не знает до сих пор, куда я подевалась. Драко это может заинтересовать, и он согласится встретиться со мной — желательно в мэноре, подальше от чужих глаз. Там и о ребенке можно будет рассказать, все равно ведь когда-нибудь узнает. На этом моменте я не могу не подумать: а ведь я подозревала Драко… что, если это и правда был он? Тогда идти к нему прямо в руки — чистой воды самоубийство. Он прикончит меня хотя бы ради того, чтобы завладеть мечом, и ожерелье тогда отдавать не понадобится, и со мной за обиды он поквитается, и от возможного соперника-наследника избавится. Серьезно, если Драко убил родного отца, убить меня ему ничего не стоит — и самостоятельно явившись после стольких недель игры в прятки, я сделаю ему настоящий подарок. Но шутка в том, что у меня особо нет выбора. В качестве меры предосторожности скажу Драко, что предупредила кого-то — если исчезну, ищите в мэноре. Кстати, было бы и правда здорово кого-то предупредить, да только кого? Кого я могу втянуть в свои проблемы, кто не потребует никаких объяснений и в то же время позволит так рискнуть? То-то же, дураков нет. Поэтому вместе с письмом Драко я пишу пару строчек на бумажке, которую просто оставлю на столе на случай, если кто-то — скорее всего, Мордекай — заметит мое отсутствие. Очень похоже на предсмертную записку. Отогнав нехорошие мысли, я посылаю сову. Сейчас день, и Драко, скорее всего, на работе — он такой чванливый сукин сын, что может открыть личное письмо только вечером, придя домой. А может и не открыть вовсе. В таком случае я завалю его долбаными письмами или даже явлюсь в Министерство, наплевав на совет Мордекая не высовываться, и пригрожу устроить сцену. Я достану чертово ожерелье. * * * Ответ так и не приходит. К утру следующего дня мое нервное напряжение достигает предела. В каждом шорохе и каждом померещившемся пятне мне чудятся гоблины. Знала, что они мастера доводить должников до ручки, но чтоб настолько… Времени еще много — так какого черта они меня беспокоят?! Много-то много, да на один день меньше, надо действовать. Я трансгрессирую в Лондон. И только увидев, как мало на улицах людей, вспоминаю: сегодня же выходной, искать Драко в Министерстве нет никакого смысла. Придется подождать до понедельника. Я ведь такая большая любительница ожиданий. Подземка всегда действовала на меня успокаивающе. Вроде бы и толпа вокруг, и звук в тоннелях, по которым несутся вагоны, кажется каким-то зловещим, но сядешь внутрь, с противоположной от входа стороны, чтобы можно было видеть, как сменяются станции, чуть прикроешь глаза — и мысли сами собой растворяются, перестают давить изнутри. Словно мельтешение из света и звука не дает на них сосредоточиться. Сколько я так проезжаю остановок: пять, шесть? Скоро конечная, нужно будет перейти в другой состав или просто в него трансгрессировать, все равно в такой час народа мало, никому на голову не упаду, а если не задевать магглов, то они меня и не увидят. Двери вагона закрываются, и в эту секунду неподвижной тишины я вижу что-то на платформе… Кого-то. Черную фигуру — высокую, несомненно мужскую. Перекрытия дверей мешают рассмотреть, но это определенно… Не думая даже, я подскакиваю со своего места; состав трогается, заставляя покачнуться. Трансгрессировать, находясь внутри движущегося объекта, для меня слишком опасно, поэтому, чтобы выпрыгнуть наружу, приходится растворить двери. Я должна убедиться. Гул поезда уносится дальше по туннелю, а я смотрю на то место, где увидела… нет, это не мог быть он. Он далеко и, скорее всего, больше не вернется. А если и вернется, то уж точно не ко мне. Но почему на платформе так пусто? Вообще никого, даже сотрудников метрополитена. Понятно, что чем дальше от центра, тем малолюднее, и все-таки должен же быть хоть кто-то. Над головой мигает свет, и я смотрю наверх. Дальние станции еще и самые неухоженные: не работают некоторые лампы, под ногами мусор, стены местами покрыты граффити. Не то место, где хотелось бы надолго задерживаться. Откуда-то снизу раздается шорох, я опускаю взгляд на рельсы, выходящие из темноты туннеля. Что там ползет по ним, может быть, крысы? Нет, от обычных крыс по коже не побегут такие мурашки. К шороху добавляется скрежетание — словно чем-то царапают металл рельсов. Я узнаю этот звук. Узнаю, пускай даже на доме бабули Роуз не было металла и гоблины царапали наружные стены. — Да отвалите вы уже от меня! — ору я во все горло. — Будет вам ожерелье, будет! У меня разыгрались нервы, или из темноты правда доносится едва слышное хихиканье?.. Выбравшись на поверхность, я еще долго не могу унять дрожь. До понедельника мне такое не выдержать. Единственное место, куда гоблины не смогли бы пробраться — особняк в Корнуолле, но возвращаться туда после всего… нет, обитель Сан-Лимы — это худшее место для укрытия. Спрятавшись от всего, что снаружи, можно погибнуть от того, что внутри. К черту все! Мне нужно поговорить с Драко прямо сейчас! Отойдя в пустой переулок между домами, я сосредотачиваюсь. Когда-то Люциус открыл для меня трансгрессионный коридор в Малфой-мэнор, который теперь наверняка запечатан. Драко должен был позаботиться о том, чтобы я больше никогда не вернулась в его дом. Вот только он не знает, что у меня есть ключ от этого замка. Маленький такой ключик. Ведь мэнор принимает родную кровь, ему неважно, узаконена она или нет, если только глава семьи не прикажет обратного. Драко не мог запретить моему ребенку проникать в поместье, просто потому что ему о нем ничего не известно, а куда попадает ребенок, туда попадаю и я, ну, по крайней мере, ближайшие полгода. В теории все гладко. Но мне все равно приходится поднапрячься, чтобы прощупать почву для трансгрессии — вдруг я в чем-то ошибаюсь и защитная магия расшибет меня в лепешку? Вдруг Драко все-таки знает? Коридор кажется безопасным, я четко ощущаю место, куда приземлюсь. Что ж, надеюсь, Драко успел позавтракать. Сейчас я испорчу ему все настроение. * * * Мэнор. Место, едва не ставшее моим домом. Я застываю посреди белоснежных, искрящихся в утреннем свете сугробов, глядя на темную громаду. Со всеми передрягами, приключившимися за последние дни, мне и в голову не могло прийти, что для меня будет значить возвращение сюда. Впервые я вижу мэнор без Люциуса. Как будто он все еще здесь. Вот-вот появится на заснеженной аллее и разом перетянет внимание с окружающей холодной красоты на себя. Нет, не так — завершит ее, сделает цельной, потому что во всем здесь чувствуется его присутствие, все здесь подходит ему и гармонирует с ним. Кто-то мог бы сказать, что мэнор совершенен сам по себе, но я видела его хозяина, идущего ко мне по свежему снегу, и никогда уже это место не станет для меня прежним. Из дома доносится музыка. Если учесть, что проигрывателей, даже допотопных, тут отродясь не водилось, значит, кто-то играет на фортепиано. Вот только музыкальных инструментов я в мэноре тоже не замечала. Может, Астория завела при переезде? И что это за музыка… Я задерживаюсь на ступенях, ведущих к парадной двери, прислушиваясь к прекрасным, но печальным, наполненным болью и утратой звукам. Словно играющий испытывает те же чувства, что и я, словно и его гложет та же тоска. Вот мелодия меняется, набирает обороты, становится яростнее: та же боль, но из слабости она перерастает в отчаянную решимость, в силу, что сметет все на своем пути.* Завороженная, я захожу в дом, иду к гостиной, откуда звучит музыка. Это Астория. Она сидит ко мне спиной и играет — в полном одиночестве. Я понимаю, что душа ее неспокойна, счастливые люди не выбирают такую музыку. Если уж она так созвучна моему настроению, Астория тоже на грани. Не скажу, что у нее совсем нет причин… Не хочу ей мешать, надо найти Драко. Он, наверное, уже в курсе моего проникновения в мэнор — удивительно, что до сих пор не явился разъяренный и не вытолкал меня взашей. Только я хочу по-тихому отступить за дверь, музыка обрывается: Астория обнаружила мое присутствие. — Лаванда? — спрашивает она, удивленно подняв брови. Вот ведь неловкая ситуация, молча уйти уже нельзя. Я захожу в гостиную. — Привет. А… Драко дома? Астория смотрит на меня круглыми глазами. Да уж, понимаю: такую гостью она никак не ожидала увидеть. Мы с ней, вроде бы, неплохо ладили до определенного момента, если так можно сказать о паре ничего не значащих вежливых фраз. Я была любовницей хозяина дома, ее свекра — и она, казалось, никак не могла определиться, как себя со мной вести. С одной стороны, Драко меня презирал, потому что я заняла место его матери и смела жить в родовом гнезде, с другой, Астория не хотела идти наперекор воле Люциуса. Она никогда мне не грубила, не вела себя так, будто я пустое место, не прохаживалась на мой счет — думаю, это просто не в ее характере. Так было до того дня, когда она попыталась соблазнить Люциуса. Попытка провалилась, и я стала этому свидетельницей. С тех пор Астория не показывалась мне на глаза — уж не знаю, специально или просто так получалось. Судя по слезам, которые я тогда успела заметить в ее глазах, собственное решение не было так уж ей по душе. Стыдно ей было, это точно. Однако какие бы тараканы ни водились в ее голове, мне все еще необходимо увидеться с Драко, и я напоминаю о своем вопросе: — Так где… — Он рано ушел сегодня, — отвечает Астория растерянно. Вот черт! И куда его понесло в выходной день?! — Надолго? Мне нужно обсудить с ним… кое-что очень важное. Даже на расстоянии в несколько шагов я вижу, как расширяются ее зрачки, и взгляд опускается с моего лица вниз. Нет, ну как так, она же не призрачное создание, чувствующее жизненную энергию, и не треклятый гоблин! Неужели у меня на лбу написано, что я беременна?! Я машинально кладу ладонь на живот — так мне становится неуютно под ее пристальным взглядом. — Ты… — выдыхает Астория пораженно. И почему всех так шокирует это открытие? Мордекай вон тоже чуть в обморок не упал. — Ну… да, — я неловко пожимаю плечами. — Так вот, почему ты… почему ты… Драко сказал, что закроет для тебя вход в мэнор. Он… — Астория мучительно сглатывает, — он обманул меня. Руки ее дрожат, когда она тянется закрыть лицо — и тут же волевым усилием возвращает их обратно. Вздыхаю: снова какое-то недопонимание. Но только я открываю рот, чтобы сказать, как именно прошла в мэнор без помощи Драко, сильный удар невесть откуда заставляет меня отшатнуться. В первый миг боли нет, и я в тупом изумлении таращусь на Асторию, по-прежнему сидящую возле фортепиано — и вытянувшую руку в мою сторону. Я опускаю взгляд, не понимая, что произошло. И вижу рукоять кинжала, торчащую из живота. Боль приходит сразу же, будто для этого нужно было, чтобы я увидела и поняла. Кровь начинает течь сквозь дыру в куртке, течь сильно и быстро, сразу пропитывая всю одежду до самых ног. А я все еще стою, глядя на это. Не шевелясь. Не смея пошевелиться. Этого не может происходить. — Я никому не позволю встать между нами, — говорит Астория, и голос ее странно спокоен. Он звучит издалека, сильно издалека… Я поднимаю голову, но не могу ее разглядеть — все вокруг стремительно темнеет, пространство вдруг схлопывается рывком, наваливается на меня отовсюду, сдавливая грудь. И боль — не привычная и резкая, как от открытой раны, а тупая, но очень, очень сильная… Я хочу сделать вдох и не могу. Руки сами по себе, будто ими двигает кто-то другой, сжимаются на рукояти. «Нельзя его вытаскивать, — кричит голос в моей голове, — кровь пойдет еще сильнее!» Я обмираю от ужаса перед тем, что сейчас произойдет — и руки мои вытягивают кинжал, медленно, и с каждым дюймом боль становится еще хуже. Но нельзя было оставлять его там. Оставлять в… Звон металла о пол проясняет голову — я наконец-то вижу. Вижу Асторию перед собой, с палочкой в руке. Тот же голос, что не давал мне вытащить кинжал, становится рефлексом, не осознанной волей, но тем отточенным, что реагирует на вид врага, приготовившего волшебную палочку. Сквозь ужас и осознание потери, чудовищной, кошмарной потери, пробивается стремление защититься — и я выхватываю собственную палочку, быстро, хотя и кажется, что эта доля секунды разбита на отдельные вспыхивающие фрагменты. Но мое же заклинание обжигает руку, заставляя вскрикнуть. Я заваливаюсь назад и ударяюсь о стену — только она не дает мне упасть. — Ты не можешь атаковать хозяев мэнора, — с тем же пугающим спокойствием говорит Астория. Я шевелю рукой — чтобы обнаружить, что палочки в ней больше нет. Я выронила ее. Дверь совсем рядом — и мне остается только бежать. Я не могу защититься, я бегу прочь, ожидая удара в спину, но его нет. Вывалившись на улицу, буквально скатываюсь по ступеням, в снег, который сразу же окрашивается красным. Голос велит мне трансгрессировать, хотя бы пытаться, даже без палочки. Не останавливаясь, я прощупываю коридор — глухо, запечатан намертво. «Для этого Астория и достала палочку, — говорит голос. — Тебе конец. Без помощи ты истечешь кровью». «А не все ли равно теперь?» — думаю я в ответ. Но меня продолжает толкать вперед, ноги сами несут между деревьев, по глубокому снегу. Зачем идти куда-то?.. Астория следует за мной, я слышу, как она неторопливо спускается по ступеням. Даже если бы она упустила меня из виду, моя кровь не даст ей сбиться с пути… Как же больно… в глазах темнеет, несмотря на яркость отраженного снегом света. Я успела забыть, какие глубокие здесь бывают сугробы, в них застреваешь по колено… Возле следующего дерева силы покидают меня, я падаю, в последний момент схватившись руками за шершавый ствол. Вот и все. Не надо было выбрасывать кинжал… Если одной раны будет мало, Астория ударит им снова, раз почему-то не решается бить заклинанием. Кинжал. «Его одиннадцать раз ударили кинжалом в грудь». Глаза распахиваются до боли, до рези, и такая в этот миг наступает ясность — не только в зрении, которое вдруг разом охватывает всю белизну вокруг, все это море деревьев, снег с пятнами крови, приближающуюся ко мне женщину. Я ясно понимаю сейчас, чьей рукой были нанесены те одиннадцать ударов. Кто ненавидел Люциуса достаточно сильно, чтобы вырезать ему сердце. — Астория! — ору во всю мощь разрывающихся от боли легких. — Зачем?! Укрывшись за деревом, я слышу, как скрипит снег под ее шагами — но больше ничего. Она молчит. Не будет никакой финальной Речи Злодея. Астория не станет изливать душу, раскрывать свой замысел. Она идет, чтобы убить меня. Все до предельного просто. Злоба поднимается изнутри меня, злоба, что не раз приходила в самый трудный момент и всегда выручала. Но что в ней проку теперь, когда в животе моем зияет рана и внутри больше нет жизни? Нет больше ребенка Люциуса, он разрезан, как и его отец, он ничто более, чем кровавая масса. — Сука! — ору я снова, срывая голос. — СУКА! Шаги затихают. А потом Астория негромко произносит: — Бидди. Я не сразу соображаю, что это имя — только после того, как ей отвечает дрожащий голос домовихи: — Хозяйка, прошу вас… — Бидди, приведи Скорпиуса. Домовиха — кажется, та самая, что когда-то при мне играла с мальчиком, личная служанка Астории — всхлипывает: — Пожалуйста, хозяйка! Астория снова заговаривает, но уже не с ней: — Выходи, Лаванда. Давай закончим это быстро, пока Бидди не привела Скорпиуса. — Иди на хер! — я еще много чего хочу сказать: что это ее ребенок, и шантажировать тем, как он увидит мою смерть — это тухлый номер, что не зря она опасается меня даже раненую, потому что отдышавшись и разозлившись, я еще способна перед смертью надрать ей зад, но она вдруг говорит: — Это внук Люциуса. Подумай, Лаванда. Мерлин и Моргана… понимание пронзает меня ледяными иглами, охлаждая гнев. Она окончательно спятила. — Я держала Скорпиуса на руках, — продолжает Астория, — поэтому Люциус не ответил на мой первый удар. Он умер, потому что боялся задеть его. Лаванда… ты позволишь этой жертве пропасть впустую? Выходи и не сопротивляйся. Я слышу, как рыдает домовиха. Она не сделает этого. Больная, на всю голову поехавшая сука. — Бидди! — кричит Астория. Хлопок дает понять, что домовиха больше не в силах бороться с приказом. Будь все проклято! Я зажмуриваюсь, дыша частыми рывками. Если выйду из-за дерева, Астория атакует — снова не заклинанием, до меня уже дошло, что она не станет использовать палочку, потому что по ней ее можно будет разоблачить. Кто-нибудь может проверить использованные заклинания, и щит, блокирующий мэнор, она еще объяснит, а какое-нибудь Экспульсо уже вряд ли. В моем состоянии шанс отразить новый бросок кинжала, используя силовое поле, ничтожен, слишком много крови из меня вытекло. К тому же, она мастерски владеет этим умением, в гостиной я даже не уловила ее движения. Теперь-то я вспоминаю: кто-то из ее предков был Блэком, их женщины чуть ли не с детства учатся обращаться с кинжалами. Кто ж знал, что воздушная, тонкая Астория пошла по их стопам. И свое безумие, похоже, она унаследовала от них же. Голыми руками, раненая, я недолго смогу продержаться против нее. Она ударит снова — и снова попадет точно в цель. Кинжал окажется у меня, но не факт, что, получив новое ранение, я смогу им воспользоваться, не факт, что на этот раз она будет метить не в сердце. Что же мне делать… неужели я могу только сдаться? Не отомстив за Люциуса, за нашего ребенка? Пропасть без вести, чтобы даже тот, кто найдет записку в доме бабули Роуз, не смог потом ничего доказать? Мордекай… он бы докопался до правды, я верю в него, но меня это уже не спасет. Как это будет? Я выйду к безумной женщине, что угрожает причинить вред собственному сыну, посмотрю ей в глаза… и все закончится? Или она и меня искромсает, как Люциуса, а я все еще буду жива, когда мне вырежут сердце? И снова в моей голове звучит голос — но не голос разума, который заставлял меня двигаться вперед, сопротивляясь боли. Это другой, глубокий, звучный, ласкающий слух… «Я хочу, чтобы ты боролась так, как умеешь это делать». Ну конечно. Я открываю глаза. Идиотка, как можно было забыть о таком. «Я знаю: ты будешь бороться». Прости меня, Люциус. Ты дал мне оружие, чтобы я защищала твоего наследника, но я не смогла его защитить. Месть — это не то, что может быть равнозначной целью, и все-таки она тоже хороша. Вытянув вперед руку — почему-то мне кажется, что это нужно делать именно так — я призываю клинок Абраксаса. Если он появляется в момент грозящей опасности, то сейчас, мать его, самое подходящее время. Не знаю, на что я рассчитывала, наверное, что он возникнет у меня в ладони. Но проходит несколько секунд — мне уже начинает казаться, что ничего не произойдет — как в нескольких шагах, среди сугробов, что-то сверкает стальным блеском. Меч воткнут вертикально в снег, длинный и тонкий, немного изогнутый, и увидев его, я не сдерживаю рвущегося из груди стона. Это похоже на призрачное касание, напутствие с той, другой, стороны. Может, Люциусу и не нужна моя месть. Но я буду бороться. Бросившись вперед, я выхватываю меч из снега — и, повинуясь инстинкту, резко разворачиваюсь и вскидываю сжимающую его руку, отбивая удар. Кинжал Астории отлетает в сторону, теряясь в снегу. Она смотрит на меня потрясенно, лицо бледное и словно не ее. Я перехватываю меч обоими руками. — Бидди! — кричит Астория, отступая назад. Но домовихи нет — как нет и Скорпиуса. На этот раз между ней и смертью не будет никого. Астория выхватывает палочку и выстреливает заклинанием, но что оно против волшебного клинка? Я разрубаю его на подлете, как резиновый мячик, и иду вперед. Может, хозяев мэнора и нельзя атаковать магией — но, как показала практика, на холодное оружие это не распространяется. Астория не пытается убежать; может, до сих пор не верит в свое поражение, а может, желание убить меня пересилило здравый смысл — она продолжает пятиться, выстреливая новыми бесполезными заклинаниями, пока я не приближаюсь на расстояние в два шага. И тогда она совершает ошибку: вместо того, чтобы защищаться магией, создать барьер или еще что-нибудь, она вскидывает руки, закрываясь от меня совершенно беспомощным, девчачьим жестом. Хочет отвлечь, надавив на жалость? Или правда испугалась до потери контроля? Это не так уж и важно. Мне никогда еще не приходилось использовать настоящий клинок против живого человека, своих противников по тренировкам я била деревянным мечом, а Мордекай показывал приемы на манекенах. Но в этот самый момент на меня снисходит полнейшее спокойствие и уверенность — и, вспомнив все, чему он меня учил, я наношу удар. Клинок рассекает плечо Астории сверху вниз, по диагонали, немного не доходя до кости. Я могла бы отрубить ей руку, но это не то, чего я хочу. Она верещит от боли, роняя палочку, и падает. Даже не пытается подняться или снова закрыться — ползет от меня прочь по снегу, опираясь на здоровую руку, и кровавый след тянется теперь уже за ней. Куда делось все ее безумие и жажда убийства? Астория хочет жить, иначе бы не пыталась сбежать от неумолимо надвигающегося конца. Я иду за ней. Со стороны дома слышны крики, и я различаю взволнованный голос Драко: — Астория! Она приподнимается, протягивая к нему руку, и со слезами в голосе зовет: — Драко! Ну уж нет. Сейчас он увидит нас, и первое его впечатление будет не в мою пользу: его жена уползает от меня, а я стою над ней с занесенным мечом. Заклинания Астории мне удалось отбить, она не такая уж сильная ведьма, но с Драко будет по-другому. Что она ему потом скажет — что я пришла и напала без причины? Сможет ли она оправдаться? Наплевать, даже если за меня, Люциуса и ребенка ей грозит Азкабан — этого недостаточно. Я уже вижу Драко, он трансгрессирует к нам, как только разглядит среди деревьев. Астория продолжает тянуться к нему, и я слышу ее шепот: — Любимый… Руки мои вздрагивают. Медлить нельзя. — Астория! — зову я ее. Не думала, что она услышит с первого раза, но она поворачивает голову, все еще глядя с отчаянием и мольбой, устремленными к ее мужу. Я взмахиваю клинком, и светлые волосы Астории взметаются вместе с алыми брызгами, когда ее голова отлетает в сторону. Я еще успеваю равнодушно отметить, как легко волшебная сталь проходит сквозь плоть и кость — но тут в меня ударяет… нет, это не заклинание Драко. Он все еще где-то там, за деревьями. Говорят, в момент смерти разум некоторых людей взрывается, зацепляя оказавшихся рядом. Мне приходится в это поверить, а иначе почему я вижу воспоминание Астории… вижу Люциуса со страшной раной в груди, нацелившего в нее палочку — но не смеющего выстрелить на поражение. Его горящий взгляд, когда он осознает, что проиграет, не сильнейшему, не опаснейшему — но тому, кто выбрал против него самое верное оружие. Я вижу, как Астория, рыдая, бьет его, уже лежащего бездыханно на полу, бьет кинжалом снова и снова — а потом падаю в кромешный мрак. *Вот музыка, которую могла бы играть Астория: Rammstein — Mein Herz Brennt (piano version) https://youtu.be/FBrCEQf-kj4