Exodus L.B.

Мне снова мерещится шорох, что-то скребется в стороне, что-то угрожающее. Проклятые гоблины, и на том свете достанут. Но судя по тому, как болит все тело, я еще не умерла. Поморщившись, приоткрываю глаза: голые стены, выкрашенные в подозрительно знакомый зеленовато-коричневый цвет, небольшое окно, в котором виднеется кусочек пасмурного неба. Ясно, больница Святого Мунго. Просыпаться тут я уже почти привыкла. Вопрос в том, сколько именно я спала. От этой мысли меня прошибает холодным потом. Нужно же спешить, вдруг прошло несколько недель, гоблины… Но, едва пошевелившись, я чувствую резкую боль в животе — и, закрыв глаза, обмякаю. Незачем больше забирать ожерелье, незачем торопиться. Ничего хуже того, что уже произошло, гоблины со мной не сделают. Руки сами тянутся к животу. Он так и не успел заметно вырасти, оставался практически плоским. Под больничной рубашкой нащупывается плотная повязка — или времени прошло совсем немного, или рана оказалась серьезной. Какая теперь разница… Нет больше светловолосого малыша, которого я себе представляла, чуда не случилось. А я ведь так переживала, что из-за него моя жизнь круто изменится, боялась стать матерью-одиночкой. Теперь можешь не волноваться, Браун, все вернулось на круги своя. Внезапно я чувствую ладонью… тепло? Ласковое, но явно ощутимое, как будто мазнул солнечный зайчик летним днем. «Ты и сама можешь коснуться его, чтобы удостовериться. Ты ведь умеешь смотреть на ментальное поле — посмотри на него… это удивительно». Затаив дыхание, я смотрю вглубь себя, смотрю сквозь собственное израненное тело — и вижу. Крошечный огонек, яркий и уверенный, он словно касается меня в ответ: «Я здесь, мать, не переживай. Я здесь». Горячая волна бьет в лицо, и слезы брызгают из глаз, кажется, даже прежде, чем я позволяю себе поверить. Я захлебываюсь этими слезами, обнимая и гладя живот, обнимая огонек внутри себя. Он никуда не делся, он там, он живет, и горит, и светит, утешая меня. Моя искра, которая поможет мне двигаться дальше. Искра Люциуса Малфоя. Я реву так, что уже подушка промокла насквозь, реву и смеюсь при этом. — Спасибо! Спасибо, спасибо, спасибо! Кого я благодарю? Сама не знаю. Может, Абраксаса, высокомерного, как и все Малфои, ублюдка, отобравшего у поверженного врага волшебный меч сотню лет назад — или, может, Драко, перенесшего меня в больницу вместо того, чтобы позволить истечь кровью. Люциуса, который в меня верил. «Я знаю: ты будешь бороться». — Спасибо, — от рыданий меня сотрясает крупная дрожь, и все равно я повторяю без конца: — Спасибо, спасибо, спасибо… Я боролась, и я победила. Люциус, где бы ты ни был, ты слышишь? Я победила. Резко скрипит дверь палаты; с трудом разлепив припухшие от слез веки, я вижу пожилую ведьму в лимонно-желтой мантии колдомедика. — Очнулась, милая? Она невозмутимо подходит ближе, как будто не замечая моего состояния, уверенным и вместе с тем осторожным движением берет за запястье, чтобы проверить пульс. — Привстань-ка, милая, я подниму твою рубашку. Да, вот так. Рана под повязкой смотрится хреново, хуже у меня было только с рукой, которую покалечил оборотень, а это довольно высокая планка. — Сколько прошло времени? — гнусавлю я, шмыгнув носом. — Не так уж много, три дня всего, — отвечает колдомедик, деловито меняя повязку. — Для раны от волшебного оружия это ерунда. Клинок, которым тебя продырявили, был зачарованным. Хорошо хоть срок еще небольшой, метили слишком высоко, плодный пузырь не задело. Чуть ниже — и конец бы ребеночку пришел, — вздыхает она. Чуть ниже. Я вздрагиваю, как от холода. Так значит, все решили какие-то дюймы. Слезы, стихшие было, снова начинают течь по щекам. — Ну-ну, — колдомедик поправляет мою рубашку и укрывает меня одеялом, подтыкая его по краям, — не убивайся ты так. Там к тебе посетитель, ждет уже который час. Остальных мы разогнали, а этот ни в какую не уходит. Зыркает на нас и упрямится, даром что выглядит, как собака побитая. — Кто? Она мнется и смотрит на меня как-то странно. — Да то ли отец ребеночка, то ли брат. Сама уж разбирайся с ним, будь добра! И, неодобрительно вздохнув, колдомедик выходит из палаты, придерживая дверь и кивая тому, кто собирается зайти. Драко. Брат — это понятно, но почему отец-то? От такой несправедливости я чувствую, что вот-вот снова разревусь. Понимаю, что глупо это, но когда колдомедик сказала «отец», я вопреки всякому здравому смыслу представила… нет, не надо такое думать, а то и правда расклеюсь на глазах у Драко. Он же мне собирается что-то предъявить? Странно, что с ним не пришли авроры. Я убила его жену, хотя могла бы оставить ее в живых. Он и правда выглядит неважно, насколько Малфои вообще способны неважно выглядеть. Хуже всего его взгляд — уязвимый, высматривающий что-то во мне почти жалобно. Я такого у Драко никогда не видела. — Так это правда, — произносит он глухо. — Ты беременна. Это не вопрос, я ничего и не отвечаю, просто смотрю безразлично. Драко в растерянности топчется у порога, потом все-таки подходит ближе. — Почему, когда отец… почему ты мне не сказала? Я красноречиво молчу — причин же было и остается гораздо больше, чем одна — и он едва не спотыкается возле моей кровати. — Ты тоже думала, что это сделал я? — выдавливает Драко, и каждое слово его сочится страданием. Мне должно быть его жалко, ведь счет его потерь не меньше моих, но… отчего-то все во мне остается глухим к его боли. Быть может, я просто еще не отошла от потрясения. Не все сразу, о своих бы чувствах позаботиться. — Меня позвала Бидди, — говорит он после паузы. — Появилась вся в слезах, завывая, я не сразу смог понять, что стряслось. А она сказала: «Хозяйка хочет навредить маленькому господину»… «Это внук Люциуса. Подумай, Лаванда». Дай Мерлин мне когда-нибудь забыть ее голос. Спокойный, рассудительный — и произносящий немыслимое. Драко оглядывается, будто в растерянности, и слабо взмахивает палочкой, наколдовывая себе кресло. — Когда я увидел тебя там, я… я не знал, что мне делать. Я не сразу во всем разобрался. А что бы ты на моем месте подумала? — звучит агрессивно, как будто я его в чем-то обвиняю. Но ведь мне еще раньше стало понятно: Драко решил, что я напала на его жену. Это естественно с его стороны, слишком уж плохо он обо мне думал. Некоторое время мы молчим. — Авроры вытянули из Бидди все. Она присутствовала… в тот день. Видела и слышала, как отец сказал Астории, что ей больше не стоит волноваться о наследнике, что он обо всем уже позаботился. Это… были его последние слова. Да уж, я представляю, как заносчиво Люциус мог ей все это сообщить. Его сильно уязвляло воспоминание о том дне, когда Астория пыталась с ним переспать и он едва ей не поддался — настолько сильно, что в обращение к ней он бы вложил всю свою надменность, служившую ему защитой. Роковая ошибка… Он ранил Асторию своей холодностью, а она его — кинжалом. Он и правда иногда вел себя так, будто у него нет сердца. Вот только смысл его слов она, получается, истолковала неверно. Астория решила, что Люциус нашел кого-то для Драко — и поэтому так отреагировала на мое появление в мэноре. Эта больная всерьез подумала, что Люциус одолжил сыну свою любовницу. Должно быть, отвращение проступает на моем лице, потому что Драко качает головой, пытаясь говорить тверже: — Ее родители попросили не предавать случившееся огласке. Я с ними согласен, это лишь навредит нашим семьям. Поэтому даже колдомедики не знают, кто сделал это с тобой, и ты… Ясно теперь, зачем он пришел: не обвинять, но просить, чтобы я держала рот на замке. Репутация по-прежнему важнее всего… Или есть еще что-то? — Мы с тобой должны решить, как… — Драко запинается; это самая длинная наша беседа за все время, да при таких обстоятельствах, неудивительно, что он смущен. — Нужно решить что-то с ребенком. Я не могу допустить, чтобы он остался… Я женюсь на тебе, и тогда он получит… — Драко, — зову я. Он затыкается, судорожно сцепив пальцы, так что аж костяшки побелели. — Иди на хер. Хватит с меня Малфоев. У них на все проблемы одно решение: «Женюсь!» Драко сердито сжимает губы, и в глазах у меня, вопреки здравому смыслу, снова начинает щипать — настолько этот жест напоминает о Люциусе. Жест, а еще глаза, когда в них вспыхивает такой вот гнев. Совершенная копия, какая только может достаться сыну от отца — но и только. В остальном Драко не очень-то на него похож. Лицом скорее смазлив, нежели действительно красив, уже в плечах, при том, что почти так же высок, и вообще весь более тонкий, гибкий, если не сказать грубее. Испытывай я к нему хоть каплю симпатии, возможно, и нашла бы какие-то достоинства — но, будем честны, я его не выношу. — Была у тебя жена, — говорю. — Но ты настолько увлекся на стороне, что даже не заметил, какая хрень с ней творится. Ты уж извини, но муж из тебя так себе. Этот выстрел бьет точно в цель. Драко бледнеет еще сильнее, сжимая руки так, что еще немного — и, глядишь, сломает; кадык его судорожно дергается. Вероятно, я не совсем справедлива, обвиняя его в этом… Душевное здоровье Астории могло пошатнуться и до того, как Драко загулял с Грейнджер. Вдруг, именно беда, случившаяся с маленьким Скорпиусом, стала отправной точкой, и уж в этом точно никто не виноват. Разве что… «Его мать была против брака с Асторией. Она знала об опасности близкородственной связи, предлагала ему подумать о другом возможном варианте. В отличие от меня, она сумела бы отговорить Драко, если бы не…» «Я никому не позволю встать между нами». — Что с тобой? — Драко подается вперед, и только тогда я понимаю, что уже несколько минут таращусь на него пораженно. — Н-ничего, — лепечу. Не время говорить об этом с ним… но стоит сказать аврорам, чтобы проверили палочку Астории с помощью Приори Инкантатем. Несколько лет — долгий срок, слишком много использованных заклинаний, однако если там обнаружится убивающее Непростительное, дело о смерти Нарциссы можно считать раскрытым. В дверь стучат, и в приоткрывшуюся щелку просовывается лохматая голова Грейнджер. — Привет. Мы тут… Она замечает Драко и спотыкается на полуслове. Пара секунд переглядываний, а потом он отводит глаза и встает. — Я еще зайду. Когда Драко проходит мимо Грейнджер, она все еще смотрит на него, будто пытаясь поймать взгляд — но он не задерживается. Посмотрев на меня, она спрашивает преувеличенно бодро: — Как самочувствие? Гостей примешь? И, не дожидаясь ответа, проходит в палату. А за ней следует Мордекай. Он молчит, смотрит словно сквозь меня. Ясно, обиделся за мою самодеятельность, в результате которой я снова чуть не померла. Велел же сидеть и не высовываться… — Не знала, что тебе можно, принесла всего понемногу, — Грейнджер приподнимает бумажный пакет. — Тут клубника, моя кузина, когда была беременна, постоянно ее ела. Она говорит об этом так обыденно, что я моментально забываю обо всех прочих потрясениях. Грейнджер не просто знает про ребенка — ведет себя так, будто пришла навестить подружку и напроситься в крестные матери! Я смотрю вопросительно на Мордекая. Он все-таки не перестал меня полностью замечать, потому что в ответ на мой взгляд говорит в своей привычной отстраненной манере: — Я рассказал Гермионе, что на самом деле произошло. Но другие не знают — Главный аврор и комиссар Малфой попросили не распространяться. Значит, Грейнджер в курсе, что жена Драко убила Люциуса и попыталась убить меня в сумасшедшем приступе ревности. А не чувством ли раскаяния вызван ее нынешний визит ко мне, с клубникой и заботливыми расспросами? На моем месте могла и, по сути, должна была оказаться именно она. Грейнджер и сама может не понимать этого. Она ведь такая правильная, такая искренняя, и это даже не притворство. — Спасибо, — говорю я ей. Клубники вдруг и правда захотелось неимоверно. Начинаю шуршать пакетом, а Мордекай, прочистив горло, неожиданно обращается к Грейнджер: — Ты не оставишь нас? М-да, ничего хорошего это не сулит. Грейнджер без каких-либо возражений удаляется. Еще и вздыхает, небось, с облегчением — как бы ни пыталась она делать вид, что все в порядке вещей, подругами мы отнюдь не стали. Едва за ней закрывается дверь, Мордекай без обиняков спрашивает: — Чего хотел Малфой? Во мне снова поднимается возмущение — не имеет он права задавать такие вопросы! — но я заставляю себя успокоиться. — Замуж звал, чтобы безотцовщину не плодить. Родная кровь и все такое. Пожевав губами, Мордекай выдает: — Тебе в самом деле стоило бы согласиться. Я не доношу клубнику до рта — да так и остаюсь сидеть, забыв его закрыть. — Подумай сама, — Мордекай медленно обходит кровать, не глядя на меня. — Речь не о деньгах или воспитании — речь о защите. Со временем твое положение станет очевидным и ни для кого не будет секретом, кто отец ребенка. Если вы с Драко не продолжите поддерживать хотя бы видимость родственных взаимоотношений, все подумают, будто ему безразлична ваша судьба и он не станет вмешиваться, случись что. Некоторые… могут попытаться этим воспользоваться. «Он кровь от крови Малфоев и он ценен сам по себе». — Ты знаешь о гоблинах, — говорю я уверенно. — Откуда? Мордекай поднимает взгляд. — Не важно. Ты поступила невероятно глупо. Так глупо, что последствия этого не исправить, даже отдав им то, о чем вы договорились. Гоблины — они как акулы, и почуяв запах крови, уже не отступятся. Но только если будут думать, что ты беззащитна. Этот скрежет в доме бабули Роуз, в подземке… неужели он теперь будет преследовать меня постоянно, постоянно придется оглядываться, нет ли за спиной никого, желающего похитить моего ребенка? Аппетит пропадает, и я откладываю в сторону принесенный Гермионой пакет. Сделав глубокий вздох, вытягиваю вперед освободившиеся руки ладонями вверх. В больнице, в присутствии Мордекая я в полной безопасности, однако чувство нависшей угрозы теперь вряд ли когда-нибудь меня покинет — и этого оказывается достаточно. Клинок Абраксаса появляется прямо у меня в руках; вот было бы неловко, если бы он снова оказался в паре футов и мне пришлось бы выкарабкиваться из постели и ползти, чтобы его взять — впечатление было бы безнадежно испорчено. Но Мордекай и так не выглядит впечатленным. Он лишь слегка приподнимает брови: — Робардс сказал, что тебя нашли с ним. Драко понятия не имел, откуда он у тебя, подумал, ты взяла его в гостиной, и вернул на место. Значит, Малфой в самом деле передал тебе семейную реликвию… — Да. Теперь ты понимаешь? Мордекай невесело усмехается: — Я понимаю, что он нашел своему чаду не только мать, но и защитницу. Как удобно. Я смотрю на него: в словах желчи хоть отбавляй, а взгляд уставший и отрешенный. — Не важно уже, чего Люциус хотел на самом деле. Может быть, ты и прав. Скорее всего, ты прав — он ведь продумывал все наперед. Таков уж он был, — и, пока на глазах снова не вскипели слезы, я говорю быстро и намеренно зло: — Но теперь мне понятно, что я делаю это не для него. Ребенок — не какой-то там живой памятник Люциусу, он мой, полностью мой. И поэтому на хрен Драко с его предложением. Мордекай слушает меня с каким-то странным выражением: челюсть его напряжена, и непонятно, улыбнется ли он сейчас или начнет ругать. Он выбирает третий вариант, отступая к двери: — Дин спрашивал, можно ли к тебе прийти. — Да. Да, конечно. — Хорошо, — Мордекай проворачивает ручку. — До свидания, Лаванда. — До свидания, Мордекай. Спасибо тебе. Я благодарю его за все: за то, что вопреки программе подготовки начал учить меня обращаться с мечом и это в итоге спасло мне жизнь; за то, что забрал меня в тот день из мэнора и заботился, пока я приходила в себя. За то, что я все еще вижу его чувства ко мне, хотя после всех моих выходок ему бы следовало прекратить их проявлять. Мордекай кивает и уходит. Дверь закрывается за ним с негромким щелчком. * * * На следующий день Драко пристаскивается еще раз. Вставать мне пока нельзя, болит все еще чертовски сильно, но я уже достаточно окрепла и набралась уверенности, чтобы в лоб попросить его передать ожерелье гоблинам от моего имени. Он разглядывает клинок Абраксаса, прислоненный к изголовью постели, разглядывает недовольно, но молча — и соглашается без каких-либо споров, даже не спросив, зачем мне это надо. Потом он еще сидит некоторое время в моей палате — похоже, сам не зная, для чего, и покидает ее, только когда градус неловкости становится совсем уж запредельным. Появление Дина в сопровождении целой банды знакомых и близких мне людей воспринимается гораздо легче. Я даже улыбаюсь совершенно искренне, когда меня начинают угощать принесенными вкусностями, Невилл беззаботно рассказывает о парочке своих учеников, умудрившихся наесться листьев раздувающего растения прямо во время контрольной, а Луна прикладывает ко мне поверх одеяла безразмерное платье для беременных веселенького желтого цвета. Ну да, я столько думала, как им обо всем рассказать, а они уже знают. Скорее всего, Грейнджер просветила, заодно предупредив не углубляться в расспросы по поводу моего ранения. Они и не углубляются — даже удивительно, как можно обходить в первом за долгое время разговоре такую тему, не делая его натужным и неудобным. О Люциусе тоже никто не спрашивает, и к лучшему: не уверена, что смогу удержаться от новых слез. Они сейчас текут порой вне зависимости от моего желания, словно кто-то просто включил кран. Чертовы гормоны. Впрочем, от того, что про Люциуса все молчат, мне не сильно легче — обидно, что они ведут себя так, будто его никогда и не было, ведь он был. Пускай никто из присутствующих не понимает моего выбора, я же не от непорочного зачатия беременна, в самом-то деле. Грейнджер пришла тоже. Стоит дальше всех, у окна, вроде бы и принимая участие в беседе, но в то же время явно чувствует себя не в своей тарелке. Я думаю: что, если Драко уже сказал ей о своем намерении в отношении меня? Задевает ли ее это? Она ведь только с виду вся такая рациональная, на деле же вряд ли могла бы спать с кем-то только ради физиологии, не испытывая ни толики эмоций. Это кажется глупым, но, будь мы с ней вдвоем, я бы обязательно сказала ей, что не приму предложения Драко. Не приму, даже если вдруг сочту его разумным. Мы не подруги с Грейнджер, но опыт меня кое-чему научил, и, зная про ее чувства, я не сделаю ничего, чтобы их ранить. Гляжу на нее в упор и, когда разговор стихает, спрашиваю: — Что в Отделе? Она переглядывается с Дином. — Плохо. Джестона не отдают, арестовали еще одного, прямо при нас… — Что?! — я аж привстаю над постелью. — Тебе нельзя волноваться, — задумчиво говорит Луна. — Я и не волнуюсь. Давайте, выкладывайте! — Мордекай не велел, — Дин виновато пожимает плечами. Значит, инструктаж перед посещением больницы проводил Мордекай, а не Грейнджер. Занятно. — Его здесь нет. Ну же, ребята, я все равно могу узнать из газет. Или там о таком не пишут? — Пишут, — вздыхает Дин. — Там сейчас пишут про все, что способно подорвать остатки авторитета Кингсли… — Так Нотт подал прошение в Визенгамот? — Не так давно, да. Его еще рассматривают, документов там много, но уже всем понятно, что будет — если даже «Пророк» переметнулся на другую сторону. — Так что стряслось-то? — Один парень-волшебник попался, — говорит Грейнджер. — Очень паршиво попался, на непредумышленном убийстве — заклинание по ошибке разворотило многоквартирный дом на окраине Лондона. СБ прибыли первыми — будь это какой-то другой город, где-то подальше, мы бы успели, но когда Мордекай и Дин туда трансгрессировали, парня уже повязали. Вот оно как: эти двое теперь работают в паре. Должно быть, людей и правда не хватает. — Как СБ это делают? — спрашиваю. — Как ловят волшебников? — Надевают на него «магоблок». Могла бы и сама догадаться. — Вы рассмотрели, как он выглядит? — На парне было что-то вроде смирительной рубашки, — отвечает Дин. — Наверное, чтобы не махнул руками — на случай владения беспалочковой магией. Что было под рубашкой, мы не видели. — И что, Мордекай вот так просто позволил его забрать? — удивляюсь я. — Конечно, нет, — возмущенно цыкает Дин. Мордекай у него всегда был авторитетом и образцом для подражания. — Он пытался говорить с ними, объяснить, что мы не отпускаем преступников на волю, что парня накажут. Бесполезно. Там был этот Хаузен, ну ты помнишь, злющий как акромантул и такой же ядовитый. Я помню старшего агента Хаузена. Видела всего раз, но мурашки по спине бегали еще долго. Дело даже не в его жутком взгляде, полном откровенной ненависти, скорее в манере набрасываться с обвинениями, всегда бьющими точно в цель. Хаузен знает о волшебниках больше, чем следовало бы, знает все наши косяки — и пользуется этим против нас, причем без радости и злорадства, словно машина, настроенная на уничтожение. — Как они схлестнулись! Мордекай, сама знаешь, всегда спокоен как удав, но тут почти вышел из себя, я думал, вот-вот палочку достанет. А запрет атаковать СБ магией так и не сняли, хотя обещают. — Нотт обещает? — спрашиваю. — Кто ж еще. Его назначения министром ждут, как Рождества. Никому не интересно, что рядовой маг против «магоблока» все равно ничего не поделает, главное иметь разрешение на это. Все хотят защититься в случае чего… — Люди боятся, — тихо говорит Невилл, скрестив руки на груди. — Еще больше, чем в самом начале Взаимодействия. В него уже никто не верит. После этого разговора мы переключаемся на какие-то другие темы, но настроение остается подавленным. Выходит, не только мой мир полетел в пропасть за последний месяц — все вокруг, все, над чем мы трудились и во что верили, рушится. Что же к этому привело? Неужели маги слишком беспечны и высокомерны, а магглы слишком подозрительны и нетерпимы, чтобы мы могли ужиться вместе? Встань у нашего руля кто-то магглорожденный, вроде уравновешенного Мордекая или Грейнджер, не появись этот озлобленный и неожиданно влиятельный Хаузен — все могло бы сложиться по-другому. В общем, я загрузилась новостями достаточно, чтобы и после ухода друзей они занимали мои мысли, не допуская в голову ничего другого, страшного и горького. Мне вспоминается работа, то, как многообещающе все начиналось, как формировался наш Отдел. Все еще может наладиться, но нужно смотреть на вещи реально: когда Нотт возглавит Министерство, начнется война. Холодная, в лучшем случае. Когда-то я спросила Люциуса, не опасается ли он заводить ребенка в такие нестабильные времена. Ясно, что ему важно сохранить род любой ценой, и он бы сделал это, даже если бы магглы подобрались вплотную к воротам мэнора — и все-таки? Невысказанным остался такой же вопрос о его первом ребенке, ведь тогда тоже шла война, хоть Малфои и были на стороне вероятного победителя. Но Люциус все верно понял. Он ответил: — В трудные времена рождаются необыкновенные дети. Твое поколение это доказывает. Интересно, осознанно ли он не уточнил, о каких детях речь, уравнял всех, вне зависимости от статуса крови, факультета в Хогвартсе и прочей чепухи? Потому как я с ним согласна, только если не делать различий. Магглорожденные, полукровки, чистокровные — мое поколение выжило, научилось справляться. Мой ребенок и те, кто появится на свет вместе с ним, тоже выдержат все, что им готовит большой мир. Ведь они — наши, и это у них в крови. * * * Зашедшая с утра колдомедик снимает мне повязку, проверяет, как идет заживление — и разрешает, наконец-то, встать с кровати и пройтись по палате. Пройтись — значит, стоять первые минут десять в полусогнутой позе, потом с трудом сделать несколько шагов. Идти тут особо некуда, только к окну, туда и я иду. На улице почти по-весеннему тепло и удивительно солнечно. Как давно я не гуляла просто так, не шла без цели, только чтобы насладиться хорошей погодой? Да целую вечность назад, и было это в парке Малфой-мэнора, с Люциусом. Нельзя отрицать, что меня тянет туда. Тянет вернуться и проверить: какое из воспоминаний окажется сильнее? Сбегу я оттуда в ужасе, едва увидев ряд деревьев, среди которых пряталась, проваливаясь по колено в снег и щедро поливая его дымящейся кровью? Или все хорошее пересилит, зальет теплом и светом, как заливает сейчас солнце двор перед больницей? Я пока не готова это узнать. Кто-то вошел в палату. Поворачиваюсь, ожидая увидеть колдомедика, вернувшуюся, чтобы проверить, не грохнулась ли я на пол — и вижу Снейпа. Так же, как пару месяцев назад, он стоит на пороге моей палаты и смотрит на меня почти что отрешенным взглядом. Единственное отличие — в этот раз на нем нет этой пыльной дорожной мантии, да и выглядит он не таким уставшим. Лиам его не убил. Я гляжу на него, оперевшись на подоконник — и слезы мои не просто начинают течь сами собой, они брызгают из глаз строго вперед, так что я их даже вижу в первый момент. А потом все мутнеет и расплывается, Снейп становится неразличимым черным пятном на мерзком зелено-коричневом фоне, и я пытаюсь проморгаться, чтобы видеть его четче, но реву еще сильнее, некрасиво, с соплями, скривив губы, и отчего-то даже не отворачиваясь. Когда от слез из горла уже рвется икота, я все-таки заставляю себя остановиться, вытереть лицо. Только тогда вижу: шоу не прошло бесследно. Глаза у Снейпа едва заметно округлились от удивления — ну правильно, его никто ни о чем не предупреждал, и он не знает, что я теперь как дырявая бочка, рыдаю по поводу и без, чего раньше никогда не делала. — Ты вернулся, — говорю гнусаво и все-таки икаю. — Как видишь. Стоять становится тяжело, я невольно оглядываюсь на кровать, но Снейп наколдовывает два кресла. Такой долгий планируется разговор? Если я его хоть немного понимаю, он должен быть на меня обижен, зол — после такого-то письма. Вряд ли ему есть дело до того, что я сожалею об этом; думаю, отказ в любой форме был бы воспринят болезненно. И все-таки он здесь. От непонятного облегчения, а еще от истерики, у меня подкашиваются колени — кресло оказывается очень кстати. — Ты получил мою записку? Лиам… — Она застала меня, когда я уже возвращался назад, — говорит Снейп, садясь напротив. Держится он прямо, скованно — я понимаю, что находиться здесь, со мной, ему некомфортно, и делает он это только по необходимости. — Лиама я встретил днем позже. — Вы встретились?! — я подаюсь вперед, опрометчиво забыв о ране — и морщусь, положив руку на живот. Снейп прослеживает взглядом этот жест. — Да. Боггарт его задери с этими односложными ответами! — Так что произошло-то?! — Он обвинил меня в убийстве Люциуса и попытался прикончить. Как видишь, не вышло. Я медлю, а потом все-таки спрашиваю: — Он мертв? — Да. Забыла уже, как спокойно он может говорить о смерти. Как о чем-то обыденном и неизбежном — он убил человека и говорит об этом так же, как если бы помог ему вылечить насморк. — Так… зачем ты вернулся? Снейп пожимает плечами: — У меня оставались некоторые обязательства перед Люциусом. Драко знал о них и решил, что моя помощь будет сейчас ему полезна. — Я думала, он тебя не жалует, — вырывается у меня прежде, чем успеваю подумать. Снейп прищуривается: — Так и есть. Но к делу это не относится. Я, кажется, начинаю понимать. — Это он тебя сюда прислал? — Да. Ему известно, что мы с тобой были… в дружеских отношениях. Были. — И он думает, ты сможешь уговорить меня на то, на что он сам не сумел? — я и не знаю, то ли мне заржать, то ли снова разреветься. С одной стороны, уж больно ярко представился Снейп, уламывающий меня пойти замуж за Драко. Такой свахи точно никогда ни у кого не было! С другой, я, похоже, угадала верно и Снейп это всерьез. Ему все равно, вот абсолютно, он здесь только потому, что ему велели прийти. Хрен знает, отчего, но я злюсь: сперва хотел избавить меня от ребенка, теперь предлагает устроить его судьбу, заодно на долгое время связав меня с человеком, которого я презираю. А ведь Драко настроен решительно, несмотря на то, что относится ко мне ничуть не лучше. Видимо, прав был Лиам, упокой Мерлин его одержимую душу: для него кровная связь многое значит. Драко и правда готов пожертвовать возможностью завести собственного наследника, только чтобы ребенок его отца не остался под единоличным присмотром особы вроде меня? Вот же как все повернулось… Снейп наблюдает за работой мысли, красноречиво отражающейся на моем лице, и качает головой: — Даже пытаться не буду тебя уговаривать. Я уже сказал ему, что разумные доводы тебя не впечатлят. — Ну и что же тогда меня впечатлит? — спрашиваю с вызовом. Он думает, что хорошо меня знает, да? — Я, — просто отвечает Снейп. Моргаю. — Н-не поняла? — До Драко — не без моей помощи — дошло, что его идея неосуществима, тебя не подкупить, тебе бесполезно угрожать. Твой… отпрыск если и войдет в семью Малфой, то уж точно не через брак. Но Драко все равно предлагает тебе убежище в мэноре, ты можешь продолжать жить там, сколько будет необходимо. Ему известно, что грядут неспокойные времена, и он хочет максимальной гарантии безопасности. Как щедро. — Ну а ты тут при чем? Или подразумевается, что от тебя это предложение будет воспринято лучше? — Подразумевается, что я буду рядом с тобой. Вот теперь Драко точно можно считать психом. Снейп. Рядом со мной. Когда мне удается выдавить хоть что-то, кроме бессвязных звуков, я произношу: — В качестве кого? — Телохранителя, полагаю. По крайней мере, до родов, чтобы ты снова ни во что не вляпалась. Также я могу следить за твоим состоянием, готовить необходимые зелья. Потрясающе, какие перемены. Буквально в противоположную сторону. Вместо зелья, которое вырвет плод из моей утробы — то, что поможет ему развиться. И как я должна реагировать? — Это очень… — я со всей возможной тщательностью подбираю слова, чтобы не выдать сомнений и не обидеть. — Очень любезно с твоей стороны. Я подумаю над этим, но… — Любезно? Снейп подается вперед, и впервые с того момента, как он переступил порог моей палаты, я вижу в его глазах истинные чувства. Чувства эти нельзя назвать добрыми. — Я надеюсь, что ты откажешься. Я почти готов заставить тебя отказаться. Последнее, чего мне хочется — это потратить полгода своей жизни, сидя в мэноре в качестве твоей чертовой персональной няньки. Но если ты откажешься, мой долг останется неоплаченным. Это было мое последнее обязательство перед Люциусом, последняя долговая расписка, если ее можно так назвать, и он все откладывал ее на потом, для чего-то крупного и серьезного, не желая меня отпускать. Я не скажу тебе, что заставило меня когда-то так подставиться, я был еще моложе тебя в то время. Просто поверь: мне важно это завершить. Если для этого нужно побыть нянькой глупой безответственной девчонки, я готов. Я стану ходить за тобой по пятам и следить, чтобы ты не убила ненароком себя и ублюдка, которого носишь, я сделаю все, чтобы ты исторгла его вовремя и в нужном состоянии. Но заруби себе на носу: делать я это буду не из любезности. Я не виновата, что в него летит новая порция моих слез. Я честно старалась разозлиться, сдержаться, попробовать поорать. Все застревает тугим комком где-то в горле, не находя выхода, и только проклятая соленая влага жжет мне щеки. Ну почему у нас всегда выходит — так? Про молодость свою безрассудную мне рассказал, про нежелание оставаться в долгу. Еще и Люциуса приплел. Умно, гад ты этакий. Злопамятный, истекающий ядом гад. Не сомневаюсь, это была только твоя идея, твой хитрый замысел умело надавить на мое чувство вины, ведь Драко о нем ничего не известно. Значит, и правда хочется тебе обрести долгожданную волю. Здорово же тебя Люциус скрутил, больше чем на двадцать лет — и не надо, не говори мне, чем. Он умел видеть слабости и предлагать цену за них, этого у него было не отнять. Знал бы он только, что последней услугой будет забота о его ребенке — о том, которого ты предложил убить, и одним лишь этим предложением навсегда разорвал остававшуюся у вас с Люциусом необъяснимую связь. Ай да Малфой. Даже с того света умудряется всеми нами вертеть. — Что, и меня хочешь послать на хер? — спрашивает язвительно. — Иди… — всхлипываю глубоко, шумно, не сумев договорить, — иди ты… Снейп встает: — На размышления тебе три дня. Как раз до выписки. Впрочем, если ты согласна, я могу забрать тебя прямо сейчас и долечить в домашних условиях. Дай только взгляну… И он тянет руку, эти свои паучьи пальцы, к моему животу. Я не двигаюсь и не сопротивляюсь, последние силы мои иссякли от истерики, я только смотрю на его руку, понимая отрешенно: чтобы увидеть рану, ему нужно задрать край рубашки, а без моей помощи у него это не выйдет. Но Снейп и сам отказывается от этой идеи. Не донеся ладонь каких-то пару дюймов, внезапно отдергивается, сжимает пальцы в кулак. Выпрямляется обратно во весь рост. — Дай знать, если решишь согласиться. Когда он уходит, исчезает и кресло, на котором он сидел. А мое — остается. Готова поспорить, он бы хотел, чтобы я шлепнулась задом на пол — сказал же, что готов заставить меня отказаться — однако кресло продолжает стоять тут все три дня. Черное, простое и ужасно неудобное. Я больше не сажусь в него, но и не убираю. Пускай стоит. * * * В мою коллекцию незаживающих шрамов добавился еще один. Тонкий и розоватый — колдомедик говорит, он неплохо затянулся, но менее заметным уже не станет. Если так пойдет и дальше, скоро я буду покрыта шрамами, как любой настоящий аврор, при этом даже не занимаясь их работой. А мне этого допускать никак нельзя, ведь кто знает, когда кончится запас моей феноменальной везучести. Да, пойдя на поводу у своих стремлений, я в итоге нашла убийцу Люциуса и даже отомстила за его смерть, но при этом чуть не последовала за ним, прихватив и ребенка. Это того не стоило. Ничего не стоило, если посудить. В день выписки я поднимаюсь на пятый этаж больницы. В отличие от третьего, где лечат опасные инфекционные заболевания, или второго, оборудованного клетками для потенциальных оборотней, здесь нет охраны, поэтому пройти к палатам можно без труда. Пациенты здесь самые тихие. Они провожают меня бессмысленными взглядами, изредка бормоча себе что-то под нос. Аргуса Филча я нахожу как раз в тот момент, когда его осматривает колдомедик: светит в глаза, проверяя реакцию зрачков, щелкает пальцами возле каждого уха по очереди, стучит по коленям. Филч сидит, сгорбившись, на постели, и ни одна из этих манипуляций не заставляет его пошевелиться хоть немного. Он полностью безразличен к окружающему миру. Или нет?.. — Мистер Филч, вы меня слышите? — зовет колдомедик. — Моргните дважды. Проходит пара мгновений, прежде чем тот отвечает, сомкнув болезненно распухшие веки сперва один раз, затем второй. Еще не все потеряно. Что будет, если он меня увидит? Воскресит ли это в нем страшные воспоминания? Я стою в дверях палаты, почти не дыша, ожидая, что он вот-вот повернет голову — но Филч на меня не смотрит. — Лаванда? — раздается за спиной негромкий нежный голос. Парвати. Парвати с такими же красными, как у меня, глазами — она не обязательно плакала только что, такое бывает, если плачешь дни напролет и глаза будто привыкают к этому состоянию. Парвати с обкусанными от волнения губами и тонкими смуглыми пальчиками, растерянно обхватывающими предплечья. — Парвати… Всхлипнув, она единым стремительным броском преодолевает расстояние между нами и заключает меня в объятия прежде, чем я успеваю как-то подготовиться. Раньше из нас двоих такое всегда проделывала именно я. — Мне так жаль, — шепчет Парвати мне на ухо, — Лаванда, я не могу выразить, как же мне жаль… Я не совсем понимаю, что она имеет в виду: смерть Люциуса, или мое ранение, или что-то еще, но тут Парвати отстраняется и робко спрашивает: — Как… твой малыш? — В полном порядке, спасибо. Во взгляде ее, который она опускает на мой живот, нет ревности, только тревога и грусть — смешанные со столь врезавшимся мне в память мечтанием. — Если тебе… если вам потребуется что-то, ты только скажи, ладно? — произносит Парвати. — Я же тебя знаю, будешь выматывать себя, но помощи лишний раз не попросишь. Я очень хочу… хотела бы тебе помочь во всем, чтобы тебе не пришлось справляться одной. Мимо нас проходит колдомедик, завершивший осмотр Филча. Я оборачиваюсь, чтобы еще раз взглянуть на согбенную безвольную фигуру. — Мне тоже… очень жаль, Парвати. Но для этого уже слишком поздно. Она понимает это по-своему и снова всхлипывает, часто кивая: — Да, конечно. Да, ты права, прости… прости меня. Не за что прощать, Парвати. Тебе следует держаться от меня подальше не потому, что я на тебя в обиде. Как бы мне ни хотелось, чтобы рядом был кто-то близкий, кто поддерживал бы во время беременности, держал за ручку в трудные моменты, просить тебя о таком у меня нет права. Я отправляюсь в дом бабули Роуз. Хотя его уже, наверное, нужно перестать так называть. Она не вернется — я понимаю это, едва зайдя в гостиную. В прошлый раз это не было столь очевидным, но тикающие часы, брошенный плед, подернутый дымкой воздух — они кричат в меня, кричат о том, что последний мой родной человек ушел, пускай даже казалось, что уж она-то вечна. Вот ее дом, вот кухня, на которой она готовила мне яблочные пироги, вот ее сад, в котором росли самые прекрасные розы, а ее самой — нет. И ведь в мэноре будет в разы хуже. Здесь я только вспоминаю о прошлом, там — буду думать о несбывшемся будущем. Нет, это невозможно. Пускай Снейп придумает другой способ расплатиться по счетам, я не настолько виновата перед ним, не так сильно мне нужна его помощь. Он ведь только обрадуется. Осталось придумать, как ему об этом сказать. Мой Патронус словно чувствует, что над правильными словами я буду думать долго — кошка терпеливо садится передо мной, сияя размеренным светом. Есть что-то в свете Патронусов, в этом видимом сгустке надежды и радости, отчего на душе становится спокойнее, а в голове проясняется. Все верно, я должна ему отказать. Не ему, конечно же — Драко. — Снейп, — сказав, я замолкаю. Кошка смотрит на меня, поводя ушами, и, наверное, сама удивляется тому, какая я идиотка. — Северус…