Exodus L.B.

— Вам нельзя здесь находиться, мисс Браун. Я совершенно не была готова его встретить — в первое мгновение мне даже кажется, что он обращается не к той девочке у зияющего проема, которую я сейчас не вижу, но которая, точно помню, так же вздрогнула от звука его голоса. Нет, Снейп словно обращается ко мне, смотрит на меня из темноты. И я думаю: какого черта, ведь он сам оставил для меня это воспоминание, почему же теперь он не рад меня здесь видеть? Миг проходит, Снейп шагает вперед, заставляя меня инстинктивно отшатнуться в сторону. Конечно, он говорит не со мной. То есть… Та, другая Лаванда, смотрит на него широко распахнутыми глазами. Не испуганными — вернее, испуг этот вызван отнюдь не появлением директора, который может наказать за нарушение школьных правил. Эта Лаванда не просто так оказалась на самой высокой башне в ночной час, да еще у края. Перед тем, как Снейп окликнул ее, она долго всматривалась в темноту у своих ног — безлунной ночью та казалась просто нескончаемой. — Отойдите назад. Снейп говорит спокойно, пожалуй, чересчур спокойно. Он и в самом деле тогда решил, что я готова натворить глупостей. Прыжок с такой высоты даже для волшебника мог бы быть смертельным — не наверняка, но мог бы. Так почему Снейп не использовал магию, почему заговорил со мной? Это никак не похоже на его манеру решать проблемы. Обездвижить, вытолкать прочь, сдать старостам, попутно сняв баллы и пригрозив отчислением — вот его метод. Так он всегда поступал с нами, школьниками, малолетними бунтарями. Он не тратил на нас лишних слов, если те не были оскорблениями. Снейп подходит еще ближе, тени падают на его лицо, но мне все равно видна каждая черта. Той, прежней мне, тоже было хорошо все видно. Наверное, это не первый раз, когда мы оказались всего в нескольких шагах друг от друга — но быть рядом в шумном классе, когда вокруг еще десяток-другой человек, и быть столь вопиюще близко, когда рядом совсем никого, темной ночью, в абсолютной тишине, чтоб было слышно каждый вздох — ту Лаванду это определенно смутило. Потрясло. Как и то, что Снейп не вел себя обычным образом. И теперь уже это потрясение, а не страх высоты или собственных мыслей, заставляет ее стоять на месте, не шелохнувшись. Он останавливается у самого края, без всякого выражения смотрит вниз. Затем вдруг вздыхает и поднимает взгляд наверх, к беззвездному небу. — Дайте угадаю: вы думаете, как же так получилось, что вы оказались здесь, да, мисс Браун? Думаете, почему ваша жизнь свернула куда-то не туда. Быть может, в какой-то другой, более правильной, более справедливой реальности вы продолжаете вести безоблачное существование, даже не подозревая, что ваш не столь удачливый двойник стоит сейчас в холоде и темноте, слушая какой-то бред от своего врага. Нынешняя я возразила бы Снейпу, что он не мой враг и никогда им не был. Но та Лаванда, моргнув, выдыхает облачком пара: — Моих родителей убили. Снейп все-таки смотрит на нее. После секундного молчания говорит: — Я слышал. И это звучит очень похоже на соболезнование. Не то чтобы он сказал это каким-то особенным тоном… — Однако, — продолжает он, скрестив руки на груди, — никто и ничто не сможет одержать над вами верх, пока вы сами этого не позволите. Вы молоды и полны сил. Даже неправильная и несправедливая — это ваша жизнь, и другой у вас не будет. Боритесь за нее. Две пары изумленных глаз смотрят на него сейчас — я успела позабыть, какую бурю чувств вызвали во мне его слова. Друзья утешали меня, как могли, но никто не говорил со мной так честно и жестко. Жизнь, свернувшая не туда… Да, точно, именно так Снейп сказал. Так, будто хорошо понимал, как это бывает. — Идите спать, — командует он, снова отворачиваясь. Придя в себя, обалдевшая Лаванда Браун быстрым шагом идет к выходу с Астрономической башни. Затормозив на миг, она несмело оборачивается: — Спасибо. Снейп ее уже не слышит. Я крадусь вперед, чтобы встать рядом с ним, занять собственное, только что покинутое мной же место возле края пропасти. Отсюда лучше видно его лицо — и я разглядываю его, всматриваюсь жадно. Зачем он оставил мне свое воспоминание о нашем первом разговоре? Чтобы у меня было хоть что-то? Чтобы напомнить, как важно ценить то, что у меня есть? Внезапно Снейп поворачивает голову и смотрит на меня. Я забываю, как дышать, но потом взгляд его скользит вниз, и до меня доходит: он просто посмотрел туда, где я стояла. Воспоминание развеивается... но обратно в мэнор я не возвращаюсь. Теперь я стою в Большом Зале. За четырьмя длинными столами, заставленными едой, сидят ученики. Судя по светлому оттенку зачарованного потолка, сейчас обеденное время. Однако никто не ест, не шумит, не слышно оживленных разговоров — все с одинаковым напряжением смотрят в сторону преподавательского стола. Снейп, на правах директора, восседает ровно по центру, равнодушно взирая на окружающих. Он крайне редко спускался к общему приему пищи, только по особым случаям, когда требовалось его присутствие. Прилюдное наказание провинившихся учеников было как раз таким случаем. Нас было пятеро, Амикус Кэрроу велел нам выстроиться в ряд, спинами к преподавательскому столу. Я вижу себя с краю — ну да, подбородок задран кверху, губы упрямо сжаты. Даже Невилл рядом со мной не выглядит так, будто готов прямо сейчас повторить свои партизанские подвиги, он гораздо спокойнее. — ...нарушители дисциплины несут угрозу мирному учебному процессу! — на весь зал вещает Кэрроу, тыча в нас пальцем. — Они подводят не только себя, но и всех своих товарищей! И кто среди них, этих борцов за сомнительные цели? Я спрашиваю: кто?! Вот — вот она, например! Скривившись в показном отвращении, он выталкивает меня вперед из общего ряда. — Дочь той, что предала собственный вид, связавшись с магглами! Предательство крови — худшее из преступлений! Непростительное извращение, которое не может быть так просто забыто! Из-за слизеринского стола раздается одобрительный гул — но, справедливости ради, слова Кэрроу поддерживают не все слизеринцы. Остальные факультеты молчат, и это отнюдь не трусливое молчание. Все они смотрят, не отводя глаз, разделяя этот миг со мной, со всеми, кого выстроили для показательной «порки». Ничего непоправимого Кэрроу в ту пору с нами не делали — знали, что стоит им кого-то серьезно покалечить на глазах у всех, это вызовет волну гнева и в школе поднимется бунт. Мы же, в свою очередь, терпели их пропагандистские высказывания и периодические тычки, ведь решительные действия могли привести к тому, что в школу направят еще больше Упивающихся. Преподаватели также старались сохранить нейтралитет — вот и сейчас они наблюдают за представлением со сжатыми губами, но абсолютно не вмешиваясь в него. Пока Кэрроу продолжает поливать меня грязью, выбрав на сей раз основной жертвой, я не смотрю в ту сторону — и так знаю, что сейчас будет. Все мое внимание занимает Снейп. В тот раз он был у меня за спиной и я не видела его реакции, да и не интересовала она меня. Зато теперь я могу видеть, каким гневом сверкают его глаза из-под нарочито прикрытых век — если не знать это их выражение, можно подумать, будто ему все равно. Вряд ли его негодование было вызвано издевательством именно над моей персоной — он нес ответственность за всех нас. Руки Снейпа едва заметно напрягаются, когда Кэрроу объявляет, что предатели крови должны своим видом отличаться от «нормальных волшебников». Этот ублюдок схватил меня за волосы, заставил наклониться и под прокатившиеся по Большому Залу возмущенные вопли студентов обкорнал меня заклинанием. К чести МакГонагалл, она тоже подскочила с места, даже, как мне потом говорили, схватилась за палочку — на все это я не смотрю. Все, что мне сейчас важно — это Снейп. Его гнев, который я теперь могу отчетливо распознать. Большой Зал исчезает в вихре растворяющегося воспоминания. Теперь вокруг меня — один из коридоров замка, а напротив — Лаванда с уродливо обрезанными волосами, разрисовывающая несмываемой краской одну из стен. Меня всегда было трудно остановить. — И какой, по-вашему, от этого толк? Услышав язвительный голос, она подпрыгивает на месте. Снейп едва ли удостаивает надписи секундным взглядом. А я ведь так старалась, выводя аршинными буквами «ТРУС» и следом — «УБИЙЦА». — Вы имеете в виду кого-то конкретного, мисс Браун? Только после его фразы я поняла, что надписи он мог принять на свой счет. Мне этого не хотелось, я даже не думала задевать Снейпа. Что бы про него ни говорили мои друзья, после того разговора на Астрономической башне он больше не казался мне таким уж гадом. Хватило пяти минут, чтобы поменять о нем мнение — говорит ли это о моей эмпатии или о беспринципности? Черт его знает, одно лишь верно — увидев тогда Снейпа вблизи, я поняла: ему не нужно подниматься на башню, чтобы оказаться у края. Он всегда там, и какими-то идиотскими надписями его уж точно не проймешь. — Потрудитесь убрать это, — бросает он, проходя мимо. — И заканчивайте уже с подобными глупостями. Если Кэрроу поймают вас с поличным… Что ж, именно так и случилось. И снова коридор замка, только другой, уже и темнее. Амикус, этот злобный придурок, приближается незаметно. Не надо было мне идти туда одной… Если уж на то пошло, не надо бы идти вообще, стоило послушаться Снейпа. Но с ним мне все сошло с рук, и я вроде как расслабилась, ощутила безнаказанность. Лучше бы он наказал меня отработкой, как остальных. Это глупо, но мне хочется закричать, хочется предупредить ту Лаванду — почти больно наблюдать, как опасность подкрадывается сзади, а она ее не видит. Кэрроу хватает ее за руку, выворачивает ей за спину. Лаванда вскрикивает тонко, падает на колени. — Таких, как ты, бесполезно предупреждать. Ему это определенно нравилось. Нет, не так — он испытывал такое явное удовольствие, мучая других, что тут напрашивается диагноз. И вот такой отброс был назначен блюстителем порядка в школе… Удивительно, как мало значения Волдеморт придавал воспитанию подрастающего поколения. Кэрроу чуть проворачивает кисть — и Лаванда пищит на полу, как пойманный зверек. Это было больно, но не так больно, как то, что последовало за этим. Стоп, если я сейчас смотрю воспоминания Снейпа… значит, он присутствовал при этой сцене? Я оглядываюсь по сторонам, и не без труда различаю его в тени коридора. Он не особо старается быть незаметным, но если не знать, что он там, ни за что не увидишь. Снейп не шевелится, когда Кэрроу произносит заклинание — тот знал кучу магических способов наносить увечья, от легких до весьма серьезных. Особенно хорошо у него получалось, если жертва была безоружна и не сопротивлялась. Рука выворачивается под неестественным углом, раздается приглушенный хруст сломанной кости — и Лаванда орет во всю глотку, орет до хрипа, слезы текут по ее щекам. Кэрроу смеется и отпускает ее, позволяя упасть лицом в каменный пол. Снейп неподвижен… Нет. Быстрее, чем я могу различить, он движется вперед. Кэрроу поднимает голову, замечая его в последний момент, гнусная улыбка слетает с его рожи. Это единственное, что он успевает сделать — перестать скалиться, потому что в следующий момент голова его дергается в сторону и сломанная шея хрустит намного громче, чем перед этим моя рука. Он падает назад с дурацким и жутким выражением, застывшем на мертвом лице. А я хватаю ртом воздух, потому что не дышала последние секунды. Что сейчас произошло?! Как… Кэрроу же не… Стоит мне моргнуть, все меняется. Снейп по-прежнему стоит, растворившись в темноте коридора. Кэрроу наклоняется и шипит мне какую-то гадость, а потом уходит — так и было на самом деле, так я это запомнила перед тем, как отключиться от боли. Он бросил меня с серьезным переломом, и проваляйся я там до утра, руку бы мне уже не вылечили. До сих пор я не знала, кто меня тогда нашел. Только когда вдалеке стихают шаги, Снейп подходит ближе. Следующее воспоминание — больничное крыло. Кажется, прошло несколько дней. Я плохо помню то время, рука долго не заживала, причиняя адскую боль, и мадам Пофри приходилось накачивать меня снотворным. Стоит ночь. Больничные койки, в основном пустующие, разделены тканевыми загородками, Снейп неслышно идет между рядами, высматривая кого-то. Впрочем, не «кого-то” — я знаю, что он ищет меня. Непонятно лишь, куда делась мадам Помфри, вряд ли она добровольно позволила ему разгуливать тут посреди ночи. Снейп останавливается напротив меня, смотрит молча какое-то время. Затем садится рядом, с огромной осторожностью трогает лежащую поверх одеяла руку — за несколько дней та успела заметно иссохнуть и теперь, в темноте, приобрела какой-то синеватый оттенок. Я знаю, всегда знала, что это Снейп вылечил меня, но глядя, как его пальцы скользят по моей изуродованной конечности, я чувствую прилив благодарности… и что-то колючее в груди. Осмотрев меня, Снейп достает палочку. Ее движения плавны и легки; исцеляя, она летает надо мной, повинуясь его руке, и все это — полная противоположность тому, как Снейп обычно колдует. Он всегда машет палочкой резко, четко, словно вырезая что-то из воздуха. Мягко исцеляющий Снейп — когда-то для меня это определенно был оксюморон, до того, как я начала постигать его противоречивую натуру. А начала я именно в эту ночь. Ему определенно стоило меня усыпить: почувствовав прикосновение, Лаванда шевелится и открывает глаза. Взгляд мутный — еще действуют лекарства. Сама я плохо помню этот момент; проснувшись наутро, долго сомневалась: приснился мне Снейп или нет. Но рука чудесным образом выздоровела, а в совпадения я никогда не верила. Вторая ладонь, лежавшая до того поверх одеяла, медленно поднимается наверх — Лаванда тянется к Снейпову лицу. Он смотрит на нее, и что-то, похожее то ли на удивление, то ли на страх, проскальзывает в его взгляде, однако он не двигается и не пытается ее убрать. Не знаю, что было бы, коснись Снейпа эта бледная ладонь — не дойдя каких-то два дюйма, она бессильно падает вниз. Веки Лаванды смыкаются, она поворачивает голову, снова проваливаясь в сон. Снейп убирает палочку и, казалось бы, хочет уже подняться и уйти. Что-то удерживает его против воли на месте. Его пальцы поднимаются так же болезненно-медленно, словно он тоже испытывает слабость. В какой-то миг Снейп почти останавливает себя, но потом все-таки дотрагивается до лица Лаванды. Дотрагивается и застывает надолго, как если бы не знал, что делать дальше. Откуда-то приходит понимание, что на самом деле этого не было. И правда — все вокруг вздрагивает, меняясь, и Снейп оказывается в другой части больничного крыла. Он ушел, едва закончив лечить меня, и не позволил себе прикоснуться. Воспоминание еще не успевает смениться, а я уже знаю, каким будет следующее. Коридор Большой лестничной башни, ведущий к директорскому кабинету, строгая каменная горгулья — мне пришлось ходить туда раза четыре, прежде чем удалось его встретить. Снейп смотрит так, будто готов прибить наглую девчонку, и явно жалеет о своем «особом отношении». — Убирайтесь! — шипение разносится по гулкому коридору. Это и правда было страшновато. Но упрямство, конечно же, в очередной раз взяло верх над благоразумием. Лаванда кидается Снейпу наперерез, не давая пройти. — Я только хотела поблагодарить вас! Я же помню, вы… — И что с того? — рявкает он. Его явно перед этим что-то вывело из себя, и я выбрала весьма неподходящий момент для своих благодарностей. — Вы… Где-то вдалеке раздаются шаги. Еще минута — и в коридоре появится нежелательный свидетель нашего разговора. Кто бы это ни был, вопросов было бы не избежать — возглавив школу, Снейп перестал напрямую контактировать с учениками. Он мог сделать меня невидимой, мог изобразить, что поймал возле своего кабинета нарушительницу и теперь отчитывает ее — вместо этого Снейп, пробормотав под нос то ли заклинание, то ли ругательство, приводит в движение каменную гаргулью и толкает Лаванду мимо нее. Спрятавшись за поворотом винтовой лестницы, она слушает разговор — МакГонагалл пришла обсудить очередное наказание кого-то из гриффиндорцев. Первое время она часто это делала, потом наказания стали обыденностью, и она перестала. Может, если бы наказания эти были более суровы, декан продолжила за нас бороться, но нет, чаще всего провинившихся студентов заставляли мыть замок без магии или отправляли в Запретный лес. Я смотрю на строгое невозмутимое лицо МакГонагалл, впервые подмечая презрение в обращенном ко Снейпу взгляде. Раньше мне казалось, что она постаралась убрать все эмоции, обращаться с ним так, будто его не существует и она разговаривает со стенкой. А может, в тот раз она просто обиделась, что Снейп не пригласил ее для разговора в кабинет. МакГонагалл удаляется, печатая шаг, Снейп же проходит мимо гаргульи. Я иду за ним. Он не смотрит на притаившуюся на ступенях Лаванду, поднимается наверх, задевая ее краем мантии — сейчас бы я увидела в этом призыв скрыться с глаз долой, а тогда мне показалось, что он не против, если я последую за ним. Так я зачем-то и сделала. — Почему они так себя ведут? — спрашивает Лаванда у спины Снейпа. Зайдя в кабинет, он хватается за первый попавшийся свиток — сейчас мне более чем очевидно, что он просто делал вид, будто занят. — Кто? — прохладно интересуется в ответ, не отрывая взгляда от свитка. Лаванда осматривает кабинет. Я всегда была примерной девочкой, и на разговор с директором меня никогда не вызывали, так что в тот раз я попала сюда впервые. — Учителя. Они ведут себя так, будто ничего не происходит. Вы, по-моему, единственный, кто изменился. Снейп вскидывает взгляд и прищуривается: — Изменился? Поясните. Хотелось бы мне тогда, чтобы это было так просто объяснить. Снейп всегда был нелюдимым типом, да и я до седьмого курса редко обращала на него внимание. Лаванда молчит, растерянно кусая губы, и Снейп кривится: — Так я и думал. Держите свои умозаключения при себе, мисс Браун, высказывать их в такое время может быть опасно. И перестаньте воевать с Кэрроу, я больше не стану помогать вам. Свободны. — А почему помогли в первый раз? — Я сказал: свободны. Черта с два он от меня тогда отделался. Я слабо улыбаюсь и чувствую головокружение, когда сцена из воспоминаний снова меняется. Стоило бы уйти отсюда, досмотреть оставленные Снейпом отрывки памяти когда-нибудь потом… я не могу себя заставить. Он хотел, чтобы я это увидела. Он стоит передо мной, как живой, и чем дольше я здесь, тем больше могу понять. Все-таки, возможность взглянуть на прошлое со стороны — это необыкновенный дар волшебникам от магии. Были еще разговоры. Один за другим они проходят у меня перед глазами, и каждый раз дистанция сокращается. Не только физическая дистанция, хотя Лаванда из прошлого все время оказывается на шаг ближе к Снейпу, как и я сама. Я стою к нему практически вплотную, жадно вглядываясь в хищный профиль, поедая глазами малейшую деталь его облика. Что раньше, что сейчас, он притягивает — тем ли, что единственный из всех говорит всю правду, без прикрас и без фанатизма, или тем, что единственный из всех воспринимает меня всерьез. Даже с этим его насмешливым обращением, «девочка», которое проскальзывает в какой-то фразе и с тех пор звучит не единожды — он предельно серьезен. Тогда, в один прекрасный момент, в мою светлую голову ударила мысль: Снейп делает это не просто так. Разгадал, хитрец такой, мою девчачью натуру, понял, как я отреагирую на свое чудесное исцеление, на такой интерес к своей персоне. Ему был нужен «свой человек» среди гриффиндорцев, которые к тому моменту притихли, ушли в подполье — а значит, стали опаснее. Так я себя убедила — однако ненадолго. Снейп не просил ни о чем ему докладывать, не требовал поговорить с однокурсниками о благоразумном поведении. Этой темы он касался лишь вскользь, в основном прохаживаясь на счет их умственных способностей. Он был в меру язвителен, не слишком откровенен, и крайне, крайне честен. Сама не знаю, зачем, но Снейп позволил мне приблизиться к себе. Ему не было нужды просить меня никому об этом не рассказывать — делиться таким я не имела никакого желания. Это было только мое. Одно сумасшествие сменилось другим и на исходе зимы достигло своего пика. Это был тяжелейший период, начало конца. Отголоски событий из «внешнего мира” с каждым разом сильнее влияли на жизнь Хогвартса. Арестованные, высланные из страны, пропавшие без вести… Все меньше учеников ходило на занятия, уроки то и дело срывались. Кэрроу практически слетели с катушек от вседозволенности, в открытую хамили и учителям, и Снейпу, а студентов били, не скрываясь. Ее звали Орла Свирк, и была она типичной рейвенкло: смекалистая, зачитывалась книжками. Мы не перекинулись с ней и десятком фраз, но так уж случилось, что в тот вечер я и Орла столкнулись недалеко от Выручай-комнаты, где мы все привыкли собираться. Меня насторожило то, что она идет в противоположную сторону — и плачет. Тихо так, отчаянно. Она прошла мимо, я посмотрела ей вслед и продолжила свой путь. Выручай-комната была совсем рядом, как вдруг меня переклинило, развернуло в противоположную сторону. Я бросилась искать эту дурынду Орлу, которая была младше меня на три года, я заглядывала в каждый пустой кабинет на своем пути. Я опоздала. Странно, что она умерла так быстро. Волшебника очень трудно убить чем-то иным, кроме магии. Уж точно не веревкой: известны случаи, когда повешенные жили и день, и два, со сломанной шеей, но жили. Орле хватило двадцати минут. И не сказать же, что над ней издевались как-то особенно сильно. Видимо, у каждого есть свой предел выносливости — сколько провисеть в петле, прежде чем задохнуться, сколько терпеть унижения, прежде чем они перельют через край. Я повела себя бестолково: сняла ее, уложила на пол, потом, опомнившись, бросилась за помощью — сперва в сторону Выручай-комнаты, потом Больничного крыла. Потом сообразила, что нужно ее левитировать, так будет быстрее, но, вернувшись, обнаружила пустой класс. Кто-то забрал ее. Несколько дней прошли как в тумане. Даже не помню, как я снова очутилась в директорском кабинете — сама притащилась или Снейп меня выловил? — Вы не должны никому говорить. Вот так просто — не должна. Орлы Свирк нет и как будто никогда не было, она просто исчезла — и я никому не должна говорить. — Это вызовет бунт. Лаванда, подумайте, что будет, если… Почему он просто не стер мне память? Решил, что это бледное трясущееся существо и так не в себе? Что промывка мозгов сделает только хуже? — А как же ее родители?.. Снейп долго медлит, прежде чем ответить. Но он же, мать его, такой честный. — Их не стало еще осенью. Ну конечно. Колени Лаванды подкашиваются, она оседает на пол. А я отворачиваюсь — то, что сейчас произойдет, противоречит всякому здравому смыслу. Возможно, когда-нибудь я и решусь посмотреть на это со стороны, но только не сейчас. Звук шагов. — Лаванда, вы должны с этим… Прерывистый вздох — он подошел слишком близко, не ожидая, что я привалюсь к нему, как к единственной в этом гребанном мире надежной опоре. Мне хочется повести плечами — настолько явно ощущается сейчас его неловкое прикосновение. Собственный злой голос заставляет вздрогнуть: — Вы этого все время добивались, да? — Вы не в себе, Лаванда. Пустите. Если бы не абсурдность момента, я бы посмеялась над тем, как беспомощно это прозвучало. К горлу подкатывает ком, и я усиленно рассматриваю бумаги на директорском столе. Мне почему-то стыдно подглядывать — и без того все чувства разом вспомнили, как это было. Его рука в моих волосах. Его твердое бедро возле моей щеки. «Мне сложно назвать точную дату или даже месяц, но в какой-то момент я понял — это моя девочка.» Я сама испугалась своей смелости, но страх этот быстро прошел… «Безрассудная, вспыльчивая, потерянная. Придумавшая невесть что обо мне. Но совершенно точно — моя.» Что это было, Северус: верх твоей слабости, твоего собственного отчаяния — или ты знал заранее, что так будет? Или одно другому не мешает? Ты допустил, чтобы это случилось, чтобы я привязалась к тебе. Нарочно, как мне иногда кажется, или все-таки случайно? С тех самых пор мы больше не виделись. Кончились наши разговоры, которые были для меня как глоток свежего воздуха. По-другому и не могло случиться. Похмелье далось тяжело, но оно было необходимо. Последнее воспоминание — по крайней мере, я думаю, что оно будет последним — и дождливый день конца апреля. Я даже могу вдохнуть этот запах — сырости и надвигающейся катастрофы. Она гудит над башнями замка, ее слышат все. Зеленый флакон в длинных пальцах Снейпа кажется совсем крошечным. — Отдай его Поттеру. Лаванда не смотрит ему в глаза. — Что там? — Не важно. Просто отдай… ты поймешь, когда этот момент наступит. Я действительно поняла. Когда все вокруг взрывалось и горело, когда под ногами стонали раненые, я побежала в гриффиндорскую башню, чтобы забрать чертов флакон. Снейп уже исчез, примкнул в Волдеморту перед самой битвой, как все считали, и, по сути, я ничего ему не была должна. Одно сплошное упрямство погнало меня выполнять обещание — и за упрямство я поплатилась. Внезапная вспышка боли швыряет меня назад, я вываливаюсь из воспоминаний, отшатываясь от Омута памяти с рукой, прижатой к шее. Чья это была боль — моя или Снейпа? Вернувшись к себе, я прячу флакон обратно в комод. Айви спит, меня не было всего минут десять. Десять минут — и значительный кусок моей жизни, прошедший перед глазами. Это послание не дало никаких ответов. Вряд ли Снейп хотел заставить меня о чем-то сожалеть. Он мог бы, останься он прежним, мстительным, одержимым — но дело в том, что последние месяцы, проведенные со мной в мэноре, он был другим. Нет, он не стал мягким и всепрощающим, но его обида словно бы уступила место чему-то более значимому, заставив сосредоточить на этом свои силы. Таким я его и запомню. Снейп спас меня не единожды, спас мою дочь. Я разрешу себе тосковать по нему, но никак не впадать в отчаяние. Никто и ничто не сможет одержать надо мной верх, пока я сама этого не позволю. Уверена: именно это он и хотел мне напомнить.