IX Территория
Обед. В этом лагере мне-разумному осталось три обеда, не считая сегодняшнего, но в столовой об этом не знают и поэтому кормят тем же, чем и всех остальных, да и пионеры без очереди не пропускают. Все-таки очень занятный лагерь. Единственный лагерь, из тех, в которых я был, где персонал стоит с пионерами в общей очереди. Подтверждая это мне в затылок пристраивается вожатая. – Семен, ты не видел Шурика? А как догадалась, что видел? И вообще, я тут причем, Второй же есть? Что-ж мне, до тепловой смерти Вселенной Шурика искать? Хотя это так – не вопль отчаяния, это я просто бурчу про себя. – А как догадалась, что видел? – Семен, я серьезно. – Так и я серьезно, полчаса назад мы пересеклись у клубов. Я сюда, а он туда. – Ох, ну хорошо, а где-же он был? Ты не знаешь? Помню я договоренность с Шуриком, помню. – Да не получалось у него что-то, он пошел проветриться, задумался на ходу и выпал из реальности, сама знаешь этого юного гения. Хорошо – далеко не ушел, но, все равно: пока очнулся, пока сориентировался, пока назад вернулся. А еще у меня появилась мысль. Мысль про завтрашний поход, раз уж мне не отвертеться. – Ольга, у меня есть идея. От окошка раздачи мы уже отошли, и сидим за одним столом, друг напротив друга. – Так. Сразу говорю, еще одно мое купание ты не переживешь! – Да я вообще-то о походе. – Семен. Я уже заранее боюсь твоих фантазий… Заведешь мне детей в подземелье. – Ну, не в подземелье, но место поменять хочу. Да и тебе же понравилось купание, сознайся хоть себе. А я что? Ну, во-первых, так оно веселее. А, во-вторых, сейчас пришло в голову, что я могу сделать что-то такое, что пионеры запомнят, несмотря на перезагрузку перед очередным циклом. Пусть на уровне эмоций, ощущений и мышечной памяти, но запомнят. А есть еще, в-третьих, и, наверное, в-четвертых, но это личное. В общем, поступаю по отношению к Ольге некрасиво, примерно как поступил с Ульяной в прошлом цикле, когда мне понадобилось попасть вечером в библиотеку. Зная слабые места вожатой вывожу ее на эмоции и добиваюсь того, что включается Оля. Не надолго. Только, чтобы успеть подмигнуть мне, показать кулак и разрешающе кивнуть головой. Я добился своего, но мне жаль. Я жалею о двух вещах: вот об этом использованном мной приеме, и о том, что Олю я больше не увижу – это как прощание с ней было. Выхожу на крыльцо, подождать Алису с Ульяной и хватаюсь за голову. Черт! Это же под сотню оболтусов нужно провести по лесу, чтоб не потерялись, разместить на берегу и проследить, чтоб не утонули, ночью следить, чтобы мальчики с девочками по кустам не уединялись, и, еще вопрос, единственная ли в лагере бутылка водки?… Потому что сколько циклов живу и, кажется, наизусть все выучил, а сигареты тут впервые увидел. Ох, доктор, дайте мне таблеточек, я бациллу ответственности подхватил. Наконец выходят рыжие. – Нас ждешь? Опять в авантюру втягиваешь? – А почему сразу в авантюру? – А потому что вы с вожатой, так друг на друга сейчас орали, что ясно было – ты задумал что-то, а она сопротивляется. – Алиса, а вы против? А то я вон – Катьку с Викой привлеку. Сашку не привлеку – она слишком правильная, а Катьку с Викой еще можно спасти. – Я тебе привлеку! Колись давай! – Ну тогда идем ко мне. В тренерской я достаю из шкафа свернутый в трубочку план лагеря и окрестностей, тот, с периметром отмеченным синим карандашом, который мы с Ульяной украли из административного корпуса. Это настоящий план: в масштабе, с координатной сеткой, с легендой, со всеми тропинками и лесными озерами, не чета тому, что висит на информационном стенде. Знал бы я об этом плане циклов эдак пятьдесят-семьдесят назад… – Ульяна, теперь-то видишь? – спрашиваю, а сам веду пальцем по синей линии. – Вижу? Да! Теперь вижу! Вот и еще один способ отличать проснувшихся пионеров. Сажусь на кровать, девкам киваю справа-слева от себя, разворачиваю план на коленях. От «Совенка» к старому лагерю идет, в общем-то, широкая, хотя и сильно заросшая тропа. Но на поляне старого лагеря она не кончается, а, забирая к югу, выходит на берег реки почти у самого периметра. Обвожу пальцем это место. – Вот сюда мы и пойдем в поход. И мне нужна ваша помощь. Я специально самоустраняюсь и смотрю, как они справляются. Программа стандартная, но не стандартное место: выйдем завтра после ужина, вечер просидим за разговорами у костра, встретим закат и, часам к одиннадцати, вернемся в лагерь. Амазонки водят пальцами по плану, прикидывают расстояние, время, сколько и чего нужно брать. – Но придется пасти, чтоб не потерялся никто по дороге, особенно мелкие. А пастухов: я, вожатая, вы – девочки и Сашка, ну, футболистов еще можно Сереге-зайцу поручить, и всё. И командовать вам, а я так, на подхвате буду. – Семен, скажи, ты все-таки сбежать решил? Дела передаешь? Ведь не просто так ты на нас сейчас все сваливаешь. – Не то, чтобы сбежать. Подожди до костра, Уля – все расскажу. И опять две пары глаз, голубые и янтарные, смотрят внимательно. А мне пора идти уже к бабуле – мириться с ней. – Ну смотри. Будем ждать. Ладно, иди, мирись со своей поварихой, на волейболе увидимся. Вот действительно, как и говорила Ульяна, скорость распространения сплетен в лагере превосходит скорость света. Никому о содержании разговора с Глафирой Денисовной не говорил, но все уже знают – поссорились. Иду в столовую медленно – идти мне в столовую тяжело. Потому что и день замечательный, хотя бы уже тем, что по подземельям лазить не надо и других дел полно – тот же домик у пироманьяков проверить и с доктором потолковать, да и сходить – проверить тропу до предполагаемого места костра не мешало бы. Но иду мириться. В общем-то Лена вчера была права: все уже давно быльем поросло, проблема потеряла свою актуальность и отставлена в сторону, как несущественная, и можно просто махнуть рукой и оставить все, как есть. А то несерьезно получается: утром ругался, а сейчас уже объявляю, что претензий, собственно, и нет никаких. Вот как так? Виновата бабуля, а стыдно мне. Госсподя, ну как-же так? И как будто это я у нее прощения просить иду. Дверь в каморку бабы Глаши чуть приоткрыта. Стучусь и чуть не падаю с крыльца, сбитый с ног Сашкой. Ляксандра проносится мимо, но отбежав на десяток метров оглядывается – кого она там чуть не растоптала? Видит меня, быстро-быстро отворачивается и убегает окончательно. Мне не нравится, как она выглядит: как пыльным мешком ударенная, как человек, у которого только что отняли что-то самое дорогое, как… как… Что там говорят: «Человек, возьми все, что пожелаешь, но заплати за это настоящую цену!»? Не знаю, что там она пожелала, но настоящую цену сейчас, судя по ее виду, Сашка явно заплатила. Пару секунд выбираю, но нет – баба Глаша подождет, а Сашка мне сейчас дороже, разворачиваюсь спиной к двери и бегу догонять Александру. Все тот же язык леса, тянущийся от забора, между библиотекой и бадминтонной площадкой и упирающийся в столовую. Не очень большой, но если захотеть – спрятаться можно. Можно спрятаться так, что не найдут, но это удастся только двоим: рыжей, с голубыми глазами, либо зеленоглазой, у которой волосы с фиолетовым отливом, и то, я бы, пожалуй, взялся их поискать. А Саша, Саша – вот она, чуть отошла с тропинки, спряталась за сосну, чтоб ее видно не было, и сидит, обняв колени, прислонившись спиной к той же сосне. Не плачет, нет – не тот характер, но сидит, уйдя куда-то далеко вглубь себя. Сейчас она кажется совсем маленькой. Маленькой, худенькой, почти прозрачной – земля сквозь нее просвечивает. А ведь земля и вправду просвечивает, это что, это дематериализация? – Сашка, останься! Я подбегаю, кладу свою руку на ее левое плечо и слегка нажимаю. Плечо, как поролоновое ощущается, но чувствую пальцами, как оно постепенно твердеет и понимаю уже, что остается Сашка. На меня глянула, но решила, что мне можно, кивнула и опять в себя ушла. Саша, надеюсь, скажет, что с ней приключилось, или даст понять, что все в порядке. Но вот бабуля, Глафира Денисовна эта, кажется заслуживает отдельного решения, пока я еще способен эти решения принимать. Не знаю, что она там Саше сказала, но оставлять у себя за спиной эту бабушку я не хочу. В общем так: даю Сашке полчаса, нет – сорок пять минут, и если ничего не добьюсь, то пойду разбираться с поварихой. Выбираю место почище, отворачиваюсь, чтобы не смущать прямым взглядом ребенка, откидываюсь на спину, закинув руки за голову, и смотрю сквозь кроны деревьев на облака. Высоко в небе ползут тюки с ватой, в памяти откуда-то всплывает слово «альтокумулюс». Перевожу взгляд ближе – поползень, оправдывая свое имя, ползает по стволу попеременно то вверх головой, то вниз. Взгляд еще на один уровень ближе – гроздья калины, еще зеленые. Еще ближе – красно-черный жук-пожарник деловито лезет вверх по травинке, по своим жучиным надобностям. Со спортплощадки слышны голоса и удары по мячу, кто-то из среднего отряда тоже балуется волейболом. Сейчас встану, еще раз легонько пожму Саше плечо, скажу ей, что она не одна и пойду воспитывать засекреченное мировое светило, возможно даже ремнем. Видимо, вот так и подкрадывается маразм, ведь мировому светилу девяносто четыре года, хотя и выглядит лет на семьдесят, максимум. – Как же так? – прерывает молчанье Саша. Ведь я же живая. Семен, скажи, я же живая? Я хожу, я дышу, я сплю, я мечтаю. Я думаю и чувствую, наконец. И вы все здесь со мной… рядом со мной. Вот скажи, ты же пришел сюда, ко мне, сейчас. Почему? Я молчу, а Сашка требует. – Отвечай! – Я увидел, что тебе плохо. Была бы ты посторонней, наверное, деликатно прошел бы мимо. Но ты близкий мне человек. Хотя, прогнала бы сейчас – ушел бы, может быть, а может и нет – мне не все равно, что с тобой происходит. Но ты же не прогнала, вот я и остался. – Да, ты мой друг, я знаю. Хотя ты на меня и смотришь, как на ребенка, а не как на девушку, хотя ты даже в Ульяне больше девушку видишь, а ведь она младше меня. Но ты мой друг и побежал за мной сюда, чтобы помочь. Значит ты меня видишь, меня – живого человека. Не думай, мне ничего от тебя не надо, но то, что есть – я очень ценю. И вдруг он мне говорит, что я – автомат, который запрограммирован считать себя живым человеком и занимаю чужую ячейку. И я ведь сначала подумала, что он – это ты. Нет, в какой-то мере, он, это действительно я, но мне остается только скрипнуть зубами – это существо уже добралось до моих друзей. Правда, есть и хорошая новость – бабуля частично реабилитирована. – Саша, чье мнение для тебя важно? Близких людей или злобного сумасшедшего, который, к тому-же, нематериален. – Ты его знаешь? Меня очень больно ранил этот твой нематериальный сумасшедший. – Он не мой. Был бы мой, его бы здесь не было. Как он выглядел? Похож на меня, но лица не разглядеть? – Ну да. И голос твой. Только, сейчас понимаю, что у тебя интонации другие, ты с людьми часто, как с маленькими детьми, которые потерялись, разговариваешь, даже с вожатой. Не кричишь никогда, даже когда что-то плохое, вон, как с пожаром этим. Ты же на Сережу с Васей не кричал, а сочувствовал им, что-ли. Что вот теперь им придется домик ремонтировать, а могли бы в футбол играть. Вот и с остальными – ты, когда говоришь, у тебя какое-то сочувствие и желание помочь в голосе проскакивает. А этот… Мне после того разговора так плохо стало и все безразлично как-то. Захотелось, чтобы меня просто не было. Нет, не хочу рассказывать – вдруг разревусь. – А сейчас? – Сейчас тоже плохо, но терпимо. Это пройдет. – Точно пройдет? На будущее, и сама не заговаривай с ним и ему не отвечай. Сделать он тебе ничего не сможет, кроме как словом, так что просто проходи мимо. И Мику передай, к ней он тоже может прийти. Да, большинство наших встреч с Пионером так и происходили: многослойные фразы, с ядом внутри, с его стороны и игнор – с моей. Этот игнор, кажется, единственный способ взбесить Пионера по настоящему. Смотрю на Сашку, действительно, плохо ей, но все-таки удивительно крепкая психика у девочки. Двадцать минут назад сидела и потерянно смотрела в одну точку, готовясь исчезнуть, а сейчас уже можно отпускать без опасений. Переживает еще, но уже ясно, что справилась. – …а почему ты говоришь, что он не материальный? Как привидение, да? Как же он тогда дверь открыл? – А вот так: внезапно появляется и исчезает, двери открывает, может сесть рядом на диван и диван продавится – в его-то мире эти вещи тоже есть. Может что-то в руки взять и тебе передать, а попробуй его потрогать – только кожу покалывает и рука внутрь него проваливается. Именно поэтому у него еще все зубы целы. Я когда-то попробовал, а он только смеялся. – Спасибо. – За что? – За то, что когда-то попробовал, за то, что одну меня сейчас не оставил, да много за что. – Сашка, ты меня смущаешь. Пойдем уже, а? Хватит тут уединяться в кустах. – Пойдем. Только… ты мне потом еще расскажешь? Я, конечно, тебе и вчера не поверила, и сейчас не верю. Но интересно. – Сказки, значит, любишь? Девочка Александра, семнадцати годиков. Расскажу. Мы уже идем по тропинке, возвращаясь к столовой, а у самой границы леса Саша останавливает меня и стряхивает приставшую хвою и травинки с моей спины. На секунду ее рука замирает и отряхивание превращается в короткую ласку, а потом она хлопает меня между лопаток, совсем по Алисиному. – Все, теперь иди к своей поварихе. Нет постой, Катя с Викой на наш волейбол просятся. Можно им? Пожимаю плечами и киваю, можно, наверное, как остальные решат. – Приводи, но это как остальные решат. Волейбол вечером, это же у нас так – приятное времяпрепровождение. Я там не начальник. Баба Глаша у себя, сидит за столом, что-то записывает в своей тетради, смотрит на меня поверх очков, потом пододвигает ко мне чайничек с заваркой, пододвигает ко мне сахарницу. Пахнет, кстати лекарствами. Корвалол? – Пришел-таки. Чашка в серванте, чайник с кипятком на тумбочке. Что скажешь хорошего, физрук? – Баба Глаша, мне тоже приятно тебя видеть. Мой двойник тут появлялся, Сашку напугал, а я за тебя обеспокоился. – Не беспокойся. Пока ты его сюда не впустил он только пугать и может. – Это я, а как же Второй? Это же его лагерь, он тоже может впустить. – Каппа… Ну, вес личности, что-ли, если упрощенно, у тебя выше, а появлялся ты тут одновременно с ним или даже раньше его. Твой Второй только потому тут держится, что вы с ним не пересекаетесь по функциям, и ты его сюда принял. Наливаю себе чай, сажусь напротив и потихоньку, мелкими глотками, отпиваю. Оглядываю комнату и замечаю бутылек на подоконнике. Да, корвалол. – Баба Глаша, ты как к собакам относишься? Ну, или к кошкам, если они тебе ближе. А вот вопрос про кошек бабулю заинтересовал. Кстати, домашних животных здесь нет, ни одного кота, ни одной собаки при столовой или при складе. – Это ты к чему про кошек спросил? Видел чтоль? – Ни одной. Я про тебя спросил, а не про кошек. Представил себе картину – бабуля, втайне от всех, прикармливает на чердаке столовой кота. Нет, десятка три котов. Приносит к ним по вечерам кастрюлю с украденным у пионеров мясом… О нет, вспомнил свой сценарий ужастика из предыдущего цикла. Кастрюлю с мясом «активированного организма», а коты обступают ее вокруг, орут и дрожат от возбуждения и предвкушения. И реклама: «Пионерискас. Кусочки активированного организма в желе! Только лучшее, только молодость для ваших питомцев!» Кстати, интересно, как живность в режиме жизни по циклам себя чувствует? А баба Глаша, оказывается, отвечает на вопрос – Была у нас овчарка когда-то. Дик. Двенадцать лет прожил. Больше не стали заводить – очень тяжело, когда они уходят. Замолчала и ждет моей реплики, а я формулировку в голове потерял, пока фантазировал, а надо что-то сказать, ведь не для поддержки разговора я про кошек спросил. Ладно, попробую по новой, пусть и коряво. – Вот есть люди, которые собак любят больше чем людей. И я их понимаю. Животные – они честные, они любят тебя такого, какой ты есть, они не предают… Любой собаколюб продолжит. Ну, или кошколюб. Я к чему – перед животными, перед ними выбор никогда не стоит: любить или нет, предать или нет, быть или не быть. Животным проще, они не знают, что такое хорошо и что такое плохо – у них рефлексы. А людям, тем выбирать приходится, между плохим и хорошим. Знать бы еще, где плохо, а где хорошо. Что ни человек – то Гамлет. Ты вот тоже двадцать лет назад выбор делала. И до того делала, я уверен, и после. И цикл назад. И выбирать всю жизнь. Тем вы люди… Нет, тем мы люди и ценны: потому что за неправильный выбор нас, как правило, не награждают, за правильный – не наказывают, но, вот такой свободный выбор свободного человека – насколько же он дороже собачьего. Это я вчера начал понимать, когда Алиса в горящий домик вперед всех прыгнула, а я ее оттуда за юбку выдергивал, а потом утром, когда Шурик… а, неважно. А сейчас окончательно понял, когда рядом с перепуганной и потерянной Сашкой в лесу сидел. Бабуля вскидывается, но я успокаивающе машу ей рукой. Всё хорошо, мол. Сую нос в чашку и обнаруживаю, что чай закончился. Мне предлагают еще чашку, но я отказываюсь. – Я ухожу, баба Глаша. Последний цикл. Я, просто, не хочу, чтобы за моей спиной какая-то незакрытая дверь оставалась. Что вы, руководство проекта, там решили, относительно нас, двадцать лет назад, то решили. Тоже выбор сделали. Плевать, может оно и к лучшему, может, иначе, здесь был бы не я, или я, но не такой. Но если что с Сашкой случится – я найду в себе силы проснуться, имей в виду. Кстати, остальных моих девок это тоже касается. Я не угрожаю, пойми меня. Мне просто придется вмешаться. – Не хорохорься Семен. Ничего ты не сможешь, в ближайшую сотню циклов. Но за твоей компанией я присмотрю. По крайней мере от людей они не пострадают, пока я еще здесь командую. От людей в широком смысле. И за блондинку эту не беспокойся, сознание надо переписывать, когда организм только-только сформировался и еще ни разу свет не увидел. И то, вероятность успеха чуть больше половины. А как глаза открыл – все, в лучшем случае два набора разных воспоминаний, вон, как у… Не важно у кого, или-же, как вариант, классическое раздвоение личности. – А про два набора чужих воспоминаний, можно подробнее? – А что подробнее? Примеров захотел, так на себя в зеркало посмотри. Откуда ты знаешь, что меня студенты бабой Глашей звали, хотя школу закончил, по твоим словам, когда переходной шлюз пять лет, как закрыли и я уже здесь, в эмиграции, эти пять лет жила? Причем твои-то дополнительные воспоминания, это просто перекрестные помехи. Но вспомни свой шок при попадании в лагерь, и знай, что это еще цветочки. Посидели с бабулей, еще побеседовали, а на прощание она сказала. – Не думай, что я хочу оправдаться, но поверь – двадцать лет назад были еще причины вас за побочный эффект и неудачу эксперимента выдать. А я только махнул рукой и пошел смотреть, как там погорельцы справляются. А справляются погорельцы хорошо: домик, можно сказать, готов к заселению, только стекла остались. Вся мебель: кровати – две штуки, шкаф платяной – одна штука, тумбочки прикроватные – две штуки, стол – одна штука, стулья – две штуки стоят на лужайке перед входом. Заяц-Сережа с Васькой оттирают копоть с наружной стены, Сыроежкин обещал после ужина стекла вставить, внутри – обои поклеены и Оксана с Гришкой пол домывают. – Алиса или вожатая видели? – Алиса видела, сказала, чтоб позвали, когда все сделаем. – Ну имейте в виду, Алиса злая на вас – юбку-то порвала. – Нет, уже не злая, уже только делает вид. Еще лучше. Еще одной заботой меньше. – Так что вы тут сожгли, Вась, какой волшебный порошок? – Мы селитру с сахаром сплавляли, на топливо ракетное. – А рецепт откуда? А рецепт оказался из библиотеки. Книжка там, оказывается, есть по ракетомоделизму, переводная польская. – Вы, конечно, умные. Но хоть с теми же кибернетиками в следующий раз советуйтесь. И химичьте не в домике, а на воздухе. Думаю, что бы еще сказать и вспоминаю фрекен Бок. – Боже, какая это мука – воспитывать! Пироманьяки оценили, фыркнули все четверо. Вспоминаю – что еще на сегодня и понимаю, что всё. Сегодняшнюю программу я выполнил – можно развлекаться. Сейчас дойду до клубов, лично спрошу у Электроника про помощь и пойду к себе не торопясь, переодеваться к волейболу. По дороге, на площади, вижу Алису, злющую, с метлой в руках. В кои-то веки вспомнила про обязанности, или, что больше похоже на правду, ей напомнили. – Привет рыжая, летать учишься? Рыжая только грозит мне метлой и беззвучно шевелит губами. – А я ведь помочь хотел. Подтолкнуть в небо, так сказать. – Смейся-смейся. Смешно ему. – Алис, я сейчас до кибернетиков дойду и вернусь помогать, не заканчивай без меня. Это я ей уже на выходе с площади кричу, а Алиса только машет рукой. То ли «хорошо, я поняла», то ли «без тебя разберусь». На обратном пути гляну, что и как. Кружок кибернетиков без робота выглядит несколько пустовато. Сыроежкин, как раз, режет стекло, напевая: «Полюби ты Женя, Электроника, пока его током не убило...». Все приборы со стола убраны: на пол, на верстак, на подоконники. На столе лист стекла, а вокруг ходит Сыроежкин с деревянной линейкой и алмазом, два стекла уже вырезано, осталось последнее. Шурик сидит тут же и безучастно взирает на компаньона. – Привет, помощь нужна? – Да тут помогать то. А вставить – твои помогут, пусть работают, поджигатели. – Я им сказал, что если в следующий раз чего строить надумают – пусть с вами советуются. – Ну, пусть советуются, за совет денег не берем. Пока так разговариваем и последнее стекло со щелчком отделяется от большого листа по линии реза. Сыроежкин, надев кожаные перчатки и широко раскинув руки, берет остаток листа и просит. – Семен, дверь в кладовку открой и там помоги мне со стеклом развернуться. А то одному тяжело. Я срываюсь с места, открываю перед Электроником дверь в кладовку, пропускаю его вперед, потом захожу сам. В кладовке мы вдвоем осторожно задвигаем стекло за шкаф. – Слыхал что Шурик с роботом учудил? – Вполголоса спрашивает Электроник. – А что учудил? – Да сбежал от него робот. Вынес, говорит, на улицу, хотел ходовые испытания провести. Включил, а тот, может сигнал какой по радио поймал, как вчесал на полной скорости, и ворота, как назло, приоткрыты были. Говорит, догнать пытался, потому сам и потерялся в лесу. Но робот сорок километров в час бегает, разве догонишь. Так что, в поход пойдем – смотри, может где в овраге или в кустах увидишь, так сразу дай нам знать. И, не говори с Шуриком о роботе. Вообще, никому не говори. Видишь – сидит потерянный, переживает. Выходим из кладовки, я помогаю Электронику упаковать вырезанные стекла в старое одеяло, он берет с собой эти стекла, инструмент и отправляется к погорельцам, а я иду на площадь, спасать Алису. Или, может, учить летать на метле, этому, правда, она сама кого хочешь научит. Как-то незаметно я стал относиться к этому лагерю как к своему, действительно, дому. Вот и сейчас поймал себя на мысли о том, что иду подметать площадь не только ради красивой девушки, не только ради хорошего человека, а еще и чтоб в моем доме порядок был. Ну, при всей своей нелюбви к порядку, половину площади Алиса уже подмела, не как Славя, конечно, но видно, что площадь метеная. – Пришел, все-таки. – Ну, поиздеваться над ближним, это святое. Давай метлу и можешь начинать. – Что начинать? – Ну издеваться же. – Да не хочу я над тобой издеваться, настроения нет. Пока подметаем я предупреждаю о визите Пионера и рассказываю о перепуганной Сашке. Потом разговор переходит на волейбол, на Катю с Викой, на футболистов-погорельцев. – Электроник пошел стекла вставлять, так что, после ужина можешь принимать работу. Хотя у тебя есть выбор. – Это какой? – Ну, я пойду, до места завтрашнего костра пройдусь, тропу посмотрю. Хочу вас двоих пригласить, за компанию. Как раз до темноты успеем туда-обратно. – За компанию, говоришь. Все такое вкусное, ты знаешь. Хочется и над погорельцами поглумиться, и с тобой погулять… А, пусть над ними Ольга глумится, я в нее верю! – Очень хорошо, Алиса, что ты в меня веришь, но нельзя ли повежливее. Я же все-таки вожатая и не самая плохая. А то разбаловал вас Семен. Бедная Алиса от неожиданности аж приседает. Да, умеет вожатая подкрадываться, одна из немногих, неразгаданных мной, ее способностей. Вот же, минимум двадцать шагов асфальта до ближайших кустов и Ольги только-что не было, а вот она уже есть. К счастью, не так часто она этим своим навыком пользуется, а то каждой тени, каждого шороха бы пионеры шарахались. Я демонстративно смотрю на Ольгу, смотрю на асфальт у ней под ногами, смотрю на небо и бормочу под нос себе: «С Генды, что-ли, спрыгнула?» – Семен, ты мешаешь педагогическому процессу! – Алиса уже пришла в себя. Слушаю вас, Ольга Дмитриевна. А Дмитриевне сказать-то особо и нечего. Она обводит взглядом площадь, чуть кривится, видя кое-где полосы пыли на асфальте, но, в конце-концов, отпускает Алису взмахом руки. – Семен, я о походе завтрашнем хочу с тобой поговорить еще раз. Ты уверен, что нужно туда пионеров вести? Может, на старое место? – Ольга, вот, после ужина мы с девочками сходим и посмотрим. Если хоть малейшее сомнение будет – пойдем на старое. И вот мы втроем: Алиса, Ульяна и я идем в сторону старого лагеря. У меня в руках топор, у Ульяны – мачете, ну, на самом деле, здоровенный ножик с кухни, у Алисы – лопата, вдруг придется спуск к воде подровнять, ступеньки там сделать. На лопате, кстати, Ольга настаивала, а я поддержал. Вид, конечно, потешный, Алиса стеснялась, поэтому по территории лагеря лопату пришлось нести мне. Тропа до старого лагеря настолько утоптана, что просто не верится ни в призрак вожатой, ни в призраки пионеров. Кажется, что ежедневно по ней ходят пионеры живые: отрядами, звеньями и по одиночке. Видимо в поисках этих самых призраков. Показываю на едва заметную боковую тропку к провалу. – Помните? – Конечно Сёмка, сегодня же дата. Ровно цикл назад ты, в бомбоубежище, цинично надругался над невинными пионерками. – Язва. – Сам дурак. Но любим мы тебя не только за это. Идем дальше, и вот, перед нами, поляна старого лагеря. Девчонки просятся заглянуть на чердак, ну и я с ними за компанию. Как ни странно, но матрас на месте, одеяло с подушкой тоже. Веночек на подоконнике высох, почернел и скукожился. Смотрю на него с грустной улыбкой и перехватываю такой же взгляд Алисы. Киваем друг-дружке. – А вы знали, что Лена прячет Второго здесь недалеко, у озерка? Пятнадцать минут ходьбы днем? – Скажем так, догадывались. И вот ради чего, спрашивается, вся эта война? Неплохой парень оказался. Смурной какой-то, но не вредный. – Думается мне, не его вы караулили, а других. Только, как в анекдоте все получилось. Не в лотерею, а в карты и не выиграл, а проиграл. – Сём, ты опять нам эту стрелу поминаешь? Ох, простите девки, я не себя имел в виду. – Простите девочки, я не хотел вас обидеть, я не наше с вами знакомство имел в виду. Я о некоторых двойниках моих. Тех, что моих друзей обижают. Настолько, что Сашка едва не исчезла. Спускаемся по рассыпающейся лесенке и опять выходим на поляну. Я оглядываюсь и, наконец, вижу на юго-юго-западном краю поляны характерный V-образный прогал. – Пионерки, нам туда. Отдаю Алисе топор, сам забираю у нее лопату, мы строимся клином и врубаемся в заросли травы, а кое-где и маленьких березок. Трава вымахала Ульянке минимум по грудь, а местами и выше, но, все равно, через полчаса размахивания руками, мы, потные, стоим у начала просеки, над нами вьется туча насекомых, а позади нас, до заброшенного корпуса, тянется свежепроложенная тропа. – Ну вот, завтра наше стадо пройдет и совсем хорошо будет. Смешанный лес, с этой стороны старого лагеря, сменяется корабельными соснами, к реке ведет уже не тропа, а настоящая дорожка мощеная плитами, обсаженная барбарисом и шиповником. Почти прямая, только загибается так, что последний участок смотрит точно на юг. Конечно, за прошедшие годы, почти все благоустройство потерялось: трава проросла сквозь стыки плит и сквозь трещины в них, кусты никто не стрижет и не пересаживает, поэтому разрослись они совершенно безобразно, но все равно, следы цивилизации еще видны, даже несколько фонарных столбов уцелело. По плитам, даже заросшим, идти легко и уже через десять минут дорожка заканчивается квадратной поляной, с трех сторон ограниченной кустарником, тоже бывшим когда-то живой изгородью, а с четвертой – речным обрывом. Когда-то давно река спрямила свое русло, так что «Совенок» построили на берегу протоки. Теплой, не глубокой и не широкой протоки, ограниченной, как я всегда думал, от основного русла двумя островами. Когда-нибудь эта протока обмелеет, окончательно обособится от основного русла реки и превратится в озеро-старицу, озеро зарастет камышом, а потом заилится и, через стадию болота, станет простой ложбиной из которой, между бывшими островами, в реку будет стекать ручеек. Так и будет, я ошибался только в одном. То, что я принимал за противоположный берег оказалось еще одним островом из-за которого вырывается еще один речной рукав, уж никак не меньше, чем тот, что отделен от «Совенка» островами Ближним и Длинным. Впечатляет, не знаю какая великая река послужила прообразом, но впечатляет. Противоположного берега, настоящего противоположного берега, почти не видно – настолько он далеко, остров, я сразу назвал его остров Дальний, весь зарос лесом, он имеет в длину несколько километров, слегка изогнут и обращен выпуклостью к лагерю. И все три потока воды сливаются, прямо напротив нас, и объединившись бьют в обрыв метрах в пятистах правее. Вид с обрыва просто фантастический: Солнце, светит откуда то из-за спины и подсвечивает и оба маленьких острова, и макушку Генды, и два основных речных рукава, и такой далекий противоположный берег, и не менее далекий железнодорожный мост. На острове Дальнем что-то блестит, без бинокля не разглядеть, но, кажется, там, на острове, есть еще одно маленькое озерцо. Коршун парит где-то внизу, метрах в трех у нас под ногами, из норок в обрыве вылетают и возвращаются назад стрижи, издавая характерные визгливые звуки. Просто, ради одной этой картины стоило сюда идти. Фотоаппарата нет, жаль. – Мне хочется взлететь. – Не тебе одному. – И не вам двоим. Оглядываю поляну. Да, вот, вдоль обрыва, несколько утонувших в траве парковых скамеек, вот упавшие качели, а вот столбики, отмечающие край обрыва. Осторожно подхожу к самому краю, остатки лестницы ссыпались вниз и лежат, на замусоренном плавником пляже, аккуратной кучкой. – Какая же красота! Сём, мы же не будем так сразу возвращаться? Мы-то не будем, но вот пионеров я сюда не поведу, хотя, если не спускаться к воде… – Алис, сможешь завтра до обеда сюда прийти с парнями из среднего отряда, площадку подготовить? Нужно будет дров насобирать и напилить, костровище соорудить и, по тем столбикам, веревки натянуть. – Сделаем. – Ну, тогда, давайте присядем. Мы разводим небольшой костерок и сидим, болтая ни о чем, и сразу обо всем на свете, глядя, как темнеет небо и восходит Луна. – Семен, мы вниз не полезем? Искупаться. – Алис, я днем то побоюсь здесь без страховки спускаться, чтоб шею не сломать, а уж ночью…Мы уходим налегке, Мол туда-обратно. Возвращаемся не те, Что ушли когда-то.
– Девочки, обещайте мне одну вещь. Что не уснете вслед за мной. Мир, даже в этом искалеченном варианте, слишком хорош, чтобы от него отказываться. Девочки понимают меня без пояснений и Алиса, которая, в общем-то, в курсе, и Ульяна, которая, теоретически, ни о чем не знает. – В субботу? – Да, уеду с вами, а вернусь уже другим. Бабуля говорит, что циклов на сто, минимум, а вам сроку циклов сто пятьдесят примерно, так что вы имеете все шансы меня дождаться. А можете попробовать меня разбудить, только я не знаю, как. – Сём, мы тебе говорили, что ты гад? – Неоднократно. – Лена знает? – Что я гад? Подозревает. А то, что мне три дня осталось – знает. Бабуля еще знает, а остальные – те просто не поймут. Девки подлазят и прижимаются ко мне с боков – прощаются. Мы еще три дня вместе, но прощаемся сейчас. Сидим, уже молча, пока не темнеет окончательно и костер не прогорает. Я откатываю лопатой головешки к обрыву и отправляю их вниз, потом забрасываю остатки костра землей. – Ну что, пошли? Луна поднялась и в фонаре нет необходимости. Десять минут до старого лагеря, пять минут по поляне, и еще двадцать минут от старого лагеря, и мы в «Совенке». У домика амазонок прощаюсь с ними. – Семка, с тебя прощальный банкет. – Уля, я тебя обожаю. Кажется, в тоску и безысходность я девок не вогнал. Значит, основная моя задача на ближайшие три дня, это закрепить. На том и расходимся. На лавочке Лена. Не одна, поэтому не подхожу к ней, а только улыбаюсь и шутливо отдаю честь двумя пальцами. Лена улыбается в ответ, а Второй кивает. Похвалил уже книгу? А завтра у нас, по графику, дневной заплыв за земляникой и вечерний поход. «Быть по сему, – думаю я. И, до свидания, среда».