Лебединая песня

      В моей памяти остались лишь воспоминания о нём. Наши тихие встречи в библиотеке до самого заката, наше первое свидание под звёздным небом, вкусный ужин перед телевизором, совместные фотографии… Они бережно хранились в альбоме, который был куплен нами на распродаже одним холодным вечером. Он не любил фотографироваться. Выражал недовольство, когда я пыталась запечатлеть на камеру его безумно красивую улыбку. Он редко улыбался, но настолько искренне, светло и завораживающе, что мне хотелось спрятать эту улыбку в тайную шкатулку.       В нём мне нравилось всё.       Зереф стал для меня исполнившимся желанием на падающую звезду. Он стал счастливым билетом, который я случайно вытянула, стал ангелом, пронзившим моё сердце. Он стал дыханием, моим безумием, моей смертельной дозой. Вместе с ним я могла зацвести, а после — разбиться. Жить, раскачиваясь из стороны в сторону. Полностью отдавшись нашей любви. Всё, что осталось теперь от меня — обтянутая кожей умирающее тело.       «Смотри, мам, скелет».       «Она жила в тёмном подвале?».       «Ой, ты похожа на мою куклу». Случайно брошенные слова детей упираются мне в спину. Когда меня везут по главному коридору, я всё чаще узнаю о себе что-то новое. Со скелетом не перебарщивают. Это похоже на действительность. Я чувствовала каждую свою кость. Противно. Мерзко. Непривычно. Не заметила даже как всё вдруг настолько изменилось.       — Нравится это место?       — Здесь отсутствует запах лекарств. Мистер Джастин усаживается рядом на стуле, смотрит на шахматные фигурки, произносит:       — Твоя правда.       — Ещё здесь тихо, как в библиотеке. Я туда часто ходила. Почти всегда, — в порыве воспоминаний трепещу я, удостоверившись, что способна мыслить. Не расчистила память. Могу говорить о тех временах без солёного привкуса во рту.       — Вот как, — растягивает он вновь, оглядывая мой «тронный» зал. Я хочу говорить обо всём. Без остановки. Не задумываясь, что же сказать. Чем заполнить паузу. Пока я в силах говорить. Пока могу слышать свой голос.       — Скажите, а умирать… больно? Ничего. Молчание. Оно как мука нежно-нежно сыпется на пол. Потемневшие от гнева глаза мистера Джастина поймали мой взгляд и больше не отпускали. До тех пор, пока тишину постепенно не нарушил стук каблуков об кафель, становясь всё громче.       — Люси-чан! Выгляни в окно. Мираджейн тяжело дышала у порога. В её глазах проблёскивала безумная спешка, словно она изо всех сил торопилась донести мне эти слова. Её звонкий голос мигом отскочил от стен, эхом разлетевшись по пустому залу. Я вопросительно смотрела то на неё, то на доктора и затем в затуманенное морозом окно. Отчётливо замечала на тёмно-синем спокойном небе яркие вспышки самых разных цветов. Ещё подумала, что это фейерверк, но хлопков от взрывов слышно не было. Окно находилось высоко, я сидела на инвалидном кресле, мистер Джастин находился рядом. Ждал. И Мираджейн ждала. Они надеялись увидеть, как я встану на ноги, подойду, выясню, наконец, причину, чтобы подняться. Нет. Они ошибались. Зря наблюдают за мной с немым ожиданием застать то самое чудо. Когда я вновь смогу подчинить себе собственное тело. Забавно звучит, не правда ли? Подчинить своё тело обратно себе. Это как заставить время остановиться. Прошептать ветру больше не играться с волосами, крикнуть серым тучам больше не выжимать разом ливень, а солнцу приказать больше не пробуждать по утрам.       Четыре дня назад я попробовала дать отпор — к вечно недовольному, недосягаемому, разбивающим мечты — слову «невозможно». Все кругом твердили ты справишься, но с их добродушных, полон понимающих лиц не сходила маска невозможного. Меня он злил. Будто закапывал под горсткой грязной земли и требовал оставаться неподвижной.       Ближе к вечеру я дочитала книгу, привезённую Мираджейн из далёкой страны в качестве подарка на Рождество. Настал момент беспросветной, тянущейся до бесконечности, скуки. Книга в бархатном переплёте с золотыми буквами покоилась на моих коленях час-другой. Двигать непослушными пальцами по колёсам, чтобы доползти до конца палаты, наскучило почти сразу.       Мне было положено сидеть на кресле, взаперти, только наслаждаясь обществом заката, разлитым уютным оранжевым светом на стене моей палаты и неработающего телевизора, пока не объявят время для тихого часа и пока Мираджейн или кто-то из медсестёр не появится за дверью, чтобы меня уложить.       Понаблюдав за своей тенью, сидящей напротив, махнув ей руками в знак того, что она ещё жива, я переключилась на свои или уже не свои тощие, костлявые ноги. Выделялись они особо с отвратительной грацией. Словно смастерили их для фарфоровой балерины, украсившей бы чью-то музыкальную шкатулку. Постучала по коленям раз, и два, и три — ощущение пустоты. Твёрдый бетон. Уставшие глаза устремились на пальцы ног. Вижу, ногти покрашены в лазурный цвет, зовущий в бескрайнее море. Сердце больно сжалось, ударив по рёбрам, а под пятками чувствуется тёплый песок, бурлящие волны щекотали лодыжки. Побежать бы прямо сейчас по пляжу. Нырнуть под воду. Ощутить привкус соли на губах.       Тень сидит, неподвижно, грустит. Вокруг сгущается темнота. Мгновение заката бесследно исчезает. Я с ненавистью смотрю на светильник над кроватью. Приказываю себе встать и осветить помещение.       Нет. Я падаю. Невозможное меня преодолевает, с хрустящим звуком ломая пополам зубочистку, будто это кости моих ног.       После того дня мне ни за что не удалось прикоснуться к свету. Я осталась наедине со своей грустной тенью.       Мистер Джастин не выдерживает, делает шаг в мою сторону. Он подходит быстро, бесшумно, нависнув надо мной подобно величественному дереву. Оказавшись за моей спиной, его сильные руки упираются мне в бока. Через секунду мистер Джастин хватает меня за талию, и я пушинкой взлетаю вверх со скоростью космического астероида. Оказываюсь на его широких плечах и визжу, подобно ребёнку. Внутри живота бушует приятный, волнительный трепет, с губ не сходит до нелепости игривая улыбка, глаза блестят от слёз.       Я смогла. Кончиками пальцев коснулась яркого-яркого, такого тёплого, уютного света. С немыслимым восторгом гляжу на радужный свет, играющий на моей ладони. Мистер Джастин приближается к окну, и я застываю, едва уловив его голос:       — Возможно, сейчас, ты заревёшь. Потому что, выглянув в окно, невозможно было сдержать слёз. Над небом летали фонари. Много разноцветных фонарей. Они медленно летели вверх, то замирали.       Потом я разглядела его, чью улыбку я так и не спрятала в шкатулку. Он стоял внизу, держа в руках очередной фонарь и улыбнулся мне так, как я любила. Всего пару ударов моего беспокойного сердца, несколько дрожащих движений с моей стороны и спокойных от мистера Джастина (он обратно усадил меня на кресло) — и Зереф стоял уже передо мной. Мистер Джастин с Мираджейн без замешательств оставляют нас наедине. Под внимательным взглядом Зерефа я начинаю растворяться. Закрываюсь обеими руками, прижав их к телу. Чувствую каждую кость и молю, чтобы он не увидел кем я стала.       Ходячий труп в женском тельце. Снова жалкая попытка от него отгородиться не проходит бесследно. Зереф на сей раз садится передо мной на корточки, перехватывает мои костлявые руки и преподносит к своим губам. Моя душа трепетала, грудь вздымалась от едва ощутимых прикосновений, под халатом выпячивались худые рёбра. Становилось страшно. Вдруг я признаюсь в порыве чувств. Нелепо скажу, что скучала. Зальюсь слезами безвыходности и отчаяния. Я закусила губы. Такого не произойдёт.       Все слова сказаны. Но Зереф до сих пор не согласен. Не сдаётся. По выражению его лица можно всё прочесть, однако, он поднимается и заглядывает мне прямо в глаза. Я больно упираюсь на спинку кресла, но не отвожу взгляда.       — Я говорил, что ни за что от тебя не отвернусь. Дал понять, что ни за что не отпущу твою руку. Мои обещания тебе. Всё это. Моя клятва и верность тебе, — шипит он, стискивает кулаки, закрывает глаза, со злостью вздыхает: — Чёрт возьми, так позволь! Позволь быть рядом.       Я ему всё высказала. Но почему тогда, глядя на него сейчас, чувствуя его тёплое дыхание на своих губах, я не готова сказать ему прощай?