***
Над четвёркой с коротким звонким дребезгом зажглась мутная лампочка, старая кабина вздрогнула, и её створки, глухо постукивая, разъехались в стороны. — Ну, будьте здоровы. — И вам того же. Он проворно скользнул из-за объёмного корпуса соседа сверху (с которым стабильно здоровался в лифте по меньшей мере три раза в неделю с тех самых пор, как очутился здесь, но так и не удосужился поинтересоваться хотя бы именем) в длинный коридор — хотя, по правде сказать, слово «тоннель» шло этой узкой длинной каменной кишке куда больше. В одном конце тоннеля виднелись полупрозрачные двери на лестницу, в другом — стена с выцветшим детищем неизвестного оригинала от мира живописи, которое с равной вероятностью могло быть как древним мифологическим сюжетом, так и натюрмортом со свёклой. Лишённый дневного света, грязновато-рыжий из-за неудачно подобранных абажуров на светильниках; застеленный ковром, который в начале своего жизненного пути был, вероятно, мягким и бордовым, но за долгие годы утоптался сотнями пар обуви до состояния чуть ворсистой картонки цвета пыльного кирпича; с безупречно одинаковыми дверями через безупречно одинаковые расстояния по обе свои стороны, коридор навевал мысли о неясных тревожных снах-полукошмарах. Тех, в которых ты вот так же выскакиваешь из лифта, его створки захлопываются за твоей спиной — и исчезают, а двери всё уходят и уходят вдаль, пока не растворяются в грязно-рыжей дымке, и ты никак не можешь найти среди этих дверей свою. Потерянность, беспомощность и бесплодность поисков. Он таскает в себе эти чувства уже четыре года, и уже четыре года старается как можно быстрее прошмыгнуть в свою квартиру, дабы не задерживаться в коридоре лишнюю секунду. Всё было очевидно до неприличия. Нужен был лишь повод, один-единственный намёк, который оправдал бы его знание. Он все свои силы бросил на то, чтобы забраться как можно выше, чтобы с этой высоты не пропустить, заметить знак, каким бы он ни был. Чтобы встретиться лицом к лицу, как давние знакомые — да они, считай, и были давними знакомыми. Чтобы… Три тугих замка, к каждому свой ключ с шестизначным номером, по два оборота против часовой стрелки. Металлическая внешняя дверь, дубовая внутренняя. Никакой паранойи: всё так и было изначально, а он не видел смысла что-либо менять. Замки, двери, политика, мировое устройство — зачем, если он всё равно не собирался здесь задерживаться? Ему и нужно-то было совсем немного. Поговорить, понять, попросить обратно своё. Попросить, даже не потребовать. И вот, когда гнетущее напряжённое равновесие наконец-то пошатнулось, когда долгожданный знак со звонким «динь» вспыхнул перед ним, словно та лампочка на лифтовом табло, когда осталось лишь немного поднапрячься (эти люди ему ещё «спасибо» скажут) и толкнуть ленивую неповоротливую громаду государственного аппарата в нужную сторону… Каменные стены в метр толщиной. Он подготовил достаточно средств, он мог снять такие же комнаты в жизнерадостной, изящной, залитой солнцем новостройке в современном квартале, но вместо этого его притянуло к угрюмому и грузному шестиэтажному коробу на границе исторического центра. Короб показался надёжнее и устойчивее. И окна с задней его стороны выходили на парк, плотный и зелёный, словно давным-давно те, кто закладывал Столицу, забыли вырубить целый лоскут девственного леса. А ещё через такие толстые стены… …помеха вылезла, казалось бы, из ниоткуда. Сорвала речь, сорвала планы, вырвала руль из пальцев, встревожила многозначительной недоговорённостью — и ладно бы всё это, ещё и… …никто не услышит, как ты… — Взял и вышвырнул ручку, паскуда белобрысая, где я теперь найду новый «Баркер» [1]?! Да здесь половина до сих пор птичьими перьями пишет! …резко выходишь из образа. Ну, или почти никто. — Хотел, как лучше, не пальцем же мне в его бумажки тыкать было! Пятно — два миллиметра, муха и то больше срёт! Попросил бы промокашку, у Твитте их целая папка, так нет же… Малышке маммилярии от природы органов зрения положено не было, однако это совершенно не мешало ей с бесхитростным детским любопытством наблюдать, как их человек, скидывая с себя что-то там и издавая громкие сердитые звуки, носится туда-сюда по комнате. Обычно он так не делал. Обычно он неспешно приходил, неспешно снимал с себя немного всякого такого, что надевал перед уходом (маммилярия была ещё совсем юной, и ей плохо давались слова, которые значили вещи, которые она не понимала), делал всякие дела, разговаривал с ними и с Наутилусом (который жил неподалёку в водяной штуке), потом был очень грустным, а потом шёл спать. Дуб позади неё тяжело вздохнул. — Ну-ну, — скрипнул он. — Кто ж его так? — Да какая разница? — шевельнулась гербера на другом конце подоконника. — Меня больше волнует, как бы он там не распереживался и не забыл про полив. Он обещал. У меня земля с утра сохнет. — Потерпишь. В первый раз, что ли? — хлорофитум пожал листьями-лезвиями. — Если уж я терпел, так тебе точно ничего не стоит. Для маммилярии такое действительно было в первый раз. Диалог соседей по окну перерос в очередную бытовую перебранку, и она переключила внимание обратно на их человека, который делал что-то странное с… летофеном. Фельетоном. Телефоном. Человек выглядел растрёпанным и расстроенным, и маммилярии от этого тоже становилось как-то не по себе. Очень тянуло скукожиться, но она помнила, как беспокоился человек, когда у герберы всего лишь пожух листик, и решила, что кукожиться нельзя ни в коем случае. Захотелось, наоборот, сделать что-то хорошее, чтобы всех порадовать. Она пока ещё стеснялась говорить, потому что не знала, сможет ли она сказать что-то умное, как дед-дуб, или хотя бы остроумное, как сосед-хлорофитум. Но ей очень хотелось, у неё так и рвалось изнутри — что-то хорошее, что-то особенное, что-то, чтобы человек не был таким сердитым или грустным. Маммилярия напряглась, натужилась, сильнее, ещё сильнее — ей на секунду показалось, что она сейчас лопнет, и она не на шутку перепугалась — и тут правда что-то лопнуло, громко, ярко, вдруг!.. И она выпустила огромный розовый цветочек. Тринадцать на ходу скинул туфли, неловко попрыгал в жилую комнату, стягивая одной рукой носки с пяток, швырнул их издали в бельевую корзину, широким небрежным жестом отправил сумку прямо на обеденный стол, сбросил пиджак, выдернул галстук из-под ворота, запустил пальцы в волосы и взвыл. Ни один из его планов — даже тот, на самый крайний случай — не учитывал внезапного Сильверлайна. От которого так и отдавало чем-то пугающе знакомым. Который смотрел на Тринадцать с таким уверенным превосходством, будто точно знал, чем он тут занимается, и находил это весьма забавным. Который, пропади он пропадом, наверняка знал, и тогда… Но тогда… Тогда как? И зачем? По той же самой причине, он намекнул, но это значило, что… что действовать надо быстро, ещё быстрее, но как уж тут быстрее, если Тринадцать целиком и полностью зависел от обстоятельств, которые нежданно-негаданно решили сложиться не в его пользу? Ещё и… — Хотел, как лучше, не пальцами же мне в его бумажки тыкать было! Пятно — два миллиметра… Когда-то давно, задолго до всего этого, терапевт настоятельно порекомендовал тогда-ещё-не-Тринадцати не держать впечатления в себе и почаще кому-нибудь выговариваться. Ну, или хотя бы чему-нибудь. С утра, например, поговорить с зеркалом, с ложкой для обуви; вечером — с солонкой или с диванными подушками. «Понимаю, вы считаете, что это похоже на шизофрению, — сказал ему терапевт. — Я же считаю, что если метод работает, то он не глупый. Конечно, лучше, когда есть какой-то обратный отклик…» Поэтому Тринадцать завёл себе кактус. Потом ещё один. И ещё. Потом кто-то выставил на лестничную клетку неухоженную и слегка забитую монстеру. Потом ему пришлось, переборов сожаление, выпустить образовавшийся комнатный дендропарк на волю и спешно покинуть родной дом. Потом он оказался здесь, и в первую же неделю на новом месте умыкнул из коридора столичной библиотеки горшок с хоустонией (по согласию и предварительному сговору). Обратный отклик, все дела. Он с усилием затормозил около кухонной раковины и, вывернув холодный кран чуть ли не до предела, закатал рукава и подставил под мощную струю кисти и предплечья. Тринадцать зябко передёрнуло, но он заставил себя черпнуть воды и приложить мокрые ладони сначала к щекам, а потом к шее, приводясь в чувство. Стало немного лучше. Он наскоро обтёр руки ближайшим полотенцем и повернулся к столу. Сумка, казалось, глядела на него с безмолвным укором — и это при том, что глядеть ей было нечем; однако застёжки на ней всё равно сверкали как-то по-особому осуждающе. Тринадцать мотнул головой, отмахиваясь от собственного воображения, после чего резким движением откинул верх сумки и выдернул оттуда белую картонную папку, которой у него, по-хорошему, быть было не должно. Так, во всяком случае, считал внутренний устав Администрации. Однако внутренний устав самого Тринадцати стоял выше по степени значимости и гласил, что на потенциальной войне все средства потенциально хороши. Раздобыть личное дело оказалось быстрой и весьма безрассудной авантюрой, включавшей в себя откровенный блеф и умелое использование момента. У Люси, что восседала на месте личного секретаря господина Первого, в последнее время к такой-то матери испоганились отношения с каким-то там безымянным мужиком, о чём она при любом удобном случае вещала каждому, кто готов был её слушать (или просто-напросто не успел вовремя слинять). Люси нервничала. Люси злилась. Люси безукоризненно выполняла свои обязанности, но начала постреливать сигареты у всех подряд; причём выбирала чаще те, что покрепче, из-за чего наиболее ощутимые убытки в плане курева несли экспедитор и мадам Валачи. Подымить она бегала как можно дальше от коллег, успешно пропадая среди многочисленных коридоров и лестниц. К счастью для Тринадцати, в каждом коридоре и на каждой лестнице у него стояло по надёжному источнику информации, поэтому, выведав по цепочке примерное направление, в котором регулярно исчезала Люси, он таки настиг её на крошечном балконе около богом забытой лестницы, которая после установки лифтов и частичной перепланировки Шпиля внезапно стала никому не нужна. «Люси, я всё знаю», — сказал Тринадцать. В действительности он знал о ней ровно столько же, сколько и остальные — то есть почти ничего, и это раздражало его зверски. Но он также знал, что, если изобразить в голосе достаточно разочарованного сочувствия («мне и самому ужасно жаль, но такого я от тебя никак не ожидал!»), внимательно заглядывать собеседнику в глаза, пока тот не начнёт их отводить, и говорить расплывчатыми намёками, словно тебе тоже совсем не хочется затрагивать эту тему, но эта тема должна быть затронута, то собеседник сам прекрасно найдёт у себя какой-нибудь жуткий секрет. Остальное — дело навыка. Люси от неожиданности вдохнула бычок и надрывно закашлялась, выплёвывая остаток сигареты обратно на ладонь. Она неверяще покосилась на Тринадцать, сверкая золотистыми искрами в светлых глазах. Тот ради приличия слегка похлопал её по спине. «Что ты знаешь?» — прохрипела Люси. Этот вариант развития диалога всегда очень опасен, потому что ты должен умудриться дать такой ответ, который подтвердил бы знание, которого у тебя никогда не было. Главное, ни в коем случае не отвечать: «Всё!». Это сдаст тебя с потрохами. Тринадцать метнул обеспокоенный взгляд на балконную дверь и, приложив на миг указательный палец к губам, понизил голос до заговорщицкого шёпота: «Зависит. Если хочешь, я могу вообще ничего не знать. Но ты должна для меня кое-что сделать». Люси пристально смотрела на него. Он продолжил: «Мне нужна одна вещь, находящаяся в твоём распоряжении. Легальным путём я её получить не смогу, но для тебя лично не составит труда достать её прямо сейчас. Всего на один вечер, её даже не хватятся. Поверь, это сущая ерунда по сравнению с тем, о чём я согласен молчать». Горло Люси дёрнулось в нервном глотке, и она медленно кивнула. «Хорошо, — сказала она. — Что именно тебе нужно?». «Франсис Сильверлайн», — было выведено на плотной обложке уверенным печатным почерком. Тринадцать нахмурился, силясь вспомнить, мог ли он раньше где-то встречать это имя, но догадка лишь издевательски крутилась неподалёку, отказываясь даваться ему в руки. Он шумно выдохнул и подцепил обложку пальцем. В комнате пронзительно задребезжал телефон. Тринадцать мигом подскочил и метнулся к громоздкому прибору, стоявшему на не менее громоздкой тумбе рядом с диваном. Проводную связь здесь освоили совсем недавно, работала она всё ещё только в пределах Столицы, на специальных станциях всё ещё сидели специальные барышни-телефонистки, сами аппараты всё ещё были неудобными и неуклюжими, а их установка влетала в круглую сумму. Но спецмежкому по долгу службы один такой полагался бесплатно. И принудительно, дабы у Совета всегда была возможность выдернуть своего товарища хоть посреди ночи, случись в мире что-либо из ряда вон выходящее. Конечно, Тринадцать с удовольствием обошёлся бы без прямой связи с Администрацией, однако ради его же блага (и блага многих других) роль приходилось отыгрывать со всей тщательностью. Он поднял трубку. — Я слушаю? — Тринадцать, что ты знаешь?! …итак, пару часов спустя Люси одумалась и преисполнилась решимости выяснить, не развели ли её позорнейшим образом на то, за что полагается взыскание. И прежде, чем Тринадцать успел начать хоть немного волноваться по этому поводу, его голосовой аппарат выдал отработанную до рефлекса фразу: — Погоди, я здесь не один, — что значило, что хрена с два он собирается что-либо говорить, пока промеж них болтается на проводе какая-то посторонняя персона. В том, что местную связь легко могут прослушивать, он убедился на собственном опыте. — Я звоню со станции, — ответила Люси. — Я выгнала телефонистку из комнаты. Поэтому, Тринадцать, ты здесь один, а я повторяю свой вопрос. Что именно ты вынюхал своим длинным носом?! И даже не заикайся о переходе на личности, потому что для меня это очень личное! — выпалила она на одном дыхании. Тринадцать, полуосознанно закусив губу, прикинул, куда бы поставить ногу, чтобы не подорваться. Он стремительно прокрутил в голове разговор на балконе, успевая при этом взвесить каждую реплику и каждый жест, проверить формулировки на бреши, через которые можно было бы выкрутиться. Например, что, если?.. — Люси, — сказал он. На том конце провода ощутимо напряглись. — Ты дала мне то, что я просил? Девушка сердито, почти по-лошадиному, фыркнула в трубку и прорычала: — Ясен хрен! Сам же наверняка сидишь, листаешь, развёл тут расследование. Хоть бы признался, что тебе просто нужно на каждого заиметь компромат! К чему вообще такие вопросы?! — А к тому, — Тринадцать невольно усмехнулся, — что свою часть уговора ты выполнила. И я, как порядочный человек, теперь выполняю свою и не знаю ровным счётом ни-че-го. А теперь прошу меня извинить, мне пора идти. Тем более, — он покосился на подоконник, — я и в самом деле сейчас не один. До встречи! И он бросил трубку прежде, чем Люси успела разразиться нечленораздельным гневным монологом, а потом развернул телефон задней стенкой, вынул из ящика набор инструментов (приобретённый на всякий случай — в любом деле учитывай всякий случай!) и полез отсоединять звонок. Скажет, что просто не услышал. И даже не соврёт. «Франсис Сильверлайн». Тринадцать подцепил обложку пальцем. На подоконнике вдруг стрельнуло так, что чей-то горшочек закружился с мелким-мелким дробным перестуком. Вскинувшись, Тринадцать навострился в сторону шума, сдавленно, придушенно тявкнул и бросился к окну, приложившись бедром об угол стола — поэтому, вероятно, правильнее всё же будет сказать, что не бросился, а весьма активно поковылял. Маммилярия (дань памяти, маленькое создание, честно выращенное из семечка, купленного в садоводческом — в отличие от остальной клумбы, попёртой то здесь, то там) щеголяла ярким розовым цветком, размеры которого казались бы ужасающими даже на кактусе вдвое больше. Тринадцать подхватил её, рассматривая с внимательным изумлением. — Ты чего? С ума сошла, что ли? — пробормотал он не без заботы в голосе. — И вообще, если подумать, как-то это совсем неприлично… Тебе не рановато? Под пристальным взглядом малышка застенчиво осела в собственном горшке и поспешила сложить цветок обратно, путаясь в лепестках. — Нет-нет, постой! — прервал её Тринадцать. — Я хочу сказать, это очень красиво и всё такое, просто… ну, не в ущерб же себе? — замялся он, окончательно растеряв всё своё красноречие. Общение с детьми не было его сильной стороной. Наконец, Тринадцать выдал единственное, что смог придумать: — …давай-ка я поставлю тебя под лампу. Он развернулся спиной к остальному подоконнику, где в ту же секунду послышалось ворчливое, вполголоса: — Стоп, я правильно понимаю? Она сделала глупость, и её за это под лампу?! Я с самого начала помогаю ему вытаскивать его задницу из проблем, в которые он сам же себя загнал, так почему меня никогда не ставили под лампу? Тринадцать преодолел расстояние до стола рядом с черепашьим террариумом, водрузил на него горшочек и щёлкнул выключателем; после чего развернулся, в два широких решительных шага оказался у окна, упёр руки в боки, угрожающе навис над комнатным цветником и тихо, чтобы не услышала маммилярия, которой ещё было рановато, прошипел: — Так, это кто ещё спизданул?! Ни у одного из обитателей подоконника не имелось присущих соседнему биологическому царству мышц, органов и нервов, необходимых для хоть какой-нибудь мимики, однако Тринадцать всё равно смог наблюдать, как все дружно покосились на Нота, который мигом ощетинился в ответ. — То есть, я говорю правду, и тебе это не нравится? — буркнуло растение. — Ну конечно, что ещё ожидать-от-так-а-ну-поставь-меня-на-место! — на этом моменте Тринадцать вознёс Нота на уровень глаз, чтобы тот смог полностью прочувствовать кипящее в них неодобрение в сочетании с затаившимся намерением порезать старый кактус на салат. Нот был действительно стар для своего рода, но весьма бодр и матёр. Его выкинули на улицу в самую середину холодного сезона, и быть бы ему сначала несчастной маленькой ледышкой, а затем несчастной маленькой кучкой компоста, если бы тогда-ещё-не-Тринадцать, как раз сдавший четыре экзамена за неделю и наматывавший круги по району, дабы прийти в себя, не заметил торчащие из снежного бугорка колючки и не кинулся откапывать страдальца. Нот так и не признался, за что был выставлен предыдущим владельцем; и точно так же не признался, что на деле был очень благодарен за спасение. Люди сомнительного социального положения и рода деятельности годами использовали его горшок вместо пепельницы, обсуждая не самые приятные вещи, поэтому было неудивительно, что кактус напрочь разучился принимать хорошее отношение к себе. А выказывать хорошее отношение к другим Нот не умел и подавно. Он пытался платить услугой за услугу, чтобы не выглядеть совсем уж паразитом, и нашёптывал Тринадцати разнообразные прецеденты: как провернуть вот это, как избежать вот того, как выйти сухим из воды, одновременно подмочив репутацию ближнему своему — словом, делился тёмным и разнообразным опытом изнанки человеческого общества. Снимал блестящий кожух и показывал, как в действительности крутились шестерёнки местного социального механизма. Нот успел убедиться, что временами он разбирался в этом даже лучше, чем сами люди; ведь, когда ты привязан к одному месту на всю жизнь (или хотя бы до тех пор, пока кто-нибудь с полноценными конечностями не решит переставить твой горшок), тебе только и остаётся внимательно слушать и много думать. А молодому человеку, что по вечерней стуже нёс укутанного шарфом Нота к себе домой, придерживая озябшими пальцами запахнутый воротник пальто, было откровенно плевать, откуда поступает информация, если она ценная. У молодого человека, насколько Нот понял, имелась важная цель и достаточно гибкие принципы. Он был решительным, изворотливым и самую малость отчаявшимся. И, как заметил однажды дед-дуб, было в Тринадцати что-то неуловимо лишнее. Скорее уж, лишним был весь Тринадцать. Нота вдруг вырвало из размышлений, так как объект анализа бесцеремонно потряс его горшком, привлекая внимание: — …для детей и тех, кто уважительно себя ведёт по отношению к соседям и содержателю, ты же ни относишься ни к тем, ни к тем! Ладно, этого Нот не мог отрицать. Он сам любил думать, что, если когда-то в нём и присутствовала толика уважения, её выжгли первым же бычком. Помимо этого, он был адски упрям, а ещё честен и предпочитал называть вещи своими именами. Собственно, несчастливое соединение этих трёх качеств и стало наиболее частой причиной его перепалок с Тринадцатью, потому что кактус не всегда мог вовремя заткнуться. — А я считаю, что ты просто поощряешь такое же безрассудное поведение в будущем! — огрызнулся он. — Я поговорю с ней, когда она придёт в себя. Или ты предлагаешь делать ей выговор, когда у неё и так потрясение? — парировал Тринадцать. — Да она не поймёт даже, за что её отругали! Она просто не может об этом знать. Я не мог знать, что она ни с того ни с сего решит зацвести так рано… В стороне гербера и хлорофитум, негласно объявившие временное перемирие на фоне другого кризиса, многозначительно переглянулись и кивнули друг другу всем, чем только смогли. — Незнание не освобождает от… — Да заглохните уже! — взвизгнула гербера. Тринадцать, собиравшийся возмутиться, закрыл рот с чётким «клац». Нот весь как-то сдулся, отчего колючки у него на рёбрах стали казаться ещё острее. — Друг, мы все в курсе, что Нот любит изобретать проблемы из ничего, — вмешался хлорофитум, обращаясь к человеку. — Но если у тебя есть какая-то реальная беда, говори напрямую, не срывай злость по мелочам. Раздался тяжёлый вздох. Потом Тринадцать осторожно прихватил Нота локтем, взял в руки хлорофитум и герберу и потащил их к обеденному столу. Дед-дуб скромно запустил пару веток в окно. «Франсис Сильверлайн». — Вот, — Тринадцать хлопнул по папке ладонью. — Мешает? — участливо поинтересовался хлорофитум. — Ещё как. — К Валачи, — буркнул Нот. — Не поймёт. Это совсем уж на крайний случай. — А кто это вообще? — встряла гербера. — Первый решил, что городу не хватает обороны, особенно против Странников. Ивлинг притащил своего протеже на разработку. — Так неплохо же? — хлорофитум выразил неуверенное сомнение. Тринадцать скривил губы и отрицательно качнул головой: — Во-первых, Столице не понадобится никакая защита, если мне просто дадут инициативу. Серьёзно, это моя прямая обязанность. И я считаю, что знаю, как подступиться к их лидеру. Во-вторых… — он выпутал из растрёпанных тёмно-русых волос очки, поднятые с переносицы на лоб сразу после возвращения домой, и нацепил их на Нота. — Во-вторых. Он подцепил обложку пальцем и наконец-то открыл папку. Тринадцать собственное зрение никогда не беспокоило. Но, как выяснилось, оно беспокоило остальных. Он узнал об этом в коридоре двадцать шестого этажа Шпиля, где, поглощённый своими мыслями, терпеливо ожидал непосредственного наставника. «Нам грозят перемены в ближайшее время?» — сказал кто-то совсем рядом. «Прошу прощения?» — вскинул голову уже-почти-Тринадцать. У заговорившего с ним были маленькие тёмные глаза, горбатый нос, спутанная жёсткая борода — и при всём этом неожиданно умное и понимающее приятное лицо. «Смит давно хотел покинуть пост спецмежкома, — улыбнулся незнакомец. — Всё подыскивал себе замену. Которой, как я понимаю, оказались…» «А. Да. Видимо, это оказался я», — молодой человек пожал плечами. «Далеко не уйдёте». «Почему?» — он опешил. «Вас будут опасаться, — продолжал улыбаться незнакомец. — У вас хищный взгляд. Цепкий, словно крючком за душу. А вам нужно располагать к себе людей. Не задумывались об очках? Попросите, пусть вставят обычные стекляшки вместо линз». «Думаете, поможет?» — удивился уже-почти-Тринадцать. «Вы не поверите, сколько может изменить одна маленькая деталь. Смотрите!» — собеседник как-то по-особому нахмурился, и в следующую секунду на месте доброжелательного, интеллигентно небрежного мужчины стоял обыкновенный дорожный прощелыга, не слишком опасный, но всегда готовый нажиться на страждущих. Потом он снова улыбнулся, и наваждение исчезло. «Вот, это моя маска, — сказал незнакомец. — Вы тоже найдите себе свою». «И что, постоянно так, в маске?» — молодой человек неловко поморщился. «Такова жизнь. Хочешь быть успешным и живым — умей изображать того, кем ты не являешься», — последовал ответ. Тринадцать подумал над этим. «Спасибо, тогда я попробую, — сказал он. — Как вас зовут? Вы так и не представились». Незнакомец коротко хохотнул, словно обрадовавшись вопросу. «О, у меня чудесное имя! — заявил он. — Вам бы тоже его посоветовал, но, боюсь, по роду деятельности не подойдёт». Заинтригованный Тринадцать и сам не смог сдержать усмешки. «Просветите же меня», — попросил он. «Моё имя, — ответил незнакомец, — несущественно». Это было очень аккуратное досье, скупое на личную информацию и щедрое на личные достижения. Обучение на дому, столичный университет имени такого-то, техинститут, отделение инженерного искусства и краснокаменного дела. Исследования, форумы, конкурсы, выставки, рекомендации, выдающиеся успехи, глубокое понимание, неординарный подход. Пять лет за один год. Тринадцать подавился воздухом. Он свои четыре года по программе еле-еле уместил в два по факту, и это при том, что у него за плечами уже было одно высшее. Взгляд сам соскользнул на дату рождения — по ней выходило, что Сильверлайну едва-едва исполнился двадцать один, если, конечно, информация в деле соответствовала правде. А она, скорее всего, не соответствовала, потому что — взгляд беспорядочно заметался по странице, выхватывая отдельные графы — сведения о происхождении отсутствуют, сведения о родственниках отсутствуют, в браке не состоит, подтверждающие личность документы перевыпущены по причине утраты. Интересно, подумал Тринадцать, как именно Сильверлайн объяснял отсутствие бумажек? Ему, к примеру, пришлось наплести что-то о пожаре и жестоком нападении, из-за чего сонная паспортистка мигом взбодрилась и посмотрела на него с сочувствием и лёгкой растерянностью. «И личность поджигателя, я так понимаю, всем прекрасно известна? — протянула она. — Ну, не вы первый, не вы последний, к сожалению. Повезло, что живы остались». Молодой человек сидел и послушно кивал, потому что со здешней белоглазой проблемой он познакомился лишь позже, а в то время ему пришлось отталкиваться от простого факта, что место было неспокойным и люди постоянно грызлись с не-людской половиной населения. — Парень, мы тебя слушаем, — подал голос Нот. — Что там во-вторых? Тринадцать сделал вывод и уставился в пустоту. — Эй, друг? — Ну вот, отъехал, — проворчала гербера. — И что теперь? — Мы не поймём тебя, пока ты не облечёшь свою мысль в точные слова, — зашелестел дуб. И тогда Тринадцать устало опёрся руками о стол и выдохнул: — Будем рассматривать худший вариант. Сильверлайна все эти люди волнуют даже меньше, чем меня. Система защиты — прикрытие. Я пытался затеряться, но, видимо, некоторые просто умеют искать гораздо лучше, чем я умею прятаться. Сильверлайн нездешний, и он по мою душу. Хлорофитум издал именно то особое хмыкание, предназначенное для ситуаций, когда комментариев не осталось, но отреагировать как-то надо. Гербера слабо охнула. Нот, из-за очков глядящий Тринадцати прямиком в пряжку ремня, забормотал: «Допрыгался-таки, говорил ему, заляг спокойно и живи себе на счастье…». Тринадцать ещё немного подумал. — …или не совсем по мою, — добавил он. — Очевидно, что это неглупая сволочь, и он разобрался бы со мной ещё до того, как мы встретились. Мне он жизнь подпортит, но ему определённо более важен кое-кто другой, и я уверен, что этот кое-кто — лидер Странников. И мне это не нравится. Мне это очень не нравится. Нот, беру свои слова обратно, сходить к Валачи — весьма здравая идея. — Ну спасибо, наконец-то оценил… — А откуда вообще такие умозаключения? — внезапно булькнуло в углу комнаты. Тринадцать повернул голову в сторону звука. Со стороны звука внимательно блеснул чёрными глазками-бисеринками Наутилус. — Ты же вроде спал. Наутилус невозмутимо пожал складками у шеи. — Ладно. Так, смотрите, — Тринадцать потёр переносицу и принялся загибать пальцы. — Раз: Сильверлайн ещё не свыкся с местной физикой и даже не считает нужным это скрывать. Что вполне ясно, его и так считают слегка эксцентричным, поэтому он не заморачивается. Два: Сильверлайн открыто заявил, что и я, и он чем-то отличаемся от местных. К тому же, он откуда-то знает моё лицо и наслышан о том, что случилось, иначе он не был бы настолько предвзят с самого начала. Он же явно только и ждал момента, чтобы на меня взъесться, — Тринадцать скривился. — Это три. Четыре: Сильверлайн не даёт данных о себе. В этом я абсолютно убеждён, потому что в моём личном деле полно пропусков в тех же самых местах. Потому что иногда, чем придумывать какие-то вещи, гораздо легче придумать надёжное оправдание их отсутствию. Пять: я видел своими глазами его чертежи. Здешние уроженцы на такое не способны, потому что ограничены рамками своих довольно неполных познаний о редстоуне. Сильверлайн как будто взял более сложную систему на основе другого источника энергии и переложил её на базу красного камня. И шесть… Тринадцать запнулся, осознав вдруг, что выдал это всё без единого перерыва и в конечном итоге у него перехватило дыхание. Он судорожно заглотнул воздух, словно утопающий, вынырнувший на поверхность, и поднял вверх указательный палец другой руки: — И шесть. При всей специфике формирования местных языков и культур — здесь просто неоткуда взяться слову «адьос»!***
Алекс сидела на уроке истории. Где-то тикали часы, но, сколько бы девушка ни оглядывалась по сторонам, найти их у неё так и не вышло. Навскидку сейчас могло быть где-то девять утра, потому что через окна классной комнаты просачивался неяркий солнечный свет и историю им обычно ставили первым уроком. Ничего, кроме света, за окнами видно не было. — Уординг, хватит крутиться! Глаза на доску! Александра вздрогнула и села прямо. — Извините! — пискнула она. По классу прозвенели тихие редкие смешки. — Чтобы в последний раз я видела, как вы отвлекаетесь, — рыкнула миссис Кримхильд, школьная повариха. — На чём мы остановились? Да, если бы не покровительство Первого министра Аурелиано Беневоленцы… «Ого, не знала, что Кримхильд в этом шарит, — удивилась Алекс. — Стоп, а почему она на замене? Где Лейни или МакИннс?». Вообще-то, обычно историю вёл мистер Холлман, но ему было уже за семьдесят и, при всей ясности и остроте рассудка, здоровье часто его подводило. Тогда некоторые уроки брала на себя мисс Лейни, бывшая когда-то, как и Алекс, любимой ученицей Холлмана. Сейчас она вдалбливала в головы следующих поколений язык и литературу, совмещая это с обязанностями школьного библиотекаря. Если же что-то случалось и с Лейни, к ним приходил отец МакИннс, отличавшийся мощью тела и духа и всегда готовый переложить или немного подвинуть свои дела церковные, дабы освободить место для общения с юным населением. Это должно было быть нечто действительно серьёзное, раз даже МакИннс не смог заменить. Александра глянула на Кримхильд, вставшую к ним спиной, и украдкой осмотрелась ещё раз. Её одноклассники были точно такими же, какими она запомнила их на последнем, десятом году обучения. Только Анжелики Квинлан не оказалось на её привычном месте на первой парте соседнего ряда. Вместо неё там виднелась чья-то темноволосая, коротко стриженная макушка. У Алекс зародилось странное предчувствие. «Повернись, повернись», — подумала она, и человек в самом деле немного повернулся так, что стало видно его профиль. Рыжая недоумённо нахмурилась. Если присутствие поварихи она ещё как-то могла объяснить, то, что здесь забыл Стив, оставалось для неё загадкой. Когда она только перешла в среднюю школу, брат уже заканчивал учёбу. Что-то здесь было не так. Девушка бросила ещё один быстрый взгляд на широкую спину Кримхильд и обернулась. Сзади сидел Бобби Виттери. Алекс нервно сглотнула. Она хорошо помнила Бобби. Все хорошо помнили Бобби. Он облизывал дверные ручки и засовывал червяков себе в нос. Сказать, что он так ни с кем и не подружился — ничего не сказать. Александра сама была не безгрешна. На крышу здания сумку Бобби закидывала именно она. Семья забрала Бобби из школы перед пятым классом и переехала. — Уординг! — гавкнула вдруг Кримхильд. Девушка икнула от неожиданности и резко повернулась, чуть не слетев со своего места. — Да, мэм! — Чем закончилась битва за Крэдл Велли?! — Ну, официально… — Алекс отодвинула стул и неуверенно поднялась, –…она закончилась ничьей, после неё не было даже подписано или расторгнуто никаких соглашений, переговоры сорвались. Однако, учитывая, что в ходе битвы без вести пропал генерал Росси, можно считать, что человеческая сторона перенесла потерю, практически равносильную поражению… Кримхильд зыркнула на неё с отчётливым неодобрением. Александра мигом остановилась и пробормотала: — Ч… что-то не так? Женщина покачала головой. — С чего вы вдруг взяли, что Росси пропал? — Но ведь… — Росси никуда не пропадал, — постановила Кримхильд. — Уординг, что на вас надето? Алекс посмотрела на себя. Она стояла посреди помещения в обычном тканевом лифчике и штанах от железной брони. Класс разразился хохотом. «Твою мать, — подумала девушка, — это уже ни в какие ворота». Что-то изменилось совсем рядом. Дверь в коридор была открыта, и Стив стоял перед ней, глядя на кого-то снаружи. Александра не видела, кто был за дверью, но глубокий мужской голос говорил Стиву нечто на незнакомом языке, а тот внимательно слушал и кивал. Рыжей окончательно стало не по себе. Она попыталась позвать брата, но вместо имени изо рта выходил лишь невнятный шёпот. — Уординг, я жду объяснений! — громыхнула Кримхильд. Все кругом смеялись, и смех сливался в птичий галдёж и крики, будто в комнате заходилась истерикой целая стая попугаев. Алекс подумала: «Повернись!» — и ухватилась за это слово, как хватается за единственный выступающий камень тот несчастный, которому не повезло обнаружить себя падающим в пропасть в сто блоков глубиной. «Повернись, повернись, повернись…» Стив повернулся. Его глаза сверкнули белым, девушка вскрикнула, лошади заржали в испуге, дилижанс резко встал, и от рывка Уординг сбросило с сидения. Она лежала на полу и думала, как всё удачно обошлось, потому что она понятия не имела, как нужно выкручиваться из подобной ситуации. Лошади всё ещё беспокойно похрипывали. Возница тоже. Сон как рукой сняло. Алекс села, встряхнулась и осторожно высунула голову в оконце. Ночь была безоблачной, луна стояла высоко, и в её свете было видно, что дилижанс заехал в редкий лесок. Волков в таких не водилось, а у дорожных грабителей обычно хватало остатков совести не прерывать сообщение на столичных путях. — В чём дело? — спросила она. — Это из-за меня? Я, кажется, кричала во сне… Возница сердито шикнул на неё: — Всунься обратно и сиди тихо. Александра вылезла ещё дальше, пытаясь рассмотреть дорогу перед ними. — У меня есть пистолет, — шепнула она. — Дали на всякий случай. Пуль немного, но… — Да умолкни же ты! — мужчина резко развернулся. — Впереди мобы, целое стадо. Не знаю, откуда и с чего они вдруг вылезли, но я разворачиваю повозку. Туды ж твою за ногу, ты что творишь?! Девушка открыла дверь и выпрыгнула наружу, запихивая пистолет за пояс. — Я вооружена. Пойду узнаю, в чём там у них дело. Возница возмущённо забормотал нечто невнятное и попытался схватить Алекс за локоть, чуть не сверзившись со своего насеста, но та лишь отскочила в сторону, пообещав: — Всё нормально. Я знаю, что делаю. Ладно, на последнем она, может, и приврала. Но с другой стороны, подумала Уординг, предводитель мобов сейчас копает картошку у Стива в огороде. Она видела Хиробрина без рубашки, от души влепила ему по мордасам и осталась безнаказанной. Он поправлял ей хват на одноручном мече. А через пару недель они вместе отправляются в Доминго. Неудивительно, что в какой-то момент у неё в голове что-то щёлкнуло. — Что я скажу твоему начальству? — послышался слабый стон. — Вали всю вину на меня, — Алекс пожала плечами и двинулась вперёд. Она только спросит. Нет ничего страшного в том, что она только спросит. Дилижанс стоял на самой границе деревьев. Далее в лес клином вбивалась небольшая пустая низина, слегка подтопленная в центре. Дорога плавно спускалась по относительно сухому и снова поднималась вверх, чтобы затеряться в следующем лесу. Низменность быстрым шагом пересекала разношёрстная кучка мобов: несколько зомби, столько же скелетов; ведьма, увешанная сумками, подгоняла хворостиной стаю паучат. Одинокий всадник на костяном коне возглавлял процессию. Они тянулись вереницей прямо поперёк дороги — можно было немного подождать, пока вся организованная толпа скроется в чаще где-то сбоку, и путь снова был бы свободен. Инстинкт самосохранения, запыхавшись, догнал остальной мозг и утащил Алекс чуть глубже в тень, пока её не заметили раньше необходимого. Слышно было, как шуршит листьями ветер где-то в кронах. Через шорох то и дело прорывалось громкое сопение возничего. Александра наконец-то осознала, что она имеет очень смутное представление о том, как лучше подступиться к этому шествию, чтобы ей дали сказать хоть слово; а шествие тем временем уже проплывало мимо. — Ну что? — окликнули её сзади. — Погоди, — обернулась Алекс. — В самую гущу даже я не попрусь. Поймаю кого-нибудь из замыкающих. Вон, вот тех двоих. Возница, кряхтя, сполз со своего места и на пару блоков приблизился к девушке. — Малая, ну его, говорю тебе, — прохрипел он. — Давай без херни. Полезай обратно внутрь, будем объезжать. Кто знает, что с ними творится… — Вот именно! — Алекс резко перебила его. — Кто знает? Никто не знает, кроме них самих! Так почему не воспользоваться шансом и не спросить напрямую? — Или не воспользоваться шансом и не сдохнуть? — намекнул мужчина. — Или так, — Александра решительно кивнула. — Да ты с дуба рухнула, что ли?! — Тихо! — бросила она и для усиления эффекта надвинула вознице шляпу на лицо. — Они заметили! Ты — иди обратно, я сейчас! Пока рыжая препиралась, две ведьмы, плетущиеся в самом хвосте, успели с ней поравняться и заслышать в лесу громкий шёпот. Подав остальной группе знак двигаться дальше, они теперь стояли, выжидая и всматриваясь в тени круглыми жёлтыми глазищами. Алекс оттолкнула возничего назад, а сама глубоко вдохнула и вышла из сумрака. Ведьма слева вскинула подобие рогатки. Александра вскинула руки. — Мир! Мир! Я ни на кого не нападаю! Мне просто интересно! Что-то просвистело у неё возле уха и тонко звякнуло в кустах. Девушка взвизгнула и сжалась в оборонительной позе, невольно зажмурившись. — Сказала же, ни на кого не нападаю! — прокричала она. — Если я не собираюсь причинять вам вред, так почему вы в меня стреляете?! Мне поговорить нужно! Когда в течение нескольких следующих секунд ничего не произошло, Алекс осмелилась приоткрыть глаза. Ведьма справа одной рукой ухватила то ли напарницу, то ли напарника за запястье, вынуждая опустить оружие, а второй подманила девушку к себе. Та неуверенно шагнула вперёд, потом ещё раз и ещё, пока её и мобов не разделяло от силы блоков пять. Тогда всё та же ведьма жестом приказала ей застыть. Алекс замерла на месте, бросив косой взгляд на остальную процессию. Те внимательно наблюдали за ней с рубежа между лесом и травянистой низиной. — Говори. Уординг не сразу поняла, что к ней обращались. — Ты хотела что-то сказать. Говори! — ведьме пришлось повысить голос, дабы вырвать Александру из оцепенения. — Я… Меня… — она сглотнула. И куда девается вся та храбрость, что толкает её на необдуманные поступки, когда приходит время для самого дела? — Меня зовут Алекс. Прошу прощения за беспокойство. Я, как вы видите, человек. И мы, то есть люди, не могли не заметить, что вас в последнее время… ну, почти не видно. Вообще не видно, то есть. И мы хотели… вернее, я хотела спросить… — Так спрашивай быстрее! — рявкнула фигура с рогаткой. — Хватит мямлить, мы спешим! — Куда вы спешите?! — выдала рыжая неожиданно для самой себя. — То есть… да, вот… вот это я хотела спросить. Наверное. Ведьмы переглянулись. — Подальше отсюда, — выплюнула левая. Или левый. Алекс так и не разобралась до конца. И такой ответ её не совсем устраивал. — Э-э… почему? — она самую малость подступила ближе. Даже в полутьме было видно, как рогаточник устало закатил глаза, пытаясь вырвать руку из крепкой соседской хватки. — Пусти меня, не буду я в неё стрелять. Что ей можно безопасно выдать? — Безопасно — ничего, — правая пожала плечами. — А на свой страх и риск — что угодно. Ну-ка помолчи, я сама. Эй, коша! — позвала она Александру. — Если тебе это так охренительно важно — мы убираемся на окружные земли, подальше от вас и вашей столицы. Вот уж не знаю, что вы там навертели, чума тверди земной, но по ощущениям это просто омерзительно. Я бы ещё после первого раза здесь не оставалась, но кому-то нужно было погасить свет перед уходом и закрыть за собой дверь. Образно выражаясь. Если вы хотели от нас избавиться — поздравляю, вам это удалось. Не мытьём, так катаньем, а? Уординг опешила. — Вы о чём вообще? — выдавила она через силу. — Ты смотри, ей нормально. Она не понимает, о чём это мы, — с горькой насмешкой пробормотала левая. Или левый. — Человеческая власть даже от собственных сородичей умалчивает всё, что только можно. Так держать. Как я и думал. — Но я действительно ничего не знаю, — воскликнула Алекс. — Я сама в деревенском совете, но нам никто ничего не говорил. Я только направляюсь в Столицу, и… — Вот и скатертью дорожка, — отмахнулась правая. — Езжай на здоровье, мы последние. Дальше из опасностей только внезапный понос. — Да скажите же наконец, в чём дело! — взмолилась Александра. — Может, люди здесь и ни при чём! — То есть, эта срань катится на тысячи блоков от вашей человеческой столицы, и ты утверждаешь, что люди здесь ни при чём? Да кто ещё, по-твоему, это может быть?! — правая всплеснула руками. — Странники! — Уординг выпалила первое, что пришло в голову. Левый — теперь уже точно — резко склонился к напарнице и вполголоса спросил: — Погоди, откуда она может знать? — С ними… с ними что-то не то в последнее время, — добавила Алекс. — Мы тоже это заметили, вот я и подумала… Сбоку послышались шорох травы и слова: — Это точно не люди. Ведьма с сумками оставила своих паучат на одного из скелетов и тихо подобралась к спорящим. Теперь, с близкого расстояния, Алекс могла рассмотреть небольшие окошки на некоторых сумках, за которыми в глубине светились крошечные алые глазки и точились крошечные острые жвальца. Ведьма осторожно придержала девушку за локоть и воздела палец горе [2]. — Не в обиду будет сказано, девонька, но до подобного вы дорастёте ой как не скоро. Все дружно, повинуясь указующему персту, подняли головы вверх. По гладкому чёрному небу густой мелкой россыпью мерцали звёзды. — Бабуль, вы тоже думаете, что это Странники? — протянул левый. — Я не думаю, что это Странники. Я думаю, что не нужно плодить лишних сущностей без надобности [3]. — А я не понимаю, на что вы показываете, — честно призналась Александра. «Бабуля» вздохнула. — Жаль. Вы мало значения придаёте таким вещам. Ладно, тогда и мне нет смысла говорить. Если это продолжится — вы сами заметите; если же утихнет — то и беспокоиться вам лишний раз нечего. — Но вы-то уже беспокоитесь, — обернулась к ней Алекс. — Мы обязаны, — ответила та. — Представь, что кто-то бросает в тихую воду большой камень. От него по воде расходятся волны. Если рядом с камнем и волнами была рыба, то ей становится не по себе и она уплывает. Так? Рыжая кивнула, и ведьма продолжила: — Наш мир — тихая вода. В Столице кто-то бросает в неё большие камни, от которых расходятся волны. Каждый такой вал несёт с собой чудовищной силы намерение, которое не хочет видеть мобов на своём пути. Нам становится не по себе, мы уплываем. Только так я могу тебе это объяснить. Неизвестно, кто, как и зачем это делает. Нам даны лишь последствия. Это могут быть Странники. Это может быть кто-то другой. Но я никак не верю, что на это способны люди. — Она сказала, что таким образом от вас хотят избавиться… — Алекс махнула рукой в сторону правой ведьмы, неловко переминавшейся с ноги на ногу. Бабуля громко фыркнула: — Молодёжь! Чуть дали пинка — сразу в штыки. То, что намерение сильное, не значит, что оно враждебное. Кто знает, вдруг нас, наоборот, гонят от опасности. Время покажет. — Бабуль, криперов жалко, — правая хлюпнула носом. — А что с криперами? — встрепенулась Алекс. — Они слишком тонко всё это чувствуют, — бабуля поджала губы. — По нам уже прошло два вала. Первый был слаб, но даже тогда часть не совладала со своим страхом и погибла. Все те, кто не успел уйти вовремя и попал под второй, мертвы однозначно. — От страха? — переспросила девушка, понимая, что явно что-то упустила. — Криперы взрываются на эмоциях, — встрял ведьмак с рогаткой. — Только не говори, что ты не в курсе. Александра безмолвно помотала головой. Её учили, что нужно делать, если рядом с тобой собирается взорваться крипер; но о том, почему они вообще взрываются, никто никогда ничего не рассказывал. Ведьмак мучительно застонал, запустив пальцы в длинные волосы, и отвернулся. Бабуля пробормотала: — Да, много же нового тебе предстоит открыть… Хоть рыжая и понимала, что её вины здесь нет, стыд всё равно впился в неё своими маленькими зубками и начал нежно покусывать. — Простите… — сказала она. — Нас такому не учат. Бабуля вдруг улыбнулась: — Зато теперь ты знаешь. И сможешь сама научить этому других. — Да… да, точно, — заметно приободрилась Алекс. — И я вижу по твоему лицу, что тебя интересует кое-что ещё, не так ли? — глаза ведьмы сузились в хитром прищуре. Девушка закивала. — Почему люди ничего не ощутили? — спросила она. — Мы, что, так далеки от всего этого… магического… нематериального… Бабуля, прервав её, заверила: — Когда надо, то и вы всё прекрасно ощущаете. — То есть, сейчас нам не надо? Но почему? — А ты как считаешь? Александра задумалась на несколько мгновений. — Ну, кто-то явно хочет, чтобы люди оставались на месте. И если вас гонят, чтобы прогнать, то тут и так всё понятно, — предположила она. — А если вас гонят, чтобы уберечь от какой-то угрозы, тогда нас… — и тут рыжая почувствовала, как от её щёк резко отхлынула кровь. — Тогда нас, наоборот, подставляют под неё. Твою мать. Вот же гастова клоака. Мне… мне надо в Столицу. Я как раз туда направлялась, но… — Я знаю, — бабуля похлопала её по локтю. — Беги, и будь начеку. — Спасибо вам большое! — воскликнула Алекс. Ей показалось, что ведьму стоит отблагодарить чем-то большим, чем какими-то словами, но у неё при себе не было ничего ценного, кроме, пожалуй… Она наклонилась поближе к бабуле и прошептала: — Он в порядке. Та вопросительно хмыкнула. — Я про Хиробрина, — уточнила девушка. — Он в порядке. Вернее, у него там своя проблема возникла, но он вроде как жив-здоров, пытается со всем разобраться. Не спрашивайте, откуда я знаю! — поспешила предупредить Алекс, заметив, с каким подозрением зыркает на неё ведьма. — Просто так получилось. Со всеми остальными я об этом молчу, но вам, наверное, стоит сказать. Хмурая морщина меж ведьминских бровей мгновенно исчезла. — Что же, тогда и тебе спасибо, — бабуля признательно кивнула. — Приятно получить добрую весть. Ветер в последнее время не хочет дуть в нашу сторону. Александра не поняла, к чему относилась последняя фраза, но её это уже не волновало. Она поклонилась на прощание, развернулась и бросилась обратно к дилижансу. На самой границе леса у неё за спиной послышался звук натягивающейся тетивы и громкий хлопок, под ногами у рыжей брызнуло мелкими осколками и чем-то липким, она запнулась на пустом месте и полетела лицом в землю, успев в последний момент выставить перед собой руки. Кто-то ехидно гаркнул, потом что-то свистнуло, шлёпнуло, и тот же голос обиженно взвыл. Алекс, приподнявшись, обернулась. Поигрывавшая хворостиной бабуля и те двое шли к терпеливо ожидавшей их группе. Ведьмак с рогаткой потирал седалище. Спереди к девушке, хватаясь одной рукой за сердце, грузно подковылял возница. — А я тебя предупреждал? Предупреждал! — буркнул он, помогая Александре вскарабкаться обратно в вертикальное положение. На каждую ногу словно навесили по наковальне; достижением было оторвать пятку от земли, не говоря уже о том, чтобы сделать шаг. — Я на этом свете дольше тебя мыкаюсь, знаю, о чём говорю. Думаешь, лицо у меня такое просто так? — мужчина запрокинул голову, чтобы в тусклом лунном свете было видно его поеденные иссушением щёки. — Думаешь, в клумбу с розами [4] мордой ёбнулся, м-м? Да я на собственной шкуре прочувствовал, чего от этих сволочей ждать… — Они нормальные, — пропыхтела Алекс. — Ну, кроме подростков. Подростки у всех одинаковые. А бабуля точно нормальная. Не пойму только, почему её зовут «бабулей», если она выглядит от силы лет на тридцать… — Погоди, они тебе, что, ответили? Ну и ну, сумасшедшая… — изумился возница, с которого в одно мгновение стекла вся накопленная спесь. — Им не нравится что-то в Столице. Говорят, их от неё распугивают, как… как рыбу. И все убегают на окружные земли. Это у нас их не видно, потому что, наверное, линяли сразу и через пещеры. А какой пиздец сейчас должен твориться на окружных… Мужчина наморщил лоб: — Окружные окружными, но мы-то как раз в Столицу и едем. Нам хоть туда можно? — Не знаю. Буду глядеть в оба, — пообещала Алекс. — И развешу уши. Далеко нам ещё, кстати? Возничий крутанул её в противоположном направлении и с усилием подтолкнул вперёд. Спутанные зельем ноги не хотели слушаться, поэтому Уординг просто пропахала ими две борозды в дорожной пыли. — Здесь видно. Завтра прибудем. Оттуда, где низина сливалась с широким ровным безлесьем, местность просматривалась до самого горизонта. На границе между небом и землёй сиял мазок бледно-золотистого света. Александра впервые наблюдала столичные огни издали. Ей даже показалось, что она может различить острый шип здания Администрации. В прошлый раз старая расшатанная повозка укачала рыжую ещё в начале пути; и, когда та наконец-то пришла в себя, стены Столицы уже нависли над ней белоснежными громадами. В прошлый раз, ступая по чисто выметенным тротуарам, Уординг никак не могла отделаться от ощущения, что она разведчик на неприятельской территории. Всё непривычно и незнакомо; всё кажется, что проколешься на какой-то мелочи — и горожане мигом налетят и заклюют тебя, деревенскую девушку. Теперь же, когда за время отсутствия Александры град столичный обрёл некую тайну, которой не спешил делиться, это чувство собственной чужеродности лежало в груди ещё более тяжёлым грузом, вдобавок к невидимому весу на щиколотках. Всему-то нужно притянуть её вниз, подумалось вдруг Алекс. К земле. На дно. Сиди там, не возникай. Она медленно повернулась и перетащила ступню вперёд. Потом ещё раз. И ещё. — Помочь? — окликнул её возница. — Лучше подожди, — бросила она в ответ. — Я сама.***
— Да перестань же ты корчиться! — Тебя бы на моё место, я бы посмотрел, как ты не корчишься. — Да что в этом такого? — Это неприятно! — Да в каком месте это может быть неприятно? — Тебе пальцем ткнуть? — Я просто пытаюсь тебя обмерить [5]! — возмутился Стив, выскакивая у Хиро из-за спины и предъявляя в качестве доказательства сантиметровую ленту. — Это ужасно, не делай так больше. — Ну не на глаз же мне кроить? — Зачем тебе вообще что-то кроить?! — Хиробрин развёл руками (вернее, только левой, правой он всё ещё старался особо не дёргать), отходя на шаг. — Если ты здесь задерживаешься, так я хоть на будущее броню под тебя подлатаю, — пожал плечами Стивен. — Изменю пару деталей для лучшего прилегания. — Лучшее — враг хорошего. — А ты боишься щекотки. — «Боюсь» и «всего передёргивает» — разные понятия! — последовал уверенный протест. Стивен закинул ленту на шею, упёр руки в боки и переполнился оправданным скептицизмом. — Как ты умудрился прожить с этим несколько веков? — поинтересовался он. — Ко мне никто не прижимался с портновскими сантиметрами? — намекнул Хиро. — Хорошо, как на тебя одежду шили? Не на мобовской же барахолке ты её покупал? — У ведьм это по-другому происходит. Стив ахнул, добавив в своё междометие побольше ехидства, и нарочито-понимающе закивал. — Ну, я не ведьма, такое я бы точно заметил. И мне всё ещё нужен ворот, так что постой ровно хотя бы две секунды, — распорядился парень. Хиробрин глубоко вдохнул и слегка запрокинул подбородок, снисходя до разрешения, но всё ещё неодобрительно кривясь. Стивен подступил ближе. Лента захлестнулась вокруг горла скользким ужиком. По кадыку мелькнули тёплые сухие пальцы, Хиро поёжился от звенящего зуда на коже и невольно опустил взгляд на сосредоточенное лицо перед ним. В следующую же секунду Стив кивнул с удовлетворённым хмыканьем и отвернулся, слегка вжикнув лентой по чужой шее. — Можно личный вопрос? — поинтересовался он, царапая огрызком карандаша цифры на листе бумаги. — Можно даже без предупреждения, в личное пространство ты и так вторгся. — Ты, когда спишь с кем-то, тебя точно так же коробит? Хиробрин издал хриплый звук, будто у него что-то внезапно застряло в глотке, и негодующе рыкнул: — Это, бля, разные вещи! Парень лишь тихо рассмеялся в ответ. — О, замечательно, он ещё и ржёт. Смех оборвался. Стив вдруг задумался о чём-то своём. Уголки его губ болезненно дёрнулись, он тряхнул головой и расправил плечи. — Так, ладно! — сообщил он с напускной непринуждённостью. — Я с утра в деревню за кожей и всякой мелочью. Тебе, э-э… — парень замялся, сомневаясь, уместна ли в данном случае подобная учтивость. — Тебе что-нибудь нужно? — Только возмездие, — заверил его Хиробрин. — Ну, это ты сам. Пойду, займусь ужином. И зельями. Аптечку изводишь, как не в себя. Хиро, усмехнувшись, осведомился: — Мне интересно, есть что-то, чего ты не умеешь? — В смысле? — Готовка, зелья, шитьё, ковка металла, крафт оружия, добыча руды, фермерское хозяйство, — перечислил мужчина. — Не считая всякой мелочи, вроде первой помощи или копания в чужих мозгах. Обычно все хороши только в двух-трёх вещах, ты же и швец, и жнец. Как там у тебя с дудой? — Не игрец, — признался Стив. — Вот чего-чего, а музыкального слуха у меня точно нет. Танцевать я тоже не умею. Меня приглашали пару раз, я отдавил партнёршам ноги, все дружно решили, что больше пробовать не будем. — Так уж и не будем? — Хиро пытливо приподнял бровь. — Хрен с ним, со слухом, но переставлять ноги можно научиться. В бою-то ты неплохо двигаешься, а они с танцем, считай, две стороны одной медали. Стивен отмахнулся: — Бесполезно. Смысл мне, в самом деле? — Умение владеть собственным телом пригодится везде. А теперь стой, ужин подождёт, — скомандовал Хиробрин. — Руки в стороны! — Что? Зачем? — удивился парень, однако команду всё же выполнил, хоть и с долей неуверенности. — Покажу кое-что. Тихо, теперь ты не дёргайся, — и с этими словами Хиро взял его правую руку в свою левую, а потом очень осторожно положил другую ладонь Стиву на лопатку. — Ты свою мне на плечо. — Что ты делаешь? — тонкие пальцы зависли в считанных миллиметрах над кожей, покрытой лёгкой тканью рубашки. Хиробрин приподнял плечо, избавляясь от неловкого расстояния. — Самое простое, что могу вспомнить. Подходит любому, у кого есть рабочие ноги и кто умеет считать до трёх. Сначала поведу я, потом попробуешь ты. Поставь ступни вместе. Спину выпрями. И прекрати так зажиматься, ради всего сущего! — Ты очень близко стоишь! — Я соблюдаю дистанцию, нормальную для двух малознакомых партнёров. Это при том, что мы с тобой уже не малознакомые. И вообще, я не впервые к тебе прикасаюсь, в чём дело? — Сейчас это ощущается по-другому, — пробормотал Стив. Хиро вздохнул и дал совет: — Просто сосредоточься на шагах. В процессе тебе быстро станет не до расстояния. Смотри, ты должен отражать мои движения. Я веду и шагаю вперёд левой. Ты в это же время отводишь назад правую. Теперь я шагаю правой вперёд и по диагонали… — А я назад левой? — Именно. Видишь, ты снова всё схватываешь на лету. Далее, я приставляю левую ногу… [6] «Не уметь» и «никогда нормально не учили», подумал Хиробрин, тоже были весьма разными понятиями. Стивен выписывал по полу чёткий безупречный квадрат («раз-два-три, раз-два-три») и продолжал его выписывать, даже когда Хиро, не желая затягивать со следующим этапом («раз-два-три, раз-два-три»), без предупреждения утянул его в поворот. Они скромно покружились в центре библиотеки, пока мужчина не решил, что стоило поправить ещё одну небольшую деталь. — Посмотри на меня, — сказал он. — М? — Стивен вскинул голову. — Тебе нужно смотреть на партнёра, а не на свои ноги. Ты не должен видеть, где они находятся. Ты должен их чувствовать. — А, — просто и бесхитростно принял тот на заметку. Они поддерживали прямой зрительный контакт в течение нескольких секунд, пока Стив не начал отводить взгляд, предпочитая рассматривать книжные шкафы, окна, карты, но только не Хиробрина. «Ладно, — рассудил Хиро, — всяко лучше, чем он весь танец будет пялиться вниз». — Не хватает музыки, — посетовал Стив в конечном итоге. — Да уж, чего нет, того нет, — согласился мужчина. — С ней, конечно, было бы лучше. — У меня где-то были пластинки… — Ни в коем случае! — отрезал Хиробрин. — Я против из идеологических соображений. — Ну, живую музыку я тебе сейчас ниоткуда не достану. Хиро наскоро что-то обмозговал и выдал решение: — Зато у меня хороший слух. Можем попробовать. Это очень старая песня, но мелодия неплохо ложится на шаги, поэтому продолжай всё так же. Ты мигом в неё встроишься. — Ты собираешься?.. Мужчина цыкнул, призывая к тишине, и пару раз глубоко вдохнул и выдохнул. — Под сенью дубов, что росли никогда в хорошо мне знакомом нигде… — Ого, — не сдержался Стив. — Я и не догадывался, что ты… Хиро перебил его, стремясь поскорее съехать с темы: — Да-да, я в курсе, у меня есть голос. Одна из тех вещей, в которых я точно уверен. Не мешай. На мягкой траве зеленей изумруда, не желавшей и знать о дожде… Этим же голосом, подумал Стивен, были отданы тысячи приказов о нападениях, сожжениях, убийствах. Этот голос смог вселить в душу человечества первобытный ужас, и он же смог увести за собой чудовищных размеров армию из костей, мёртвой плоти, пороха, магии и тьмы. Этот голос эхом раздавался в древней каменной воронке Крэдл Велли, положив начало одновременно судьбоносной битве и крупнейшему проигрышу обеих сторон. — У глубокой реки, чьи воды текли не спеша ни туда, ни сюда… И этот же голос напевает для него и только для него мотив, полный тишины, свежести и вечности. Чем, подумал Стивен, обычный отшельник мог заслужить такую честь? Не слишком ли много он стребовал с мироздания, умоляя дать ему что-то особенное? Обратно уже не повернуть; что бы он ни сделал, эта спираль будет раскручиваться лишь сильнее и сильнее… — Я тебя повидать пришёл лишь на час, но остался с тобой на-ай, бля, едрить твою! — Чёрт, прости! Прости! Я заслушался… задумался, то есть… Хиробрин, разминая пострадавшую ногу, обиженно прошипел: — Знаешь, когда ты сказал, что отдавил ноги партнёршам, я думал, ты просто случайно наступил им на пальцы, как это обычно бывает. Но нет, ты, оказывается, наваливаешься всем весом! Считаешь, что я недостаточно костей сломал за эти пару дней?! Стивен закрыл лицо руками и простонал: — Вот потому-то я и решил больше не пробовать! У меня мысли начинают уходить в другое русло, я сбиваюсь… — Хорошо, тогда в следующий раз надеваю железную броню на ноги. Если ты, конечно, и её не помнёшь. — Какой ещё следующий раз? — встрепенулся парень. — Нет, ты всерьёз полагаешь, что я возьму и брошу всю эту затею, если ты один раз облажался? — Да зачем ты со мной так возишься? — Стив нахохлился недовольным воробьём. — Услуги за услуги. И я хочу, чтобы ты вышел из всей этой ситуации ещё лучшим человеческим существом, чем был прежде, — пояснил Хиробрин, предусмотрительно смолчав о том, что ему, помимо всего остального, просто всё сильнее нравилась их физическая близость. Стивен, помрачнев, бросил: — Позаботься о себе в первую очередь. — Именно этим я и занимаюсь, — ответил Хиро. — Ладно, иди. Вари ужин, готовь зелья, что ты там хотел. Не буду тебя задерживать. Парень молча кивнул и развернулся, отворяя двери библиотеки. В дверях он застыл. — Чем это он играется? — задал он вопрос, не обращаясь ни к кому конкретному. — Сонг… Сонг, сука, дай сюда! Стив бросился в гостиную, откуда тут же послышался мягкий рокот чего-то круглого, катающегося по твёрдому; звуки кого-то, кто решает со всей силы навернуться, но в последний момент передумывает; потом обиженный скулёж, потом торжествующий возглас. Хиробрин, почуяв неладное, заглянул в комнату. Стивен с озадаченным видом поглаживал что-то в руке. — Откуда это здесь? — он продемонстрировал находку. Небольшой круглый шарик, гладкий, глянцевый, тёмного зеленоватого оттенка. Хиро вспомнил. — Твою мать, — ответил он. — Это ещё с того раза, со Странником в пещере. Я забрал жемчужину, а потом, видимо, выложил где-то здесь… а твой пёс её заиграл, пока никто не видел. С глаз долой, вот я о ней и забыл совсем. Мужчина издал мученический полувздох-полустон и опустился на диван. — Она могла мне пригодиться, — добавил он. — Она могла мне так сильно пригодиться… Стив пожал плечами. — Кто знает, — сказал он, — вдруг она ещё сильнее пригодится тебе потом. Прошлое свершилось и без неё. А будущее неизвестно и обманчиво.