***
Заночевать решили в гамаке в развилке шейенного дерева: оно росло у подножия обрыва и было скрыто под осыпью низкими горными травами, нависавшими над ним своими едва ли достигающими четырех метров в длину листами; кроме того, в его влажном и кислом стволе муравьи никогда не заводили гнезд. Эта порода была не слишком распространена у предгорья, Лавр помнил об одном таком с прошлогоднего обхода и, наощупь сходя вниз по недовольно сыплющему камешками склону, надеялся, что память ему не изменяет. Приподнятое настроение и предвкушение увлекательных приключений вернуло Зэю веру в себя. Он, оттолкнувшись от выступающего валуна, подпрыгнул и стремительно пролетел вперед, не обращая внимания на недовольный оклик компаньона. Затем хлопанье его крыльев смолкло. Сколько Лавр ни напрягал зрение, разглядеть в ночи птера он не мог, и потому начал волноваться. — Ну где ты там, тебя подтащить? — раздалось из темноты. У знатеца отлегло от сердца, и, смурно бросив: «Нет», он продолжил свой путь. Вскоре показалось очертание кряжистого шейенного дерева. Аккуратно ухватившись за сук, Лавр поспешно обвил ногами разветвленный ствол. Спустившись ниже, раздвинул широкие плоские стебли торчащих со склона осок. Зэй, сидевший на широкой горизонтальной ветке, спешно подвинулся, давая ему место для маневра, и, пока тот сползал, рассказал об обстановке: — Я попинал тут ствол! Ничего, нормально, никто не повылезал. Змей не видать. И сук надежный. Для подтверждения своих слов птер попытался качнуть ветвь, но та, широкая и крепкая, на провокацию не поддалась. — Ага, — пространно подтвердил Лавр, но для уверенности исследовал дерево и самостоятельно, чем вызвал недовольное хмыканье Зэя. Впрочем, вслух высказывать обиду он не стал, вместо этого, не теряя оптимизма, заявил: — А я никогда прежде не спал в гамаках. Некоторые из наших так делают, дозорные, например… Но, говорят, неудобно. Мы вдвоем-то поместимся? — Поместимся. Но тебе не понравится. Держи. Знатец пихнул в руки птеру тяжелую заплечную торбу с такой силой, что тот мог бы и свалиться, не имей хорошей реакции. Обуревающая гамма противоречивых чувств наложилась на усталость, и он даже не подумал извиняться. Прежде чем развязать суму, с удовольствием размял плечи. Гамак у него был крепкий, с двускатным водонепроницаемым пологом. Даже в межсезонье могли зачастить дожди, особенно по ночам, когда дневной жар резко спадал; что уж говорить о зимних ночевках. Однажды Лавру уже приходилось ночевать в нем вдвоем: тогда они пошли с отцом в долины, и оказалось, что тот по рассеянности забыл упаковать спальные принадлежности. Поход пришлось отменять, а юноша с тех пор взял на себя обязательство собирать обе сумки. Проверив крепкость узлов, Лавр забрал из рук Зэя вещи, нащупал пустую закупоренную банку и швырнул на дно походного ложа. Птер, который видел в темноте значительно лучше, поспешил полюбопытствовать: — А это чего? — Если захочешь ночью помочиться, — просто и без прикрас ответил парень, доставая вторую бутыль, наполненную водой, и прокомментировал со смешком: — А из этой пить, и лучше бы тебе не перепутать. Зэй издал невнятный булькающий звук; иронично переспрашивать, недоволен ли чем-то птер, Лавр не стал, хотя подмывало. Вместо этого подвесил торбу внутри полусетчатой воздушной конструкции и приказал: — Залезай. — А ты? — А я покурю. Курить хотелось давно и прочно, но обыкновенно Лавр не позволял себе дымить почем зря, находил оправдание в мошке, да и сегодня сдерживался весь день ради Зэя… Но теперь, ради него же, он пошел на значительно более серьезный шаг. Так можно наконец хоть в мелочах себя порадовать? Не дожидаясь возражений, знатец раскурил самокрутку. Птер продолжал сидеть рядом и шумно принюхивался. На третью тяжку его любопытство перевесило отвращение, и он cпросил: — Дашь попробовать? Лавр скосил глаза, но света рыжего огонька не хватало, чтобы разглядеть выражение лица соседа. Он заранее знал, что Зэю вкус не придется по душе. Как и ему самому… первый десяток раз. Но проще было дать, чем выслушивать новую порцию возмущений. — Только в легкие не тяни; плохо станет. Конечно, Зэй не послушался. Об этом красноречиво сказал припадочный кашель, порциями проталкивавший клубы дыма из горла сложившегося пополам птера. Лавр боялся, что он выронит самокрутку и устроит пожар, но нет. Удержал. Как отпустило, Зэй просипел: — Ну и дерьмо… Воды дай. — В гамаке. Залезай и пей, — Лавр, с усмешкой зажимая между губами промоченный слюной конец самокрутки, вернулся к тому, с чего начал. На этот раз его компаньон не стал протестовать и ловко перемахнул в закачавшийся лежак. Воцарилась благословенная тишина. Лавр прикрыл глаза и отпустил все мысли. Больше не существовало ни пропущенной церемонии, ни сумасшедшего крылатого, ни разговора Лилии с Ка-Ханцинпло. Был только едкий тяжелый дым, раз за разом обжигавший гортань. Единственное привычное в сдвинувшемся с места мире. Перебираться в гамак с без конца елозившим в нем птером оказалось не так-то просто. Пришлось прикрикнуть, чтобы стих. Под весом двух тел ткань провисла, как капля, и с застежкой на противомоскитной сетке пришлось повозиться. — Чувствую себя жуком, попавшимся пауку, — поделился своими впечатлениями Зэй. — Кошмар! — Ты только крыльями бить не вздумай, жук. Птер негодующе фыркнул, ворча под нос: «Не держи меня за дурака», но Лавр не испытывал желания продолжать разговор; вместо этого вытянулся на спине ногами к рюкзаку. Зэй мигом последовал его примеру, только улегся на живот. Стало тесно. Привычно провалиться в спокойный сон Лавру было не суждено. Птер, хоть и перестал болтать, зато без конца вращался, приваливался, громко сопел и в итоге заснул через пару-тройку часов, улегшись на животе поверх знатеца. Как Лавр понял, спать на спине Зэю мешали крылья, но это совершенно не оправдывало чудовищно затекшую по его вине руку и невозможность устроиться поудобнее. И все-таки он терпел. Сам не знал, почему, но терпел. Некрепко задремать ему удалось, лишь когда ящеры-зарянцы залились стрекочущими предрассветными трелями, а по тенту начал размеренно накрапывать несильный дождь, принося свежесть.***
Кто-то настойчиво щекотал лицо Лавра и не реагировал на полуосознанные попытки отмахнуться. Раздраженно поморщившись, знатец распахнул глаза и отпрянул. Черные, острые, как спицы, волоски пульсировали у него над щекой и переходили в лазурное тело обхватом в два Лавра, увенчанное рогатой головой с тупыми бесцветными глазами. Тело дергалось, воодушевленно перебирало лапками и присосками, а голова протиснулась в свежепроеденную брешь и продолжала методично пожирать сетку. Первый испуг поулегся: голубая сатурния — гусеница не ядовитая и не плотоядная, но устранить с гамака ее стоило незамедлительно. Лавр потянулся занемевшим телом, чтобы привстать, и тут неожиданно все заходило ходуном. Сверкнуло лезвие. Отсеченная голова упала в ноги к знатецу. Тело, заливая все хлещущей желто-оранжевой гемой, забилось в предсмертной конвульсии и свалилось прочь. Обтирая залитое резко пахнущей жидкостью лицо, Лавр обернулся на бравого охотника. Удивительно жизнерадостная в этот сумеречный час улыбка Зэя вызывала в нем, невыспавшемся и измученном, глухую злобу. Его прекрасный полог был безнадежно пожран, лежак напоминал небольшую зловонную ванну, голова по большому счету ни в чем не повинной гусеницы слепо пялилась пустыми фацетами, а этот чертов птер смел нагло лыбиться! Хотелось заорать, громко и протяжно. Вместо этого он тихо спросил и без того ставшее очевидным: — Ты дурак? — Это ты дурак! — обиженно ответил Зэй. — К нам тут деликатес на завтрак сам приполз, а ты возмущаешься! Лучше бы спасибо сказал! — В жопу себе засунь мое «спасибо»! — прорычал вконец взбешенный Лавр. Он не знал, была ли на птерском в ходу подобная конструкция, но разом посеревшее лицо Зэя подтвердило: еще как. Не говоря ни слова, птер спешно расстегнул сетку, выполз на ветку и унесся прочь на неловких крыльях. Лавр некоторое время продолжал сидеть, беспомощно глядя на двойные витые рога мертвой головы, а потом вцепился в них и скинул через свежевыделанное окно. Состояние было поганейшим, и настроение ничуть не лучше. Думать, куда сломя голову улетел Зэй, равно как и о чем-либо другом, не хотелось; мысли причиняли физическую боль, отзывались пульсацией в висках и деснах. Затекшее тело разогревалось неохотно, в солнечном сплетении тянуло. Перебарывая себя, парень заторможено подобрал бутылки и выбрался из-под полога на сук. Продолжавший лить дождь смывал глухое отупение вслед за зловонной гемой. Лавр развязал один конец гамака. Тот распрямился и теперь болтался, как знамя. С его конца срывались остатки желтых капель. Наступили рассветные сумерки, но с того момента, как заснул Лавр, прошло едва ли два часа. В поисках Зэя он просматривал дребезжащее лилово-серым пространство меж фиолетовых стволов. Додумался поглядеть и вниз. На широких корнях шейенного дерева над водной гладью разыгрывалась еще одна батальная сцена: над трупом безвременно почившей голубой сатурнии собралась целая толпа жуков-падальщиков, а птер, угрожая фальшионом, старался смести их прочь. Таков был закон джунглей, жизнь в которых не утихала ни на секунду: нужно успеть съесть все за один присест, пока тебя самого никто не съел. Наконец, оттеснив противников, Зэй в три резких движения распорол гусенице смятое брюхо и извлек продолговатую «кишку» длиной больше, чем он сам. Оттолкнулся от корней, замахал крыльями и через несколько мгновений уже усаживался на сук рядом с Лавром. Падальщики поспешили воспользоваться «капитуляцией» более сильного противника и пировали остатками. В руках Зэя болталась масса, напоминавшая вытянутый и не до конца застывший холодец. Лавр знал, как называется этот орган. Жировое тело, у насекомых оно исполняло одновременно функцию как печени, так и накопления питательных запасов. Выглядело мерзко, но хотя бы не пахло. Птер деловито склонил один из нависающих листов; как из рукомойника потекла накопленная дождевая вода. Ей он подставил лицо, одновременно умываясь и жадно глотая, а затем наскоро прошелся под струей руками по добыче, очищая от остатков гемы. За ним лениво повторил водные процедуры и Лавр, а затем посмотрел мрачно и вопросительно на Зэя. Тот, уже не улыбаясь, спокойно заявил: — Вот! Сейчас будем завтракать. Добыть лугус выходит редко, эти гусеницы все время прячутся в пещерах. Ты пробовал? — Нет, — коротко ответил Лавр и, посмотрев на стену дождя, посетовал в воздух: — Без понятия, как мы будем это сейчас жарить. — Зачем жарить-то? — искренне удивился Зэй. — Он сырым естся. Обычно Лавр не был прихотлив, но сейчас при мысли о том, чтобы засунуть себе в рот слизкую только что извлеченную из «почти знакомой» гусеницы массу, его замутило. Мясные блюда знатецы ели редко: выменивали у птеров лекарства на разделанные туши и яйца с жучиных ферм, но по большей части обходились бобовыми. Кроме того, Лавр имел с собой запас еды и подумывал предоставить лакомиться серо-желтым студнем Зэю, но шевелиться и тем более спорить было слишком лень. А птер подошел к вопросу основательно: снял перчатки и теперь с мечтательной улыбкой перебирал пальцами, наслаждаясь ароматом через свои ладони. Лавр подвис, разглядывая бугорки на коже Зэя, и пропустил момент, когда тот вгрызся в лугус, но воодушевленное мычание привело его в себя. С опаской знатец решился попробовать неизведанное кушанье. Вкус был сильно ореховый, сладковатый и горьковатый одновременно, с приятным оттенком припущенных кореньев чередки. Ничего похожего Лавр прежде не пробовал. Чуть подсолить, и будет готовым блюдом, но и так не менее приятно. Оттого, что лугус выглядел омерзительно, есть его было противно, но, наблюдая за удовольствием Зэя, Лавр понемногу смирился с непривычным блюдом. Дождь закончился прежде, чем они успели доесть жировое тело с двух концов; впрочем, осилить его целиком они так и не смогли, пришлось выкинуть остатки на радость падальщикам. Надевая перчатки, Зэй внезапно выдал: — С добрым утром! Лавр не остался в долгу. Непривычными мышцами он скупо улыбнулся и проронил одно лишь искреннее: — Спасибо. На миг в вечно галдящих джунглях воцарилась тишина; два сытых парня сидели на ветке и, встретившись взглядами, переваривали противоречивые эмоции по отношению друг к другу.