Найди верное слово

Все насущные потребности оказались удовлетворены, а незащищенную кожу умастили мазью от насекомых, и теперь остро встал следующий вопрос: как выйти к Пустым лесам? Зэй предлагал «наконец уже пойти в ту сторону и по пути импровизировать». Лавр же непродуманных планов не терпел; достав карту из рюкзака, он начал усиленно соображать за двоих. В одном они сходились: самые быстрые и рациональные маршруты для них заказаны. Ни по основным мосткам, ни по небу перемещаться не стоит. При этом необходимо выиграть время, успев раньше знатецов, которым до условной цели добираться едва ли с полсуток. Конечно, их чересчур организованный подход к делу давал парням фору, но уповать на это не стоило. — Погляди, как тебе такой вариант? — жестко ткнув пальцем в бумагу, Лавр окликнул считавшего жуков-плавунцов Зэя. Тот мигом поднял взгляд и чуть ли не носом влез в карту, заодно нарушая всякие мыслимые рамки личного пространства. Палец Лавра дернулся и очертил линию вдоль склона Мусейры на север, остановился у озерной системы, широко разделяющей птерские и знатецкие горные хребты, покружил там, затем ушел в долину, из которой к Пустым лесам было несколько выходов, но самый быстрый — через перевал, где проходил большой муравьиный тракт. Зэй лишь согласно покивал, а Лавр пояснил: — По моим прикидкам, если идти внимательно, дорога займет около полутора суток с учетом привалов и сна. Но я не знаю, сколько потом мы еще будем искать гнездо… — Как-то долго… А побыстрее нельзя? — нетерпеливо поинтересовался птер. — Нет, — строго отрезал знатец. — Ла-а-адно. По ходу разберемся. Последняя реплика Лавру не понравилась, но он предпочел на нее не реагировать, лишь скомандовал: — Пошли. Зэй мигом расправил крылья, а Лавр полез вверх по стволу и вернулся на склон. Путь предстоял непростой, особенно поначалу. Дерево, которое парни выбрали для ночевки, находилось аккурат под птерским Домом. Чтобы пройти незамеченными, нужно было спрятаться под сенью листвы, следовать по кромке размокшей красной глины у берега разлитой реки. Утро в лесу всегда бурное: после переклички, в ходе которой каждый обозначал границы своих территорий, будь то ветка, дупло или даже группа деревьев, наступало время завтрака. И случаи, когда завтрак сам заползал к тебе, являлись скорее исключением, нежели правилом. Жизнь кишела, но поймать кого-то живого — дело не из легких. Памятуя о голодных хищниках, парни ступали по звучно проминающейся под сапогами глине крайне аккуратно, избегали прикасаться к растительности, вслушивались в малейший шорох и оглядывали плавно рассеивающиеся сумерки с предельной настороженностью. Лавр знал, что у птеров все чувства развиты лучше, будь то сумеречное зрение или обоняние, а охотники и прочие, чья жизнь связана с частыми полетами, имеют иной цикл сна и бодрствования, нежели заведенный у знатецов: они отдыхают во вторую половину ночи до предрассветных сумерек и днем, когда солнце кажется раскаленным тем, кто не прячется в тени. Судя по легкости и жизнерадостности Зэя, не прошедшие распределение птеры следовали тому же ритму. У него, напротив, в голове продолжало неприятно и густо шуметь. Он даже не успел понять, что произошло. Первые лучи солнца уже старались просочиться сквозь редкие прогалины. Случайного отблеска далекого зарева на бронзовом крыле Зэя оказалось более чем достаточно. В чеканный хитин со смачным шлепком врезался длинный влажный язык с окончанием, напоминавшим кулак. Тяговой силы хватило, чтобы оттащить растерявшегося птера на пару шагов, и только. Глупая лягушка обманулась и выбрала жертву не по размеру. У охотника нет права на ошибку: либо ты, либо тебя. Не сомневаясь, в одно движение Зэй выхватил фальшион из ножен и разрубил липкий язык. Раздался протяжный писк, до смешного нежный, не подходящий к ситуации. Это трясянка кричала о своей боли как умела, втаскивая хлещущий кровью искалеченный язык обратно в рот. Не теряя времени, она повернулась коричневой бугристой спиной. Готовилась ускакать и в уединении пытаться унять страдания. Зэй оказался проворней. Прыжок, взмах крыла, сверкание клинка. Грузное округлое тело лягушки осело в мутные воды. Вокруг разлились кровавые потеки из рубленной с оттягом раны. Всплыли кишки. Происходящее было столь ужасно, что зачаровывало. Лавр не мог оторвать глаз, но мечтал только о том, чтобы тело трясянки прекратило подрагивать в конвульсиях как можно скорее. Обзор закрыл возвращающийся Зэй. Еще на подлете он оценил обстановку и, перекрывая бой крыльев, начал: — Добил ее, чтобы не мучилась. Лавр кивнул. Это он понимал. Трясянка, равно как и большинство лягушек, абсолютно не годилась в пищу из-за своего яда, да и шкура ее была худа для поделок. Аккуратно касаясь хляби подошвой, Зэй приземлился почти вплотную к компаньону и, внимательно вглядываясь в его флегматично-печальные синие глаза, серьезно заверил: — Обычно мы не убиваем почем зря. Лавр хотел сказать Зэю, что тот мог не рубить ей язык, что угроза, исходящая от трясянки, невелика, но понимал: Зэй не мог. Его отточенные животные реакции молниеносны, непосредственны. Они быстрее мысли. Для птеров только так и правильно. Для знатецов… Обычно до подобного не доходило, но даже после смертельной схватки с муравьиным львом Лавр испытывал сильнейшие угрызения совести от того, что убил существо, просто жившее так, как ему велели инстинкты хищника. — Лавр-р-р, идем. Сейчас ведь на кровь сползутся, — раскатистым шепотом просвистел Зэй, опалив своим близким дыханием раздраженную кожу лица знатеца, а потом схватил ладонь и потащил вперед. Такое бесцеремонное вмешательство, ставшее почти привычным за неполный день, проведенный вместе, мобилизовало Лавра; а может, дело было в том, как именно Зэй позвал его по имени? Остатки липкой сонливости утонули в разлитой реке вслед за лягушачьим телом, и теперь взбудораженные органы чувств воспринимали окружающее с двойным рвением. Даже походя исследовательская натура цеплялась за мелкие детали, способные рассказать больше, найди знатец время замереть и приглядеться. Утреннее солнце, озарявшее лес косыми чайными лучами, высветило листы карликовой кольчатой пальмы, растущей лишь в предгорьях. Под одним из них, свернутым наподобие двускатной крыши, объемистой тенью на фоне сочной зелени притаились коконы. Лавр не удержался и подлез под резную крышу, чтобы посмотреть. Пять вытянутых волчком коробочек размером с предплечье напоминали уголь, усыпанный золотой поталью. Из приоткрытого конца одной из них уже выползли подрагивающие завитые усики. Солнечный парус — бабочка редкая. В здешних лесах ее удавалось встретить нечасто, и то лишь в межсезонье. — Надо запомнить место, — тихо проговорил Зэй, внезапно оказавшийся за спиной вплотную к Лавру, — их коконы очень плотные и блестят красиво. Ценный поделочный материал. Знатец отнесся к идее птера серьезно: достал карту, огляделся и примерно прикинул их местонахождение, отмечая его тычком пальца. После возвестил: — Через четыре часа мы будем возле озера Нимф. — Странное все-таки название… А как ты понял, что мы именно здесь? Рука в серой перчатке прочертила плавную дугу и указала куда-то в сторону склона. Зэй пригляделся. Меж белесого песчаника и камней, опутанных корнями, он заметил вход в пещеру. Если встать на четвереньки, можно даже пролезть внутрь. — Когда кончаются дожди, туда приползают самки слепых обсидиановых саламандр. Там сидят на яйцах и ничем не питаются несколько месяцев, разве что до кладки соседки доползут… — А чем их мужики в это время занимаются? — Ничем. У них нет самцов. Они размножаются партеногенезом. — Чего? — Это когда самкам не нужны самцы для оплодотворения. Фактически, каждая такая особь создает клон самой себя. Если до этого объяснения Зэй недоуменно хмурился, то после буквально просиял и выдал неожиданное: — Прикольно! Жалко, мы с тобой так не можем. А то послали бы куда подальше этих всех с их правилами, наделали бы клонов, основали свою колонию… Снова напоминать ему о том, что самцы не могут рожать, Лавр посчитал неуместным. Вместо этого с усмешкой спросил: — И как скоро тебя замучают твои собственные клоны? Когда станут взрослыми и решат, что твоя колония не по ним, или когда тебе придется быть воспитателем у этих «личинок»? — Ну-ну, — малосодержательно отозвался Зэй, но пыл очевидно поумерил. Лавр улыбнулся ему и, сложив карту, двинулся было дальше, когда в спину донеслось: — Ты прав. Зачем нам колония? Зачем дети вообще? Это необязательно. И без партеногенеза твоего можем вдвоем свалить, если веспов в срок не найдем. Странная мысль. Лавр замер на полушаге. Он понял, что никогда прежде не думал о размножении как о чем-то необязательном, а еще — о размножении в контексте себя. По большей части он вообще о себе не думал. Его роль в этом мире — роль стороннего наблюдателя, а не существа, проживающего свою жизнь. Просто удивительно, как грубо он вмешивался в естественный ход собственного бытия, стараясь соблюдать постулаты невмешательства в чужое. Дышать влажным воздухом почему-то стало тяжелее. Стараясь не выдать своего замешательства, парень уверенно сказал: — Ну так идем быстрее. Дорога до озера Нимф прошла в гнетущей тишине; каждый думал о чем-то своем. Однако едва заприметив смыкающиеся своды живородящих деревьев, Лавр счел нужным устроить привал. Натираясь мазью заново и протягивая ее Зэю, он спросил: — Ты бывал здесь раньше? — Не-а. Пролетал, наверное. Но лес тут слишком густой, не размахнуться. Деревья и впрямь стояли частоколом, застилая небо, а размытые берега прикрывались сухими однолетниками, через которые без помощи ножа не прорубиться. Солнечные лучи сюда практически не проникали, что радовало земноводных неимоверно. Радовало это и гнуса. — Нам сейчас придется идти вглубь леса. За третьим болотным озером можно будет выбраться наверх, на старую веревочную дорогу, если ее еще не проели. Темная затопленная чаща не внушала Зэю никакого доверия. Воспоминания о вчерашнем перемещении по-пластунски, которое, похоже, предстояло повторить и теперь, также не грело. Насупившись, он недоверчиво поинтересовался: — Это что, мы по воде пойдем? — Как ты сам заметил, здесь не полетаешь. А у меня и выбора не было. — Ладно, понятно. — Но я не к тому. Хочу предупредить. Ты удивлялся названию озера Нимф? Здесь ничего возвышенного. Речь о комарах. — Комарах? — Ага. Это комариное озеро. Они откладывают сюда свои яйца, здесь же зреют личинки-нимфы… Услыхав это, Зэй заметно напрягся, и Лавр мигом воспользовался его смятением. — С твоего позволения я разожгу благовония. Потерпишь? — Да! Лучше так, чем нос к носу с этими тварями… — Нос к хоботку, скорее. — Разжигай уже! Благовоние Лавр выбрал удушающе-горькое: не назло Зэю, а чтобы уж точно сработало. Для верности еще и закурил, поднявшись с насиженных камней. Пройденная дорога казалась выматывающей, только дальше — еще неприятней. Одно хорошо: деревья растут столь плотно, что корни переплетаются воздушными сетками, и перемещаться ползком придется мало где. Но был здесь и коварный минус. В основном роща состояла из шипастых деревьев разных видов. Одни были усеяны маленькими красными щетинками, выделяющими жгучий сок, другие — крепкими роговидными выростами с зазубринами, за которыми ствола и вовсе не было видно. Даже одревесневшие травы возле берегов защищали черные «щетки», прораставшие из мест членений. И все они были ядовиты. Это значило, что ухватиться за такую кору не выйдет: тут уж или крепко держать равновесие, или смело падать в воду, где тоже неизвестно, на кого наткнешься. Пока Лавр с наслаждением затягивался, Зэй, старавшийся нанести на себя уже третий слой мази, уточнил: — Слушай, а какого вида здесь комары? — Разные. Есть и айды. Что ответил на это птер, знатец не понял, но упоминание гениталий пожилой уховертки нашло свое место в данной экспрессивной речи. После отборной ругани жалобный тон из уст Зэя на слух Лавра прозвучал до нелепого мило: — А ты мне эту вонючку не дашь? Благовоние из репоя, молочно-зеленый отвар которого считался традиционным напитком обеих рас, чадило помягче и послаще. Знатец вручил его крылатому и не удержался от подтрунивания, припоминая фразочку, которую любил повторять его отец: — Ну ты даешь. Айдов бояться — в лес не ходить. — Тебе смешно, а я видел, как айды на лету выпивают пситтов! Я как представлю, что мое тело так же сморщивается от обескровливания, что кости обтягиваются кожей за минуту… Зэя передернуло. Лавр хотел было втолковать ему, что подобный страх преувеличен, ведь айды по размеру едва походили на пятилетнего ребенка, а потом снова вспомнил свою маму и подумал: пусть. Лучше так, чем в муках умирать от лихорадки. Вместо этого на всякий случай сказал об очевидной с его точки зрения вещи: — Иди, не касаясь деревьев. Лучше падай, если что. Шанс выжить больше. Первые метров двести они скакали ловко, но затем Зэй поскользнулся, замахал руками и чуть не схватился за красношипное дерево. Лавр, вовремя оказавшийся рядом, помог поймать равновесие. Птер снова выругался, затем зло потребовал: — Обожди здесь. Устремился обратно в более благопристойную часть леса и вовсе скрылся из виду. Стараясь отвлечься от скверных мыслей на тему судьбы своего компаньона, оставленного без присмотра, Лавр оглядел ближайшие листья бриуга шипоносного. В многоуровневом влажном лесу водоемы и запруды образовывались не только на земле. Часто маленькие озерца с отложенной в них икрой или плескающимися головастиками можно было встретить в чаше листьев или ложе цветка. Именно это и увидел Лавр, обойдя бриуг по кругу. Как и у многих других «живородящих» мангр, его плоды прорастали прямо на ветвях, выжидая лучших времен, когда вода вернется в свои берега. Молодая листва одного из таких побегов образовала плотную воронку, до краев наполненную дождем, и теперь в ней метался крупный розоватый головастик с проклюнувшимися передними лапками и извилистыми сизыми рожками, напоминавшими кораллы. Лавр притаился, и не зря. Вскоре на лист спрыгнули две мелких желто-фиолетовых лягушки. Самец, что помельче, недовольно наквакал на крупную самку. Та сиганула в бассейн. Головастик спешно подплыл и принялся тыкаться в нее своим рыльцем, сдирая острыми зубками с матери вощенную кожу, слой за слоем. Лавр отлично помнил свой испуг и желание кинуться спасать, когда увидел такую картину впервые. Теперь он знал: ничего страшного не происходит. Эта безумная с человеческой точки зрения кормежка была обычной для поющего верхолаза. Через три дня покров лягушки восстановится, и можно будет кормить им следующего оголодавшего головастика, оставленного в другом бассейне. Если так подумать, многие вещи в природе, казавшиеся непонятными и странными для людей, были в порядке вещей. Эту аксиому Лавр заучил давным-давно. Почему же тогда его так удивляло и смущало, даже задевало поведение Зэя, если он сам относил его к иному виду? — Вот, держи, — раздалось издалека. Вынырнув из-за объемистого ствола, Лавр увидел компаньона, протягивавшего ему длинный прут белой древесины. Ко второму такому же, упертому в корень, Зэй бесстрашно привалился. Свой дар он прокомментировал: — У нас так нелетающие садовники ходят через фруктовый сад, когда он затоплен, а за рисом ухаживать надо. — Спасибо, — сдержанно отозвался Лавр, внутренне сетуя, что из-за запрета портить лес ему самому не пришла в голову такая простая идея, и зачем-то прибавил: — А я только тебя вспоминал. — Волновался за меня, небось? — хитро прищурив глаза, поинтересовался Зэй. — Похоже, что да. На такое честное признание и растерянный тон в исполнении обычно отстраненного знатеца Зэй явно не рассчитывал. Он в удивлении вздернул брови, а после расплылся в широкой улыбке, озарившей своим теплом тенистую рощу и щеки Лавра. Тот сглотнул и почел за лучшее отвернуться, прокладывать путь далее. Мелкое комарье не прекращало летать за ребятами грозно жужжащей тучей с самого утра, а более крупных тварей им посчастливилось избежать. Однако Лавр отлично понимал, что это временно. Скоро покажется не зарастающий однолетниками исток, откуда хорошо просматривается гладь озера. Оставалось надеяться, что до его обитателей запах их пропотевших тел не донесется, или на то, что горечь благовоний отобьет у гадин жажду испить крови, но, объективно говоря, надежда на это была слаба. И прожила она недолго. Сначала показалась вода. Черная, покрытая мелкой рябью, как от тяжелой поступи или боя барабанов. Зэй за спиной Лавра судорожно вздохнул. Было из-за чего: волны поднимались не от ветра, а цвет озеро обретало не от глубины. Сотни, тысячи личинок кишели в неспокойных водах. Они чем-то напоминали детей-утопленников, висящих ногами вверх и сложивших руки на груди. Касаясь тельцами соседей, нимфы дергались и ныряли на глубину, но вскоре возвращались на место, высовывая дыхательные сифоны над поверхностью. Некоторые начинали выбираться из коконов наружу. А над этим всем кружили они. Айды. Одни, наполненные кровью, прилетели, чтобы отложить яйца, другие были из молодняка. В основном — огромные и неуклюжие самцы, питающиеся нектаром. И несколько самок с зияющими пустотой прозрачными брюшками. Теплый пот айды почувствовали еще издали, но теперь его источник сам подошел поближе. Среди несмолкаемого жужжания въедливый писк играл на нервах отдельную пронзительную партию. Комары дергались в предвкушении и нерешительности: аромат крови перебивала мерзкая горечь трав и едкие клубы дыма. В нерешительности замер и Зэй. Лавр заметил это, только уйдя на десяток шагов вперед. Окликнул: — Зэй, идем! Ответа не последовало. Птер продолжал с омерзением пялиться на озеро и его обитателей. Тогда Лавр пошел обратно, чтобы, как маленького ребенка, оттащить своего приятеля за руку, но его опередили. Одна из комарих решилась. Рассекая воздух дребезжащим писком, она стремительно приблизилась к парню. Медленно целясь, возвела свой хоботок. — Получи, гадина, — прошипел Зэй. Выхватить оружие из ножен он не мог: обе его руки были заняты. Нужно выкинуть благовоние или… Случайную безумную идею, посетившую подстегиваемый адреналином мозг, Зэй осуществил, не раздумывая. Тонкая тлеющая палочка идеально вошла внутрь хоботка. Насекомое отпрянуло и задергалось. Лавр схватил Зэя за руку и резко дернул в сторону, а тот почему-то громко заорал, словно от боли, но пришел в себя и кинулся следом. Так быстро и ловко по скользким корневищам Лавр не скакал еще никогда. Более того, даже представить не мог, что умеет. Остановиться они позволили себе, лишь когда лес немного расчистился и шипастые деревья смешались с белоствольной рощей плодоносных руцитров. К одному такому и привалился тяжело дышавший Лавр. Посмотрел на раскрасневшегося напарника и позволил себе выплеснуть весь гнев в одной тихой порицающей фразе: — Зэй. Это было очень жестоко. — Я… — Ты говорил, что вы не убиваете почем зря. И что? — Но айды… — Думай перед тем, как делать. Хоть иногда. — Лавр-р-р. Мне больно. Услышав свое имя, произнесенное глубоким вибрирующим напевом, парень осознал, что крепко сжимает ладонь Зэя в своей, и поспешил отпустить. Птер мотнул головой так, что волосы прикрыли пылающее от горячечного бега и стыда лицо, а затем повернулся, развел крылья и уточнил: — Не здесь. Спина. Боль была не выдумкой. На птера заползла одна из сухопутных пиявок. Вроде он и стряхивал без конца с себя кровососов, но одного пропустил, пока отвлекся на айдов. А предприимчивая пиявка, нашедшая клочок обнаженной кожи под крыльями между лопаток, воспользовалась случаем. Она разбухла от крови, но упорно сосала еще, болтаясь, как неопрятный багровый бурдюк. Лавр спешно скинул сумку с плеча, достал спирт, промокнул тампон, поддел ногтем толстую мясистую тушу и поднес пахучую вату вплотную к кровопийце. Та тут же поспешила отвалиться. Обрабатывая порванную кожу шипевшему сквозь зубы Зэю, знатец проинформировал: — Это была тростниковая пиявка. Теперь рана долго не затянется, будет кровоточить еще час. Надо прерваться и устроить привал как минимум на это время. — Угу. Я и поспал бы чуть-чуть, у меня время как раз к тому… Только не здесь, ладно? — спешно согласился давно утомившийся от знатецкого «прогулочного шага» птер. — Не тут, — согласился Лавр. — Уже скоро подойдем к старой веревочной дороге, там и передохнем. Шли еще минут семь, пока не показалась авиценния, увитая мелкими орхидеями, еще издали сладко пахнувшими и сиявшими, как резные звездочки, на фоне синих до черноты листьев. Раньше здесь спускалась веревка, к которой можно было примотать свою страховочную и спокойно ползти вверх, но теперь Лавр припомнил, как еще полгода назад обсуждали тему переноса спуска, который в этом месте облюбовали в качестве волокнистого корма гусеницы. Сам он тогда был слишком занят Кри и слушал вполуха, потому этот факт вылетел из головы. Впрочем, в любом случае не катастрофично, ведь сверху пути не свернули: смотровая площадка и канатная дорога без мостков просматривались в прогалине. — Сейчас будем подниматься. Ты, наверное, подлетишь наверх на крыльях. — А ты? Сначала Лавр хотел спросить у Зэя, умеет ли тот вязать надежные узлы, но решил поступить иначе. Птер уже давно с недоуменным любопытством поглядывал на арбалет, пристегнутый к сумке, и знатеца посетило странное желание наглядно продемонстрировать, зачем ему нужно стрелковое оружие, которое у крылатых практически не использовалось. Арбористика широко применялась знатецами. Способов забраться наверх имелось много, но выбирались наиболее щадящие для дерева. Подъем по застреленной веревке был одним из таких. Все произошло очень быстро. Меткий выстрел в развилку ствола пониже смотровой площадки, и вот он, почти готовый подъемник. Осталось озаботиться самостраховкой, прицепиться кролем, и можно смело ползти вверх. Не удержавшись, Лавр посмотрел на Зэя, чтобы оценить произведенный эффект. Тот тут же перехватил его взгляд и благоговейным тоном спросил: — И ты что, все пятнадцать метров по ней будешь подниматься? — Именно так. — Охренеть… Мне как-то помочь? — Нет. — Тогда… Ты не против, если я тебя сверху подожду? Хочется уже сесть. — Давай, лети. Птер послушался. Свист его крыльев быстро смолк. Впрочем, сам Лавр отличался изрядной сноровкой и довольно скоро ступил на мостки, опоясывавшие широкий ствол. Удивительно, но Зэя на них он не увидел, тот буквально испарился. Снова начиная нервничать и не решаясь громко позвать компаньона, Лавр уселся и стал ждать. Громкий стрекот слетевшей из кроны стаи пситтов заставил подскочить его буквально тут же. Лавр задрал голову и увидел спускавшегося вниз Зэя, несшего что-то в руках. «Чем-то» оказался десяток плодов перламутрового макофора — одного из любимых лакомств летающих ящеров. Фрукты эти имели вкус орехового варенья с цедровым оттенком, но Лавру доводилось их отведать лишь пару раз: добывать сложно и не лежат совсем, портятся за полдня. Теперь оба парня без лишних слов устроились на мостках, нагретых стоявшим в зените солнцем, выпарившим утренний дождь без остатка. Тащиться под таким после восьмичасового похода без передышек — радости мало. Одно хорошо: всякий гнус как ветром сдуло. Лавр потянул было руки к плоду, прикрытому плотной фиолетовой шкуркой, но Зэй попросил: — Обожди. Тут же снял перчатки и принялся перебирать голыми руками добычу. Первым двум удовлетворенно кивнул, на третьем сморщился и отложил его отдельно, четвертый, только взяв в ладонь, отшвырнул, как снаряд… — Они сами по себе не ядовиты, даже когда начинают бродить, но если в них поселятся сыпоточные черви, их можно подцепить. У таких шкурка на ощупь кислючая. Сказав так, Зэй продолжил перебирать макофоры один за другим Лавр же осознал с новой стороны всю прелесть восприятия вкуса руками. Сам-то он жил по принципу «не уверен — не ешь», а неуверенным в лесу стоило быть почти во всем. Вскоре парни приступили к трапезе. Отобранные Зэем плоды и в самом деле оказались прекрасны на вкус. Лавр понял, что всегда прежде ел только перезрелые. Сок из фруктов брызгал во все стороны и тек по щекам, но эстетика процесса мало волновала их обоих. Кроме того, Лавр поймал себя на том, что, глядя, с каким удовольствием Зэй облизывается, ему и самому становится приятно. Закончив, они посидели некоторое время без дела, оглядывая окрестные топи и листву в безмятежном молчании. Через некоторое время Зэй решился и обратил на себя внимание компаньона, отерев тому липкую щеку костяшками пальцев. Прежде чем Лавр успел смутиться и отвернуться, он заговорил: — Прости. Я не хотел тебя злить. Просто пситты… Они такие, как твой Кри, понимаешь? Почти разумные. Только маленькие. Я видел, как они любуются закатом, представляешь? Прилетают к нам на скалы и смотрят на море, пока солнце не сядет. Потом разлетаются спать. А айды их жрут, как закуску, и не давятся. Лавр кивнул, принимая это объяснение: чувства Зэя были глубинно понятны. И все же попытался его урезонить: — Ты не сможешь отомстить всем айдам. Не их вина в том, что они такие. — А чья? Чья вина в том, что айды — это айды, а птеры — это птеры? — Жизнь случайна. Не стоит искать в ней разумный замысел. Мы такие, потому что наши виды так развились. Просто потому что могли и выжили. — То есть знатецы все-таки не обмельчавшие потомки богов? — иронично усмехнулся Зэй, изучающе вглядываясь в Лавра, чем привел того в замешательство. — Каких таких богов? — Древних, балда. Древних богов, создавших все живое, включая наш народ, и утративших после этого силу. — Это еще что за сказка? — А вот. Самая что ни на есть общеизвестная. Наравне с легендой о правителе, предавшем Дом, и проклятом храме в Пустых лесах. Немного помолчали, Лавр — осмысляя, а Зэй — наблюдая, словно искал в реакции напарника ответы на незаданные вопросы, да так их и не получил. Через некоторое время знатец полуутвердительно спросил: — И в них правда верят? — Не то чтобы. Просто детям их наставники читают, как сказания предков. И там у каждой в конце мораль… — Ты мне потом их расскажешь, ладно? Сейчас тебе пора отдохнуть. Совсем побледнел. За беспокойством и решением понятных бытовых вопросов Лавр в очередной раз скрыл смятение. В принципе, ничего удивительного в словах Зэя не было: всем им в детстве рассказывали сказки, у всех имелись любимые игрушки, будь то тряпичный анса или деревянный жук на колесиках. Однако поднятая тема цепляла, будто он краем уха что-то слышал или видел, но никак не мог вспомнить, что. Вместо праздных раздумий Лавр решил заняться подвешиванием гамака. Обычно он не спал днем; впрочем, обычно и день его начинался позже. Когда все было готово для «тихого часа», прежде чем залезть внутрь сетки, знатец предложил: — Наверное, стоит снять и просушить одежду. Она вся насквозь влажная. Мы так раздражение кожи заработаем… в лучшем случае. Зэй спорить не стал и послушно разделся. Лавр даже не успел закончить со штанами, как крылатый уже скинул с себя все и прощеголял мимо бессовестно заглазевшегося на него напарника внутрь сетки гамака. Только оторвав взгляд от скрывшейся под сенью листвы белой крепкой задницы, Лавр понял, как паскудно себя повел. Более того, он понял кое-что еще. Например, то, какой его гамак маленький и тесный для двоих, особенно когда эти двое обнажены. Или то, что ничего не понимает в происходящем, а в реакциях своего организма — в особенности. Едва ли не трясущимися руками он развесил их одежду на солнце в зоне видимости, предварительно обработав жидкостью, отпугивающей гадов. Потом — решительно, как с головой в горное озеро, нырнул в гамак. Застежка на сетке долго не давалась, хотя глядел Лавр на одну лишь нее. Когда же наконец позволил себе откинуться и растянуться рядом с устроившимся на боку Зэем, ничего страшного не произошло и мир не обрушился вслед за ухающим сердцем. Разве что крылатый прижался к нему вплотную, по-свойски закинув руку на грудь, но от этого жеста тут же отвлек указанием: — Смотри. Посмотреть и правда было на что. С листа неподалеку на влажно поблескивавших нитях свесились два крупных слизня. Своими буровато-розовыми склизкими телами они закручивались и сплетались в танце. Чувствительные усики то и дело касались тела партнера и тут же отдергивались, точно в них собирались все нервные окончания. Слизни были гермафродитами. То, что будет дальше, Лавру приходилось наблюдать не раз, но сейчас в происходившем для него появился неведомый прежде оттенок непристойности. В грудной клетке под крупной ладонью Зэя заколотилось чаще. Птер вздохнул, заставив вздрогнуть напряженного знатеца, и абсолютно буднично сообщил: — Эх, до чего же неудобно в гамаке. Не то, что в постели. — Уже жалеешь, что не остался Дома? — с показной усмешкой поинтересовался Лавр, не отрывая взгляда от слизней и их вытягивавшихся красных пенисов, круживших вслед за влажными телами в танце любви. — Нет, — хмыкнул Зэй, а потом как-то тише и проникновенней прибавил: — Ну, пожалуй, есть кое-что, о чем жалею. — И что же? — Ты же знаешь, что только после первой специализации мы считаемся настоящими мужчинами и настоящими женщинами? Лавр кивнул. Такие понятия не раз всплывали в разговорах, когда речь шла о птерах. Зэй кивнул тоже и закончил мысль: — До этого занятия сексом нам не дозволяются, хотя мы и проходим теорию в подробностях. Зато потом, в ночь, закатывается знатная групповушка. Резко отведя взгляд от чужой интимной жизни и поняв, что ровным счетом никуда от этой темы ему сбежать не удалось, Лавр попытался осмыслить услышанное, неуверенно подбирая слова: — То есть… Вы все вместе… — Трахаемся, ага. — Спариваетесь? — Трахаемся. Ебемся. Спариваемся, если хочешь. Новые слова для старого понятия смешались с чувством возбуждения и недозволенности, выбили из колеи окончательно. Прятаться было поздно. Лавр решил погрузиться в самые пучины неизведанного и севшим голосом поинтересовался: — А вы как, ждете, когда… Очередь на самок освободится? — Ага, вот так прямо стоим в очереди, как на продуктовый склад после неудачной охоты, и ждем. Нет, конечно! Просто все друг с другом, кто, как и куда захочет. — Все? Зэй закатил глаза и кивнул. Лавр сглотнул. А потом сформулировал мучивший его вопрос, ответа на который никогда прежде не слышал: — А ваши самцы могут покрывать других самцов? От выбранных слов Зэй сморщился и сухо ответил: — Да, и я не понимаю, почему тебя это удивляет, знатец. — И… как? — Как-как. Членом в задницу. Или в рот. Или в кулак хотя бы. Вот как. — И часто у вас так вообще? — Групповушки-то? — Спаривания. — Ну, ты ведь знаешь, что беременеть девушки у нас могут только во время брачной церемонии? Раз в год. — Конечно. Долг знатецов следить за этим и… — Так вот. Трахаемся мы не раз в год, как ты мог из этого сделать вывод. Парни снова замолкли. Дышать обоим было тяжело. Скрыть свое отчетливо проступавшее возбуждение — тоже. Происходившее казалось Лавру столь абсурдным, что принять его всерьез он не мог. Как никогда отчетливо он чувствовал себя сторонним и безучастным наблюдателем жизни, только в этот раз — своей. А Зэю словно бы мало. Он решил довести градус безумия до предела: — Знаешь, как постоянно потеет и зудит под крыльями? Да еще сам хрен почистишь и почешешь. Мы всегда, как идем в общие ванные, моем друг друга и массируем спины… Часто с продолжением. — И ты? — Говорю же, до церемонии было нельзя… продолжения. Кстати, не хочешь? Неожиданно рука Зэя с груди сместилась ниже, по животу и… Лавр вовремя ее перехватил. Срывающимся голосом, таким, будто кричал сутки против ветра, он ухнул: — Чего? Зэй рассмеялся как-то зло и резко отпрянул, вырвав руку из захвата, но ответил: — Помыться где-нибудь. А то у меня под крыльями так зудит, что аж трахаться хочется. — Я… Это просто от укуса пиявки. Ранка еще долго будет зудеть. Здесь уже ничего не поделаешь, только терпеть… — Да-да. Ты прав. А я… буду спать. С твоего позволения. Перевернувшись на живот и устроив голову в перекрестье своих рук, Зэй стих и, кажется, в скором времени правда заснул. Измученному же Лавру не до сна было совершенно. Он сам не понял, что такого сказал и что натворил, но чувствовал себя просто ужасно. От собственной глупости и странного отчаяния, пришедшего вслед за перевозбуждением, болезненно стягивавшим низ живота, хотелось заорать. От сводившей с ума неясности ситуации — заплакать или ударить кого-нибудь. Вместо этого Лавр начал размышлять. Он знал, что секс нужен для размножения. Знал, что и знатецы, и птеры им занимаются, хоть у первых и не принято об этом говорить. Его самого очень часто посещали сексуальные желания, но не существовало конкретного образа. Лавр просто хотел чего-то или кого-то, сам не зная, кого, и уж точно никогда не думал о мужчинах, даже когда мылся с ними вместе. В его системе координат такое понятие попросту отсутствовало, а теперь выяснялось, что так можно, и это — нормально, пускай и не у людей. Лавр почувствовал себя несправедливо обделенным. Попытался представить кого-то из мужчин своего народа, но почему-то тут же вспомнил об отце. Стало мерзко. Тогда он снова перевел взгляд и посмотрел на мирно лежавшего рядом Зэя. Хотя его тело не казалось налитым свинцовой тяжестью, как ночью, он определенно успел заснуть. Об этом говорило и его размеренное дыхание. Лавр прислушивался к нему долгое время, затаив свое. Вглядывался в плавное лицо, повернутое в его сторону. Потом спонтанно решился и придвинулся вплотную к спящему, чтобы физически ощутить дыхание, такт которого высчитывал про себя. Влажные теплые губы тут же прошлись по его напряженной мышце шеи: крылатый причмокнул и сглотнул. Такого невинного прикосновения оказалось достаточно, чтобы Лавра прошибло круче, чем от плавника электрического ската. От загривка по всему телу побежали мурашки. Едва сдерживая стон и боясь, что Зэй проснется, Лавр плюнул на бессмысленные правила, а заодно и на ладонь. Ей он обхватил свой член. Возбуждение быстро вытеснило из головы любые страхи. Лавр ласкал себя, но этого казалось мало. Не думая, он протянул другую руку к Зэю и медленно проник пятерней в его лохматую шевелюру. Тот не пошевелился. Трепетно перебирая коричные волосы спящего парня, взглядом проводя по его крепкой шее и мощным плечам, Лавр все быстрее двигал рукой по члену. Вглядывался и в нежно порозовевшее от тепла бледное лицо, мечтая увидеть ответную реакцию и одновременно страшась того, что Зэй узнает о происходящем. Похоть странным образом смешивалась с нежностью, а излишне грубые движения мозолистых пальцев по раскрывшейся головке контрастировали с невесомой лаской, какую Лавр впервые дарил другому разумному существу. Все продлилось недолго. Жестко сдавив член в кулаке, Лавр кончил. Стараясь дышать как можно тише, он позволил себе осмотреть виновника всего произошедшего. Тот все еще крепко спал. Отлегло. Пара вздохов, чтобы успокоить дыхание… Чуть приподнял голову. Сперма залила его живот, но, словно этого мало, часть ее оказалась и на бедре Зэя. Лавр отлично понимал, как сильно будет себя ненавидеть и презирать, и тем сильней боялся разбудить крылатого. Сил объясняться не было, а потому притронуться к его телу и стереть постыдные следы так и не решился. Прикрыв глаза, Лавр почти мгновенно заснул.