***
Почти полное отсутствие муравьев на их исконной тропе смущало Зэя. Похоже, что-то в одночасье заставило насекомых сменить свой многолетний маршрут. Достигнув пологого спуска в Пустые леса, крылатый присел отдышаться на выступ горы. Он не любил признавать, но полет, и без того никогда не бывший делом простым, с годами давался ему все хуже. В детстве каждая минута, проведенная в небе, казалась настоящим волшебством. Ныне же единственной мыслью, возникавшей при этом в голове, было: «Лети, или подохнешь». Громкое жужжание сбило с безрадостных раздумий; птер вжался в нагретые камни и притих, от напряжения перестав даже дышать. Веспы пролетели быстро и, забирая западнее медных шпилей храма, целенаправленно скрылись в лесу. Засмотревшегося им вслед Зэя внезапно как обухом ударили. «Лавр!» — единственная мысль, что пронеслась в голове и повторялась все время недолгого полета назад. — Лавр! — отчаянный крик в надежде, что раскинувшийся на песке знатец подаст хоть какие-то признаки жизни, и подбирающаяся своими шипастыми челюстями тварь еще не успела его выпить. Вложив все силы в отвесное падение, вытягиваясь, как струна, с острым стилетом в ладони, Зэй со всего размаху вогнал его в рудиментарный фацетный глаз личинки. Та безмолвно задергалась, заколошматила щетинистыми лапками, беспорядочно бросая струи песка во все стороны. Взвесь забивала нос и рот, застила взор, но отереться не было времени. Схватив Лавра под мышки и неистово молотя крыльями, Зэй рванул вверх. Дотащиться он смог лишь до относительно безопасного гребня бархана неподалеку. — Лавр-р-р! — беспомощно позвал птер снова, чувствуя, как подкатывает паника, но голос потонул в знакомом гуле. В сторону Пустых лесов летел еще один отряд из пяти веспов. Зэй успел лишь вскочить и попытаться уволочь друга к ближайшему укрытию — валуну в нескольких метрах, когда стало ясно: поздно. Шершни заметили их, и хуже… зависнув на месте, выгнув брюшко вперед, они демонстрировали жала, как загипнотизированные покачивались из стороны в сторону. Это было не просто угрозой или предостережением. Шершни готовились к атаке. Они целились. Даже если инстинкт самосохранения и попытался бы подсказать Зэю бросится спасать свою жизнь, в его голове не нашлось места для такой подлой мысли. Предательство чуждо братству птеров. Он и Лавр: оба должны были либо выжить, либо погибнуть. Прилив адреналина заставил мозг соображать, а тело не видеть пределов возможного. В два резких движения Зэй срезал кожаные ремни тяжелой торбы, подхватил Лавра на руки и попытался взлететь. Спину будто разрывали с двух сторон, а крылья выгибались до пламенеющей боли; они отказывали, лишь чуть отрывая стопы от поверхности. Зато столп пыли удавалось поднимать ничуть не хуже муравьиного льва. Веспов это дезориентировало. Рассчитывая выиграть хоть немножко времени и чуть не падая от тяжести, Зэй побежал вперед. Он едва касался ступнями песка и не переставал придавать себе ускорение крыльями. Трюк дал ему фору. Заметив пропажу, шершни подняли угрожающий вой и ринулись следом за ускользающей целью. Они жужжали где-то за блестящим облаком, но бить наугад не решались. Однако песчаная полоса кончится слишком скоро. И что тогда? Несмотря на явный перевес сил противника, Зэй не сдавался. Даже в безвыходной ситуации нужно искать преимущества. Были ли они у него? Выступать одному против пятерых с фальшионом наголо сродни самоубийству. Не годится. Размером они с людей, значит, массой не задавишь. Что еще? У веспов, как и у него самого, два крыла. Более длинные, более сильные… Выносливее, быстрее, ловчее. Да и не с грузом на руках тягаться с ними в полете. Что есть у птеров и чего нет у шершней? «Надкрыльев», — прозвучал в голове ответ. Он породил безумный план. Из редких полетов с преподавателями в этих краях юноша запомнил не так много: муравьиный тракт, храм Пустых лесов и пороги Пегора, бравшие свои истоки из подземных вод глубокого пещерного озера в разломе. Наставники Притуулис и Галлисхро водили их туда по земле. Зэй навсегда запомнил глубокую синеву воды с узкой дорожкой света, будто разрубавшей спокойную поверхность напополам, и облюбовавших сталагмиты ночных бабочек, покрытых каплями росы. Сейчас туда предстояло попасть совсем иным путем: через «световое окно», трещину сверху. Песок кончился. Налево, вдоль горы, по узкому карнизу. Где-то там, меж валунов… Выпад шершня едва не пробил крыло; Зэй вовремя одернулся. Около скалы в виде пальца, около скалы… Вот и разлом! Выбиваясь из последних сил, Зэй перехватил бессознательного Лавра, крепко обвив руками, подобно лиане. Глубоко выдохнул, сложил саднящие крылья… И, отринув страх, прыгнул в зияющую черноту. Неотступно догонявшие веспы ринулись следом. Вопль ужаса Зэя несмолкавшим эхом отскакивал от стенок: — Еба-а-а!!! — так орала его закипевшая кровь, его рвущаяся наружу изо рта душа. — А-а-а!!! — так отзывались недра пещеры, возмущая спокойствие мотыльков. Перекрывая обзор, стукаясь друг о друга и Зэя, кишащая крылатая чернота замельтешила, но развеялась как раз вовремя, чтобы тот увидел стремительно приближавшуюся трещину света с синевой по контуру. Разлом расширялся. На набранной скорости поднять надкрылья оказалось совсем непросто. Когда же наконец получилось, Зэя пронзила такая яркая вспышка боли, что из глаз сами собой потекли слезы, а губа оказалась прокушена до крови. Вывихнул! Он вывихнул свое крыло! Но рук не разжал, голову не потерял. Плотные пластины надкрыльев сработали так, как и рассчитывал Зэй. Замедлили падение. Но все еще — слишком быстро… «Лети, или подохнешь, лети, или подохнешь», — слишком привычная мантра, чтобы придавать ей значения больше, чем обычно. Она странным образом успокаивала. Едва выходя из крутого пике, парень закружил штопором. С высоты, на неверном крыле, гладь озера казалась совсем крошечной, а количество каменистой суши, удар о которую непременно закончится гибелью, — неимоверным. На огромной скорости мимо него пронеслось нечто и с омерзительным хрустом шмякнулось о берег. «Лети, или подохнешь, лети…» — убеждал себя Зэй, не готовый разделить подобную участь. Тело трясло от напряжения, руки дрожали и буквально умоляли сбросить «балласт». Непереносимыми эти ощущения стали раньше допустимой высоты, однако птер сделал невозможное. Он свалился камнем, не выпуская Лавра, в самую середину озера.***
Парни сидели на берегу, прижавшись друг к другу. Трудно сказать, кто был в большем шоке: трясшийся после пережитого и от ледяной воды Зэй или Лавр, которого стошнило уже дважды с тех пор, как он пришел в сознание. Оба чувствовали себя по меньшей мере паршиво, но явно лучше веспов, ринувшихся следом. Двое из них были разбросаны по окрестностям невнятными кучками хитина, а третий погружался на дно озера. Все они переломали крылья в разломе. Десятком рубленых фраз птер рассказал о случившемся. Теперь оставалось это переварить. Шумел ступенчатый порог. Водопады несли что-то, подозрительно похожее на голову шершня, к выходу в лес. Там все тем же привычным чвирканьем, свистом и треском галдела жизнь. Не хотелось ничего. Ни говорить, ни двигаться, ни думать. В конце концов Лавр, прикрывший глаза, чтобы унять безумное вращение мира вокруг себя, равнодушно объявил: — Надо возвращаться домой. — Да, — столь же безэмоционально отозвался Зэй. Помолчали еще. — Надо найти, где передохнуть, — продолжил знатец. Его речь звучала путано. — Надо, — вновь согласился птер. Не сводя взгляда с вод, Лавр полез трясущимися руками во внутренний карман и извлек отсыревшую самокрутку. Затем удивленно посмотрел на нее, вернул на место, стараясь не думать, что случилось с нащупанным по соседству блокнотом, в котором содержался многолетний труд, и наконец обратил свое внимание на Зэя. — Что с крыльями? — тут же возник вопрос. Одно из них было выгнуто под неестественным углом, а бронзовые пластины не закрывались. — Вывихнул. Прежде Лавру приходилось вправлять лишь руку, но он видел пару раз, как это делают его соплеменники; браться за крыло было страшно, а не браться — нельзя. Сам по себе такой тип травмы, в отличие от повреждения любых других конечностей, считался относительно простым и безобидным и даже не требовал наложения шины; уже на следующий день с болью и ругательствами, но можно было летать. Однако все птеры имели привычку неосознанно шевелить своими крыльями от эмоций и тем дополнительно, иногда непоправимо, травмировать их. Превозмогая дурноту, Лавр медленно поднялся, стянул перчатки и потребовал у своего компаньона: — Ляг на живот. — Может, не надо? — вяло поинтересовался Зэй. — Надо. Иначе хуже будет. Не без внутреннего содрогания птер устроился на острой белой гальке, от которой пахло известью и тиной. Вскоре он почувствовал, как в спину упираются коленом, затем ладони заскользили у основания крыла… Хотелось вскочить и убежать, но, сжав губы, парень твердо решил, что вытерпит. Наивный, он полагал мужественно не проронить ни звука. Примерившись, как лучше перехватить ствол крыла, и приблизительно прощупав сустав, Лавр с силой дернул. Раздался громкий щелчок. Затем — протяжный душераздирающий вопль. — Тише, тише. Тш-ш-ш. Все хорошо. Сейчас пройдет. Напряженный знатец прилег лицом к лицу подле уже не орущего, но воющего птера, и дрожащим шершавым пальцем гладил его по скуле. Когда эхо смолкло, а шелест крыльев сотен мотыльков вновь успокоился, оба начали впадать в дремотное оцепенение. — Лавр-р-р, не спи. Здесь опасно. — Ага… — юноша встрепенулся, отмахнулся ладонью и перевернулся на другой бок; настала его очередь отвечать односложно. Решительно и резко вскочив, Зэй потянул Лавра за руку. Тот подчинился. Пошатываясь, парни направились к выходу, приобняв друг друга для верности. После свежей прохлады жара, в которой они снова очутились, опаляла до мурашек, а свет был слишком ярким и словно бы зеленым. Пустые леса раскинулись уровнем ниже родной для них долины и оставались затопленными практически в любое время года. Деревья, свыкнувшись с сыростью, стояли покрытые водорослями, а с ветвей свисали бороды серебристого и бирюзового мха. В вековые космы вплетались яркие цветочки, а в широких чашах порогов Пегора плавали кувшинки, способные выдержать вес человека; их белые, чуть распушенные бутоны на вид казались мягче подушек и нежнее зефира. Это навело Зэя на неожиданную мысль: — Здесь ведь где-то есть роща хреноцветов, не знаешь? — поинтересовался он. — Аморфофаллусов? На полпути до третьих мостков. Это туда. А что? — Подбираю место для сна, — отозвался Зэй и уверенно сменил маршрут: пошел, куда указывали. — В смысле? — Лавр недоумевал, как гигантские зловонные цветки могут стать местом для ночлега. — Я читал недавно автобиографию Ра-Ринрии. Его назначили поваром первой же специализацией, так он был хорош, а вот летать не мог вообще, и когда брал отпускные, то шел с посохом исследовать землю, подобно вам, знатецам. Вообще он искал новые травы и плоды для блюд, но постоянно попадал в приключения. И вот однажды Ра-Ринрии остался без гамака где-то на окраине Пустых лесов, как и мы, а как раз шел сезон дождей. Ну, он не растерялся и вскрыл бутон хреноцвета, увидев, как здорово тот отталкивает воду. Там и переждал самый пик непогоды. — Ты уверен, что это не досужая легенда? — Уверен. Там все довольно подробно описано, прямо как его рецепты, а те ого-го какие! К идее Лавр отнесся более чем скептически, но, поскольку иных вариантов не видел, — смолчал. Спать в пещерах не стоило: велика вероятность если не столкнуться нос к носу со сколопендрой, змеей или любым другим животным, решившим устроиться на ночлег или спрятаться от дождя, то заразиться чем-нибудь от их же помета, как правило, обильно устилавшего землю. Можно было бы забраться повыше на дерево и примотать себя лианой, чтобы не свалиться во сне, однако едва ли он или Зэй смогли бы сейчас карабкаться, не говоря о полете. Еще можно было попытаться выйти на знатецкий маршрут и добраться хотя бы до бани, но это минимум три часа дороги, часть которой придется идти по темноте. Сил не было. Оставались аморфофаллусы. По строению они напоминали каллы. Гигантские каллы высотой в три метра с очень длинным персиковым стержнем и мясистыми багровыми лепестками, вощеными снаружи. Их одревесневший толстый стебель невысоко поднимался над водой, а бутон оставался плотно закрытым вытянутым куполом вплоть до летнего сезона туманов. Тогда-то он распускался в полной красе и радовал всех окрестных мух чарующим ароматом разлагающегося мяса, но вплоть до этого момента не пах вовсе. Насекомые его по большей части игнорировали: под плотно сомкнутые лепестки было не так-то просто пробраться, да и вкус не представлял никакого интереса. Конечно, как и везде, существовали исключения. На них и наткнулся Зэй через полчаса пути, вскрывая первый бутон, одиноко высившийся вдали от поляны себе подобных. Проковыриваясь палашом меж лепестками, он со знанием дела приговаривал: — Сперва надо проверить, нет ли внутри… Фу-у-у! Пошли искать другой. Ложе неудачно выбранного цветка кишело маленькими белесыми червячками — ложногусеницами пилильщиков, активно пожиравшими центральный стержень. Не только птеры додумались пользоваться плотной камерой хреноцвета. Некоторые насекомые имели достаточно длинный и мощный яйцеклад, чтобы просунуть его внутрь бутона. Там их потомство, обеспеченное дармовой пищей, привольно развивалось вплоть до самого раскрытия бутона. Радовало только, что должным инструментарием, способным пробиться сквозь мясистые лепестки, обладали немногие, и вскоре парни нашли, что искали. Бутон их аморфофаллуса казался не слишком большим, но крепким. Он удачно располагался в анклаве авиценний, так что и без того насквозь мокрым ребятам не нужно было спускаться в болото, чтобы до него добраться. — Прошу, — кивнул головой Зэй, тщательно изучив внутренности. Внутри было пусто и относительно сухо, только на самом дне перекатывались маленькие лужицы. Недолго думая, Лавр вполз внутрь и, подбирая ноги, завалился навзничь; слишком долго об этом мечтал, а в голове все ходило ходуном и тело снова начало предательски трястись. По другую сторону от стержня расположился Зэй. Оттянутый лепесток с громким стуком захлопнулся, и воцарилась красноватая темнота и глухая тишина. Она нарушилась шуршанием и ударами, а в лепестке образовались точечные прорехи, из которых забрезжил свет. — Что ты делаешь? — Вентиляцию, — ответил Зэй, орудуя стилетом. Через минуту та область задней стенки, что находилась у их ног, начала напоминать дуршлаг. Удовлетворенный проделанной работой, он стянул ботинки с себя, а подумав — и с бездвижного Лавра. То же проделал и с перчатками. Было тесно. Они лежали лицом друг к другу, свернувшись калачиком по разные стороны стержня и сплетясь ногами. Измученным парням было плевать на неудобства, но активно гудевшие от впечатлений головы никак не позволяли заснуть: до них начало доходить, что именно произошло час назад, а обезболивание шоком и адреналином — отпускать. Птер решил отвлечься разговором; начал, правда, безрадостно: — Тебе очень плохо? — Изрядно. У меня по-любому сотряс. — А у меня, кажись, по всему левому боку один большой синяк. Хорошо, что справа лег. Помолчали. — Жаль, что я все пропустил. Всегда мечтал полетать. И вот, даже удалось… а я — без сознания, — печально хмыкнул Лавр. — Поверь, ты ничего не пропустил. Там было сначала страшно, а потом страшно и темно. Ну и стошнило бы тебя не на берегу, а прямо на лету. Помолчали еще. Затем Лавр, сам не ожидая от себя, прошептал как-то печально: — Поговори со мной. — О чем? — спросил Зэй, но в ответ услышал лишь тишину. Неловко протянув руку вперед, парень взял ладонь знатеца в свою и протянул: — Лавр-р-р, хочешь, я тебе сказку на ночь расскажу? — Хочу. — О богах? — Лучше о правителе, предавшем Дом. Ее я не слышал. — Дурная история, — вздохнул Зэй, но спорить не стал. — Говорят, это было не столь давно. Ка-Ханцинпло оставалось три года до принятия первой специализации, когда Неименуемый стал главой. Времена неспокойные, общество расколото на группы… думали даже лететь строить Новый Дом. А тут Неименуемый пришел и лихо всех помирил. Ну и назначили его, не посмотрев, что юный совсем, за заслуги. Первые годы вроде даже все хорошо было, отлично работал, люди его любили. Но потом… как подменили. Вначале просто высказывал мысль: зачем нам знатецы, если мы и сами можем научиться делать лекарства и уж тем более хоронить. Зачем нам чужаки, которые указывают, когда и с кем спать, и всячески лезут в нашу жизнь. Его слушали, кое-кто искренне проникся. А через некоторое время от разговоров он решил перейти к делу. Собрал вооруженный отряд и напал ночью на Караст, чтобы застать знатецов врасплох, взять в плен и выпытать все технологии. Только вот в деревне не оказалось ни единой живой души. Сколько они ни метались от дома к дому, но везде одно: пустота. А когда долетели до горы, где должен был быть вход в вашу залу, то попросту его не нашли. Он исчез, подобно знатецам. В поисках ваших прочесывали лес и дежурили в Карасте, но это ничего не дало. И рецептов лекарств не отыскали; вообще ничего ценного, что можно бы было унести. А потом настало время родов, и уже тогда наши поняли, как ошиблись. У нас почти все беременные погибли вместе с детьми. Чудо, что хоть кто-то выжил. Девчонки потом боялись в брачный сезон идти заниматься сексом, но Неименуемый их убедил, что надо. Так этих выжило еще меньше, вроде вовсе никого. Тут уж народ не выдержал, стал требовать найти знатецов и убедить их вернуться, а Неименуемый уперся: сами разберемся, сами справимся, мол. Только ему уже никто не верил. Во всех бедах обвинили. Ты ведь знаешь, что если человек… птер серьезно оступился, ему предлагают самому отказаться от Дома и уйти? Так вот, самое страшное наказание — не когда ты отказываешься от Дома, а когда Дом отказывается от тебя. В те времена изгнанникам еще не отрубали крылья, как делают сейчас, но Неименуемый, как и многие того поколения, совсем плохо летал. В общем, изгнали его. И не видели больше никогда. А потом еще долго ходили с подношениями в Караст и молились о вашем возвращении, давая клятву никогда не идти против знатецов и никогда не причинять им вред. И в один прекрасный день вы нас услышали и вернулись, так что роды теперь вновь проходят без потерь… а мы с тобой имели счастье познакомиться лично. Такая история. Лавр вздохнул и сжал ладонь Зэя, обдумывая услышанное, потом задал незначимый вопрос: — А как звали Неименуемого? — Лэн. Все профессии с него, как понимаешь, сняты, так что просто Лэн. — Странно. — Что? Имя? — Нет. Что все три ваших сказки связаны с нами. — О, это как раз понятно. Вы же непостижимая тайна, Лавр-р-р. Так похожи на нас и одновременно с тем дальше любого скального крикуна. — Ага, дальше. Особенно я прямо сейчас, когда дышу тебе в лицо. — Знаешь, мне кажется, мы первые установили такой близкий контакт цивилизаций. — Для меня такой контакт ближе, чем случался внутри своей… цивилизации. — Теперь еще ближе, — прошептал Зэй и легко коснулся своими губами губ Лавра. Тот напряженно замер, и птер не решился углубить поцелуй. Несмотря на горечь на губах, обоим было сладко и мало, но Лавр не выдал себя, а Зэй не умел целовать насильно. Вместо этого перевел разговор: — Почему ты спросил об имени Неименуемого? — Не знаю… Просто не люблю чего-то не знать, даже если это — что-то плохое. — Конечно не любишь, ты же знатец, твой долг — знать, — рассмеялся Зэй, а потом резко оборвал себя и прошептал: — Отдыхай. Завтра мы будем дома. Лавр, словно только дозволения и дожидался, уже через минуту крепко спал. Может, чисто по-человечески Зэю и стоило извиниться за приключения, выпавшие на их долю, но реального повода он так и не усмотрел; в конце концов, Лавр сам решился на авантюру. Слушая размеренное дыхание компаньона, Зэй думал: как бы хреново ему ни было, он не хотел, чтобы завтрашний день наступал. Дело даже не в том, что это означало поражение и крах надежд; на самом деле, хотя птер и был импульсивным, когда буря эмоций поутихла и разум обрел трезвость, осознал, что охотником его не назначат, пускай он принесет охапкой хоть десяток мертвых веспов. Дело в том, что у них с Лавром так и не найдется времени стать друзьями. А Зэю, наперекор всему, как никогда хотелось не терять ту крепкую связь, которой еще даже не существовало. Или… Друзья ли они? Нет, определенно. То, что чувствовал Зэй, было схожим, но совершенно иным. Оно не имело названия. Так и не найдя верных слов, парень погрузился в глубокий сон.