Шёпот в темноте

Пускай всё ложь, что ты мне говоришь, Но все равно ты мне принадлежишь, А любовь ждёт лишь роз, Чтоб лепестками стали капли слёз.

      Она хрипло и с присвистом дышала, тесно прижимаясь спиной к взбитым подушкам, и наблюдала за махинациями Маркуса. Он сам уложил её у изголовья кровати, стянул первым делом тонкую вязаную кофту чёрного цвета и отошёл к комоду. Зябко дрожа, Кэти обхватила себя за покрывшиеся гусиной кожей теперь оголённые плечи и поджала ноги.       Словно сквозь толщу воды, до неё донёсся звук открывающегося и закрывающегося ящика. Щёлкнул ключ в замочной скважине, эхом отозвавшийся в мозгу как звон похоронного колокола.       Кэти в страхе зажмурилась. Спокойно напевающий себе под нос Флинт схватил её за запястье, обмотал его чем-то и занёс руку к спинке кровати. Извернувшись, Кэти увидела, как ткань знакомого тёмно-зелёного цвета обвила, подобно змее с широким плоским телом, тонкое запястье.       — Так не больно? — озабоченно спросил Маркус и, удерживая её кисти, чуть прижал их к мягким подушкам.       — Нет, — набрав в лёгкие жгучего, спёртого воздуха спальни, ответила Кэти дрожащим голосом и поёрзала на месте.       — А вот так?       Флинт сжал пальцы, надавив на чувствительную кожу запястий и наверняка оставляя малиново-красные следы, в скором времени грозящие превратиться в синяки, которые Кэти не сможет скрыть от любопытных глаз.       Не получив от неё ответа, Маркус сухо усмехнулся, приблизил своё некрасивое лицо вплотную к побелевшему лицу Кэти, что-то неразборчиво прошептал и поцеловал её в саднящие губы.       — Я хотел, чтобы ты была в своей школьной форме, — прошептал он, — но зачем нам вообще одежда, верно?       Он потушил свет во всей комнате, оставив лишь горящую мистически-жутким голубым цветом толстую свечу на письменном столе, зашторил окна, избавив Кэти от гипнотизирующей серости наступающих сумерек, наглядно покрутил волшебной палочкой у неё перед носом и спокойно положил её на комод. Подумав, развязал Кэти руки и оставил галстук рядом на подушке.       Трясущаяся Кэти крепко зажмурила глаза, молясь, чтобы от этого слёзы не слетели с ресниц, и упёрто поджала болящие губы, когда почувствовала, как матрас просел под тяжестью тела. Чужие пальцы притронулись к перекошенному воротничку, и она выгнулась дугой, плаксиво захныкав. Послышался глубокий вздох, а затем предостерегающее «Т-ш-ш-ш, тише», Маркус расстегнул первую пуговицу шифоновой рубашки, затем вторую, третью, четвёртую, последнюю…       Потянул за края в разные стороны, обнажив покрытую мурашками кожу, и снял рубашку с подрагивающих плеч Кэти.       Как он мог спокойно спать в соседнем крыле, зная, что через три коридора от него находиться такое тело? Худощавое, с небольшой аккуратной грудью, трогательной родинкой на ключицах, недоступное столько лет, но ныне принадлежащее ему и только ему одному? Никого теперь нет рядом, нет Вуда, нет Уизли, нет рамок возраста, нет факультетов и школьных правил — есть только он, Маркус Флинт, троллеподобный бывший слизеринец, бывший Пожиратель Смерти, бывший старшекурсник-второгодник, а теперь — её законный жених, её мужчина, её надзиратель и покровитель.       Он наклонился и прихватил пухлыми губами кожу на шее Кэти, чуть надавив выпирающими кривыми передними зубами и тут же проведя кончиком языка по укусу. Его руки тем временем закрепили её кисти на спинке кровати, затянув потуже слизеринский галстук на запястьях. Не успела Кэти очнуться от наваждения, как Маркус, недолго посмотрев ей в затуманенные глаза, стал целовать её в солнечное сплетение, лениво трогая рукой нежную шею и острое плечо, чтобы потом провести всей пятернёй по оголённой груди, опуститься по бедру и больно сжать ягодицу. Его губы опускались всё ниже, запечатляя редкие, ленивые поцелуи в области рёбер и на животе. Когда Флинт добрался до пояса штанов, то остановился, вновь, как тогда, уронив тяжёлую голову и, точно пиявка, присосавшись к коже.       Кэти набралась смелости приоткрыть глаза и опустить взгляд вниз. Пальцы на ногах и руках судорожно дёргались, а дыхание было частым и жадным, будто Кэти боялась задохнуться. Когда она увидела бордовое пятно на собственном плоском животе, то чудом не поперхнулась воздухом, заскребла ногтями по гладкой ткани связывающего её галстука и снова поёрзала на кровати.       Пуговица шумно в сгустившейся тишине расстегнулась, Флинт медленно опустил замок молнии вниз и потянул узкие штаны с бёдер Кэти.       — Господи! — хрипло выдохнула она, выгнувшись и заплакав.       — Вспомнила о боге? — Флинт иронично приподнял брови и неспешно стянул с Кэти нижнее белье.       Она подавила рвущееся наружу рыдание, остервенело вцепилась онемевшими пальцами в галстук, запрокинула голову и поклялась думать о чём угодно, только не о распоряжающимся ею Флинте.       Страха нет, боли тоже, страх пройдёт, боль стихнет, но она, Кэти, останется, она здесь, она реальна, она в сознании и может заставить боль и страх уйти! Страх, который липкой паутиной заполнил всё её естество и заставил кровь в жилах бурлить… Боль, которая терзает её и без того страдающее сердце…       Что, если она не такая сильная, как думает? Вдруг они сильнее? Вдруг он сильнее? Он поселил в ней боль и страх, смог подчинить своей воле и сейчас втаптывает в грязь остатки её былой гордости, понимая, что он и его игра смогли одержать победу над врождённой, непоколебимой своенравностью, что он теперь чемпион, приз достанется ему и никому другому, что он… он смог взять крепость изнутри. Не она, не Кэти, которая до последнего уповала на удачу и свой несгибаемый характер, которая на проверку оказалась слабее подлого мерзавца, надменного ублюдка, что сейчас планирует одержать верх над уже поверженным противником…       Если она и допускала мысль о том, что придётся в действительности выйти за него замуж и даже спать с ним, то на задворках сознания таилась пленительная лазейка: пусть тело ему и принадлежит, но душой она верна себе и своим идеалам, от которых никогда не отступится.       В реальности всё обстояло куда менее радужно, размышляла теперь со слезами на глазах Кэти. Грубые руки, облапывая её грудь и живот, словно добирались до души и оскверняли своими смелыми прикосновениями. А когда Флинт дотронулся горячими губами до лобка, все мысли Кэти разлетелись прочь, как испуганная стая птиц, и ничто не могло отвлечь от этих доводящих до безумия ласк.       Ей хотелось кричать и брыкаться, выть в голос и проклинать Флинта, пока голос не сорвётся, но всё, что она была в состоянии делать — это смирно лежать под ним и терпеть.       Маркус замешкался, от возбуждения у него перехватило дыхание. Дрожащими от нетерпения пальцами он вырисовывал узоры на боках Кэти и клял себя за то, что не подумал снять кольцо, которое сейчас наверняка холодит ей кожу.       Она была его и только его. Сколько раз он прокручивал это у себя в голове, наблюдая за тем, как наглая тихоня (которую было всегда так сложно выискать в толпе гриффиндорцев) идёт под руку с обоими Уизли по коридору или подобострастно заглядывает Вуду в глаза? Сколько раз он убеждал самого себя в том, что эти её увлечения пройдут, что она никому из этих недоразумений не нужна, что он вскоре выпустится из школы и покинет её в надежде отвлечься на другую девушку? Почему его интерес к нераспустившейся гриффиндорке оказался долгосрочней всех относительно серьёзных отношений до и после неё? Почему он никогда не задумывался о ней как о потенциальном предмете воздыхания, а лишь рисовал в воображении сцены, подобные нынешней? Почему во время матчей руки так и тянулись сделать ей гадость, ударить, толкнуть, сбросить с метлы — но вечно его что-то останавливало, и в голове билась назойливая мысль: «Прибереги её фигурку для лучших целей»?       И какого чёрта его подростковые фантазии не проходят?!       Зачем они теперь, когда это уже совсем не та Белл, которая хохотала в коридорах Хогвартса и смешно вздёргивала подбородок, стоило ему появиться в поле её зрения?       — Если я лишу тебя девственности сейчас, то что мы с тобой будем делать в первую брачную ночь? — водя кончиком носа по низу живота, громко прошептал Флинт и ухмыльнулся. — Ты не будешь давать Непреложный Обет. Я обещаю. Ты сделаешь кое-что похуже.       — Ну тебя к черту! — выплюнула Кэти и с отвращением отвернула голову, впечатавшись левой стороной лица в подушку.       К черту, к черту, к черту, к черту, к черту, к черту, к черту, к черту!       Смилится-слюбится! Что за бред? Как можно жить с такой чепухой в голове — принуждение, угрозы, интриги, и из всего этого выстроить нормальный брак? Как можно довериться человеку, который причинял боль? С ним в одной комнате находиться — постоянное напряжение, вспышки омерзения. Её не готовили к такому, она не должна быть здесь! Всё это неправильно!       Чепуха!       Исчезнуть бы. Провалиться сквозь землю, испариться в воздухе. Пусть сумерки уступят ночи, начнётся изумительный звездопад, небо всколыхнётся, и прямо сейчас с точностью до метра на дом свалится огромный пылающий метеорит. Начисто сотрёт грязь, пороки, мысли, неодушевленные предметы, живых существ. Чтобы на месте особняка остался угольно-чёрный кратер и больше ничего. Была Кэти — нет Кэти. И вместе с ней всё исчезнет.       Было — и не стало.       «Как хорошо», — подумала Кэти.       Вот так. Сейчас она есть. Она чувствует, мыслит, видит, слышит, дышит, существует. И в один миг! Просто! Вспышка! Или щелчок! Всё что угодно! Незначительное, моментальное… и её нет. Просто нет.       Цепкие пальцы больно надавили на щёки и повернули её голову к потолку. Отсутствующим взглядом Кэти вперилась в нависающее лицо Маркуса. В мраке, рассеченном синевой, его кожа казалась молочно-белой. Под глазами, на скулах и ключицах, которые проглядывали в вырезе футболки, залегли тени. Сейчас он весь казался ещё более крупным, чем был на самом деле. Но даже когда над пухлой нижней губой не нависали уродливые резцы, даже когда его взгляд был полон серьёзности, а черты лица приобретали притягательную скульптурную жесткость, даже тогда он не мог назваться красивым. Он всё так же отталкивал. Вызывал презрение.       — Маркус, — одними губами позвала Кэти и тут же прикрыла глаза, словно уже проваливалась в сон — но какой сон! — всё тело окаменело, и сердце грозило пробить грудную клетку.       Он подался вперёд, опираясь на полусогнутую руку. Кэти почувствовала обнаженной голенью холодную ткань его брюк. Грубые и слишком большие пальцы внезапно легли на её промежность.       Неприятный укол в висках. Россыпь мурашек. Страшное желание дёрнуться, свести колени, вскрикнуть.       Чужие губы невесомо целовали щёки, лоб, подбородок, опустились к мочке уха, родимому пятну на шее, опять поднялись по подбородку к губам. До того, как Маркус успел полностью завладеть ими и углубить пока ещё невинный поцелуй, Кэти осторожно отстранилась и горячо прошептала:       — Развяжи меня, пожалуйста.       Он смотрел на неё сверху вниз, чёрно-белая непроницаемая маска вместо лица, а в глазах — пламя, бесовской огонь, пляшут искры на дне серых сфер. Маркус часто сглатывал и опалял её кожу своим дыханием.       — Мне неудобно, пожалуйста, развяжи… — и, словно бы этого было мало, Кэти вздрогнула, натянув слизеринский галстук.       Он остался глух к просьбе и продолжил молча разглядывать её. Рот у него перекосился, он перестал контролировать своё возбуждение, пальцы медленно делали массирующие движения.       Кэти пискнула от страха и попыталась отстраниться, но это было невозможно.       — Пожалуйста, — попросила она ещё раз. — Мне неудобно. Ну, прошу… развяжи. Я буду хорошо себя вести.       Маркус очнулся от наваждения, словно эти слова отрезвили его не хуже крепкой пощёчины. Забывшись, он жадно впился в её губы, неустанно двигая головой и скользя языком по зубам, дёснам, всему рту… как полоумный.       Теперь всё будет иначе, теперь она приняла его правила, она поняла, что ему надо! Уже нет надобности направлять её, вынуждать. Наконец-то.       Он завалился набок, гладя Кэти по мягким волосам, но вторую руку не убрал. Ласки, ленивые, щадящие, доводящие до исступления, становились настойчивее, иногда Кэти становилось больно, но она сдерживалась и вся напрягалась внутри, чтобы никак не выдать причиняемого ей дискомфорта. Маркус прижался губами к косточке оголённого острого плеча, согревая его теплом своей кожи. Словно завороженный, потянулся к галстуку на спинке постели.       Кэти с облегчением выдохнула и запрокинула голову, упершись макушкой в жёсткое изголовье. Глаза застлала муть, слёзы срывались с ресниц и стекали по вискам, щекоча мочки ушей. Двигая ногами в коротких белых носках с оборками по вельвету покрывала, Кэти пропустила воздух сквозь плотно сжатые зубы и сжала колени, чувствуя, как там внизу всё увлажняется и теплеет. Развязанные руки с непривычки резко опустились.       Сквозь собственное сопение Маркус услышал тихое, тонкое поскуливание. Пока он возился с тугим узлом, Кэти, несмотря на страх и неловкость, успела намокнуть, но отнюдь не возбудиться.       С этим должны были возникнуть проблемы.       Рано или поздно.       Суровые реалии браков по расчёту таковы, что нет никакой гарантии отсутствия психологического барьера в голове у одного или обоих супругов, из-за чего атмосфера в спальне может стать… невесёлой. А если невесело в спальне, значит невесело во всём доме. С браками по принуждению ещё печальнее. Ненависть, безысходность, обида терзают гриффиндорскую душонку этой несчастной юной Белл, против неё играет физиология — несколько минут массирующих движений, и шершавые пальцы покрываются скользкой влагой, против него — её зажатость и аноргазмия*.       Он пересел на край кровати, освободился от футболки и обхватил рукой щиколотку Кэти. Девушка застыла, не зная, чего ожидать. Белые носочки с оборками позабавили Маркуса. Такие носили первокурсницы. Такие носила… Она. Тоже, кажется, первокурсницей.       Запустив пальцы под тонкую ткань, Маркус медленно стянул один носок и тут же прикоснулся губами к так называемому подъему ступни с просвечивающимися голубыми венками. Кожа здесь была намного светлее, чем в других местах. Он поднялся выше, поцеловав голень и медленно закрыв глаза. От неё пахло сандаловым мылом и немного потом, и это поистине был лучший запах, какой Маркус мог вообразить.       Как и предполагалось, Кэти смогла расслабиться. Вот так — легко, ненапористо, осторожно — кому не нравится, когда ему целуют ноги? Она успокоилась, и теперь можно приступить к самому приятному, не боясь истерик и зажиманий.       Не давая Кэти шанса опомниться, Маркус согнул ей ноги в коленях и плавно развёл, приближая лицо к промежности, от которой исходило приятное тепло. Он скользнул пальцами по шелковистым половым губам и погладил тёмно-каштановую поросль на лобке, что посчитал ещё одним признаком незрелости Кэти — в её возрасте уже старались следить за собой во избежание казусов.       Но с чего бы ей, Кэти Белл, ухаживать за собой как за взрослой девочкой? Она простушка, которая только-только начала выглядывать из-за материнской юбки, о близости с мужчиной она могла лишь стыдливо думать по ночам, зажав между ног скомканное одеяло в своей спальне, пока по чердачному окну барабанит холодный дождь.       Она и не подозревала, что на девятнадцатом году жизни ей предстоит лежать под повзрослевшим Маркусом Флинтом, смущённой и потерянной, в одном носке. И он будет целовать, целовать, трогать и целовать…       Отыскав над малыми губами, чуть надавливая, особую точку, Маркус стал делать аккуратные круговые движения большим пальцем. Кэти чуть прогнулась в спине, испустив громкий вздох. Ей было не столько хорошо, сколько страшно и интересно одновременно — сам факт происходящего кружил голову.       Томительный жар стал ещё более явным, хотя влага постепенно сходила на нет без прежних ласк. Не в силах больше сдерживаться, Маркус устроился поудобнее между ног Кэти и, без труда приподняв её бёдра, прижался ртом к промежности.       Раздался пораженный полувскрик-полустон, руки Кэти сами по себе потянулись вниз, онемевшие пальцы вцепились в жёсткие короткие волосы Маркуса.       Было так мокро, так тепло, так мягко…       Язык проникновенно ласкал чувствительные складки, кончиком проникая глубже. Выпирающие зубы задевали клитор. Сам того не ведая, Маркус царапал Кэти нежную кожу ягодиц, вызывая болючее жжение, перекрывающее остальные ощущения. Она всхлипнула, положив руки на его в попытке убрать их, и он переместил ладони на её горячий живот.       Терпкий запах мускуса здоровой молодой женщины вдарил в ноздри. Появилось непреодолимое, дикое желание, чтобы так пахло в спальне всегда. Чтобы в минуты усталости и злости можно было уткнуться лицом в родную постель и ощутить этот запах, а ещё сандаловое мыло и… и… и, пожалуй, маслянистая смазка для кожаных щитков игроков в квиддич.       Маркус сдавленно зарычал, что ни на шутку перепугало Кэти, и обхватил губами клитор, увеличив давление на бёдра и рывком прижав её к себе. Ей стало больно, но она сдерживалась из последних сил.       Однажды всё закончится.       И всё закончилось.       Он неприятно впивался в неё, жёстко и тесно, постанывая, но в какой-то момент отстранился, мазнув губами по выпирающей косточке бедра.       Дышать было тяжело, раскалённый воздух обжигал лёгкие. За двойным стеклом окна раздражающе пела припозднившаяся пеночка. Кэти нахмурилась, судорожно сглотнув. Создавалось впечатление, будто пернатая дрянь над ней насмехалась.       С трудом Кэти извернулась, чтобы взглянуть на массивные настольные часы. Как назло, уже стемнело, но по времени ложиться было ещё рано.       — Можешь остаться у меня, если хочешь.       Маркус встал, отойдя к комоду и сминая в руках футболку. Язык машинально прошёлся по губам, собирая терпкий вкус. Внутри всё пульсировало и горело. Он пытался унять внутреннюю дрожь, опустив глаза в пол. И что теперь? Это должен был быть его триумф, сладостный миг сближения, заявления своих прав на желаемое. Почему тогда наслаждение столь болезненное? Почему мышцы тянет, а ноги вибрируют, как будто он пробежал несколько миль с неправильным ритмом дыхания? Что-то внутри извивалось, корчилось, и к чистейшему восторгу примешивался тягостный осадок.       Позади на примявшейся постели лежала Кэти, повернувшись набок и прикрыв рукой небольшую грудь. Спутанные волосы, подобно клубку чёрных змей, разметались по подушке и карандашными штрихами прикрыли половину лица. Каменного, заострившегося, милого лица.       Она исподлобья глянула на мускулистую спину своего мучителя, белую, как мел, с розоватыми полосками шрамов.       Ненависть вскипела в ней. И тут же исчезла, оставив после себя лишь горькое послевкусие и мучительную безысходность. __________________________________________________ *Аноргазмия — сексуальное расстройство, характеризующееся неспособностью испытывать оргазм во время секса.