Человек, которого не было

3. Лучшие времена не наступают. Как-то это получается само собой. Мама с папой начинают ругаться, и виной тому — Дин, его ночные посетители и каждодневные кошмары, отравляющие сны. В школе мальчишки его возраста рассказывают, что им снятся веселые увлекательные погони, добрые волшебники и доблестные супергерои. Дин о своих снах никогда не рассказывает — ему никогда не снится ничего хорошего. Часто по ночам сознание подсовывает ему лишь темноту. В этих сновидениях он находится в своей комнате, одинокий и испуганный, родителей и Сэмми нет дома, и он совершенно беспомощен; забившись под кровать, следит за тенями в углу. Тени никогда не обходятся с ним по-доброму. Они его ищут, чтобы забрать в страну вечного мрака и ужаса — и Дин затыкает рот рукой, лишь бы они не услышали его позорные тихие всхлипы. Обычно Дин вырывается из сна, словно из глубокой бездонной ванны. Хватается за бортики обеими руками, рывком тянет себя наверх и, наконец, возвращается в реальность. Во сне он плачет от страха, а наяву злобно и обиженно оттирает влагу с лица. Он думает, что крутые парни вроде него не должны реветь из-за кошмаров. Он считает свой мозг предателем и ненавидит себя, когда обнаруживает подушку влажной. Дин не может долго спать, потому просыпается еще затемно — из-за этого под глазами часто образуются некрасивые синяки. Мама жутко волнуется из-за его бессонницы, но Дин не собирается признаваться ей, что ему страшно засыпать. Ложась в кровать, он ждет, когда злобные силуэты придут за ним, явят свой шипящий неразборчивый шепот. Порою Дину мерещится, что они говорят на совершенно незнакомом языке. По крайней мере, прислушавшись, он не способен разобрать ни слова: тени шепчут что-то бессвязное и злое, и их ледяная угроза не рушится даже с наступлением утра. Однажды, проснувшись ранним мрачным утром, Дин обнаруживает, что находится не в своей комнате. Глаза, еще не привыкшие ко тьме, не могут различить ничего, и потому он на мгновение пугается. Прижав колени к груди, он сидит и враждебно смотрит в черноту, окружающую его. Кажется, в этом воспоминании Дину около десяти. Он намерен во что бы то ни стало отразить нападение врага, которого все равно не видит. На самом деле, он не уверен, что уже проснулся — иногда бывает, что мозг обманывает его и сон отказывается отпускать. Поэтому Дин ждет, пока тени не появятся, чтобы сожрать, поглотить, спрятать в жуткой бездне. Но появляется только мама. Дин слышит ее шаги по лестнице. В этот момент ему как никогда не хватает Медвежатника — тот пропал, совершенно исчез с радаров, оставив Дина в одиночестве и страхе. Дин старается позвать его, но тот не появляется. Дин уверен, что его нет рядом: его присутствие он бы почувствовал. — Дин? — зовет его мама. Она зажигает свет на чердаке, когда забирается наверх по опущенной лестнице. — Дин, малыш, что ты тут делаешь? Дин молчит. Он с удивлением и страхом осматривает чердак их небольшого дома в Канзасе. Лампочка, висящая на пружинистых проводах, покачивается и мигает. Дин переводит округленные глаза на мать. — Не знаю, — рассеянно отзывается Дин. По его спине бежит противный холодок. Он находит себя в унизительной позе сжавшимся от страха и спешит подняться на ноги. — Давай, пойдем, — говорит мама мягко и протягивает ему теплую руку. Дин хватается за нее. Они вместе спускаются вниз, и мама ведет его в его комнату, со смятой кроватью и приоткрытой дверью. — Зачем ты забрался на чердак? — интересуется она взволнованным, но ласковым голосом. Она напугана, но не хочет этого показать. — Я не знаю, — признается Дин. Он обнимает себя за плечи, потому что начинает мерзнуть. Мама кивает и ведет его прямиком до кровати. — Расскажи мне, что тебе снилось, — просит она. Но Дин не отвечает, он только качает головой и, забравшись под остывшее одеяло, ложится на подушку. — Я не помню, — почти не лукавит он. Мама поджимает губы. — Опять Медвежатник? — интересуется она. Это стало для нее больной темой. Дин слышал, как мама и папа ругаются из-за Медвежатника — мама боится, что иллюзия Дина слишком реальна и он может пострадать от собственных фантазий. Папа называет ее истеричкой и в свое оправдание заявляет, что воображаемые друзья у десятилетних одиноких детей — совершенно естественное явление. Надеясь предотвратить очередную ссору родителей, Дин врет: — Нет, — упрямо твердит он. — Я не помню. Мама едва заметно вздыхает и качает головой. Нежными пальцами она проводит по его лбу, ерошит торчащие в разные стороны волосы. Похоже, она не собирается на него давить, по крайней мере пока что. Дин поджимает губы. — Хорошо, — говорит мама в конце концов. Она поднимается с его кровати и подходит к двери. — Оставить тебе свет? Дин сглатывает ком в горле. Если он согласится — мама опять будет ругаться на папу, а тот перестанет покупать ему комиксы. Поэтому Дин только отрицательно мотает головой и забирается под одеяло. Он достает небольшой бумажный квадратик, который хранит в книжке о Питере Пэне, под матрацем, и разворачивает. Он знает, что там написано, хоть и не понимает. Текст он выучил до мельчайшего завитка и может даже воспроизвести его наизусть. Ему бы только узнать, что он значит. Быть может, это будет каким-то ключом к разгадке тайны Медвежатника. Дин изо всех сил хочет узнать, как его зовут, кто он такой, почему ушел и бросил его справляться с тенями в одиночку. Но, наверное, у него есть причины. Дин засыпает, думая, что вскоре обязательно сходит в библиотеку дяди Бобби, с кучей книг на разных языках, и узнает, что же все-таки написано на маленьком листочке. 4. Родители начинают по-настоящему ссориться, когда кошмары Дина не отступают даже после двенадцати лет, а, напротив, разгораются с новой силой. Мама говорит, что Дин начинает «ходить во сне», хотя сам Дин этого не помнит и даже не уверен, так ли это, но это единственное объяснение тому, что он просыпается на чердаке каждый чертов раз, хотя рост его все еще не устремился ввысь, и достать до колечка в люке, чтобы опустить лестницу, он не может. Он думает, это делают тени. По какой-то причине специально заталкивают его наверх. Может, они хотят, чтобы он разбился, упав оттуда. — Это твоя вина! — кричит Мэри, потому что Дин ни с кем не общается, лунатит и бредит какими-то тенями, которые до седины в волосах пугают его ночами. — Ты вбил ему в голову эту чушь! — Джон раздраженно отбрасывает газету. — Да ради бога, Мэри! Очнись! Ему просто снятся кошмары! Кошмары бывают у всех! — он выглядит расстроенным и обиженным, потому что Мэри обвиняет его в том, что Дин спятил. Но это неправда — ни вина отца, ни сумасшествие Дина, — потому что под его подушкой до сих пор хранится записка от Медвежатника — ровные незнакомые буквы, аналоги которых Дин не может отыскать даже в бесконечной библиотеке Бобби. — Он еще ребенок! — Он не ребенок, ему двенадцать! И потом, много ли детей бредит какими-то призраками и чудовищами с ТРЕХ ЛЕТ, ДЖОН?! — Мэри снова срывается на визгливый панический крик. Дин помнит эту их ссору — одну из первых, которые относятся к категории «скандалы», — словно она произошла пару минут назад. Тогда он лежал в своей комнате, готовый вновь погрузиться в мир страхов и шепота, уже не верящий в то, что Медвежатник когда-нибудь вернется. Из-за слов мамы ему кажется, что он и вовсе бросил Дина. Дин злится на себя и на тени, на то, что родители из-за него ругаются и переживают. Но ничего сделать не может — он уже пытался, но родители не оценили, назвав его «молодым человеком» и отправив в свою комнату. Ему страшно, что они разойдутся. Дин запомнил тот период, когда каждый скандал в их доме мог стать последним. Ни он, ни Сэмми, которому на тот момент исполнилось восемь, не хотели, чтобы мама и папа расстались. Дин всегда будет считать, что именно по его вине родители развелись, хоть Сэм и будет убеждать его в обратном — но много ли Сэм помнит? Он был совсем ребенком, когда у Дина начались проблемы. Как бы там ни было, Дин валяется на кровати, флегматично смотря в небольшую щелку между дверью и косяком. Он лежит на правом боку, изо всех сил сжимая в пальцах подушку под головой. Он мечтает о том, что родители забудут о его снах и наконец снова начнут жить так хорошо, как раньше. Но вряд ли это произойдет прямо сейчас, поэтому он поджимает губы и зовет Медвежатника. Это все, что у него есть. И Дин наконец чувствует, как сзади что-то шевелится. Беззвучно и почти неосязаемо нечто опускается на его кровать с черным постельным бельем, носящим логотип Бэтмена, и он почти ощущает своей спиной чужое присутствие. Лишь на миг Дин напрягается, сжимает руку в кулак так, что костяшки ярко белеют, но хватает пары секунд, чтобы он расслабился. Дин тяжело вздыхает, прикрывает глаза и слабо улыбается. Он знает, кто находится позади него. — Я тебя ждал, — говорит он в молчаливую темноту. Никто не отзывается. 5. В тринадцать Дина отправляют к психиатру — миссис Миссури Моузли. Она довольно милая темнокожая женщина лет сорока пяти-пятидесяти, с кудрявыми волосами и пронзительными понимающими глазами. Он ходит к ней два раза в неделю, во вторник и субботу, и долго ждет своей очереди на прием в коридоре клиники, в которой та работает. У нее много посетителей — ей доверяет весь Канзас, — и мама говорит, что в какой-то степени это даже престижно — посоветоваться с ней по поводу его снов и галлюцинаций. — У меня нет галлюцинаций! — заявляет ей Дин. Это ведь почти что правда. Большинство того, что он видит, происходит во сне. Сам по себе он всего-навсего лунатит, но ведь лунатиками бывают многие, и это не то заболевание, из-за которого стоит ложиться в психушку. Конечно, в памяти еще свежо воспоминание полуторамесячной давности — когда Дин проснулся в панике на чердаке. Тогда он почувствовал не зудящий холодный страх, как раньше; в тот момент его окатило горячей волной чистого ужаса. Люк оказался захлопнут. Он изо всех сил колотил по нему руками, стараясь достучаться до родителей, звал маму, папу или Сэмми, но никто не приходил; Дин услышал хриплое дыхание за своей спиной, словно кто-то стоял позади него и наблюдал. Он колотился сильнее. Повернуть голову оказалось невозможным, кошмар парализовал его, и Дин не распоряжался своим телом. Ощутив себя загнанным в угол, он вдруг осознал, что не имеет при себе ничего, что можно использовать как фонарик или защиту. Ему казалось, кто-то по-настоящему пробрался в дом, кто-то гораздо хуже чем тени, прежде играющие с ним. Это было нечто в сто раз опаснее. Может, в ту ночь ему просто показалось, но, обернувшись, он будто заметил два нечетких желтых глаза, следящих за ним из-за большого старого зеркала, запылившегося так, что стекла не видно. В тот момент Дин онемел от ужаса. Тогда его спас отец, который долго пытался отодрать люк от потолка, чтобы наконец спустить лестницу, но какие-то силы словно держали крышку. В конечном счете ему удалось освободить Дина только спустя несколько минут, когда тому уже почудилось, словно нечто дотрагивается до его спины, дышит прямо в затылок. Ему нужен был Медвежатник, но Медвежатника не было — тот снова не отзывался, — и Дину неоткуда было ждать помощи. Ему было двенадцать. Через месяц должно было исполниться тринадцать. Когда наверху, в пространстве позади Дина, не обнаружилось ничего кроме пустоты и старого хлама, мама снова разругалась с отцом и заявила, что Дин в обязательном порядке должен встретиться с доктором и рассказать ему о своих кошмарах. Если бы это были просто кошмары, говорила она, они не снились бы тебе каждую ночь. Может, в чем-то она была права. Может, нет, но это уже не имеет значения, поскольку теперь Дин сидит в удушливой клинике, отбивает ногой бешеный ритм по паркету и флегматично осматривает других посетителей. Другие посетители выглядят так же безрадостно, как и он сам. Он может попробовать успокоить взволнованную маму, но та, как всегда, начнет переживать еще сильнее. Потому в этом нет никакого смысла. — Ты себя хорошо чувствуешь? — нервно спрашивает она. Проводит рукой по его растрепанным коротким волосам. — Не хочешь попить? — Я в норме, — грубо отрезает Дин. Он думает, у него есть причины грубить: во-первых, он не сумасшедший, а мама изо всех сил старается доказать ему обратное; во-вторых, Медвежатник не появлялся уже около года. Он исчезал каждый раз, когда у Дина начинались ухудшения, когда тени подбирались особенно близко, и как тогда Дин мог называть его своим другом, если его не было в самый нужный момент? Дин старается отвлечься, разглядывая дряхлого восьмидесятилетнего старика по имени Марвин, сидящего в инвалидном кресле в самом дальнем углу коридора. Обычно Дин старается не пялиться, но иногда бывает, что Марвин даже машет ему иссохшей рукой, несмотря на то что глядит он всегда куда-то мимо людей, сквозь остальных пациентов и посетителей. Доктор Моузли говорит с ним, как с маленьким ребенком. Может, она и хочет помочь, но Дин не может ей раскрыться. Он не рассказывает ни про Медвежатника, ни про тени, ни про кошмары. Он молчит настойчиво и сердито.