Пока не победим всех

«Секс никогда не бывает невинным. Он может быть жарким, страстным, иногда даже разрушающим жизнь. Но ни черта не невинным». Пейси Виттер (Бухта Доусона)

У каждого в жизни есть ключевые моменты. Как были они у Иисуса Христа. Не то чтобы Дженсен сравнивал свою жизнь с его, но он чувствует, что предстоит важное испытание, ниспосланное тем, Кто Знает, и совершенно уверен, что прямо сейчас настал его час в Гефсиманском саду. Он стоит на перекрестке дорог и выбирает лево или право, зная, что после этого все изменится безвозвратно. Это как стоять на краю пропасти в первый раз в своей жизни и представлять, как это может быть жутко и одновременно освобождающе – сделать шаг в пустоту. Когда перестаешь рассуждать, сопоставлять, взвешивать, аргументировать и церемониться, потому что не можешь думать, и просто двигаешься, подчиняясь непреодолимому инстинкту, о существовании которого раньше не подозревал, и которому Дженсен даже не может подобрать определения. Но вот оно, это чувство, это нечто. И оно давно уже здесь, многие годы, возможно, с тех самых пор, как Джаред Падалеки успешно игнорировал его личное пространство в детском саду, легко сминая все границы, словно игрушечную башню из пластиковых кубиков. Оно никогда никуда не пропадало, сопровождая Дженсена постоянно, и вот оно находится здесь и сейчас. Бушует и обжигает. Он не понимает что это – гнев, ярость, боль, не знает, как успокоить это чувство и не знает, как разжечь еще больше, одно он знает точно: того, что есть – недостаточно. И нужно что-то сделать. Без разницы что, что угодно. Дженсен никогда и никому не говорил «Прикоснись ко мне», и уж тем более он не собирался говорить этого Джареду. С чего вдруг так получилось, ЗАЧЕМ он это сказал? Однако эти слова будто вспыхнули у него перед глазами в тот самый миг, когда Джаред издевался над ним, он произнес их и теперь уже забрать назад сказанное невозможно. А так ли уж сильно он хочет откатить все назад? Дженсен предпочитает не думать об этом. Даже если и хочет, то уже не сможет, потому что Джаред смотрит на него, напрягшись всем телом, и дышит коротко и мощно, как конь. - Если это несерьезно, скажи это сейчас. Дженсен не может подтвердить, что все серьезно. Ведь если он начнет говорить, он сам это от себя услышит, а значит, может захотеть все переиграть. Он мечется между своим страхом и какими-то новыми неуловимыми эмоциями, а Джаред дает ему всего десять секунд. Ровно десять секунд на раздумья. В кабине абсолютная тишина, прерываемая только звуками их дыхания. Десять секунд. После этого Джаред перестает быть неподвижной статуей и начинает мягко и бесшумно двигаться, словно жидкость. Меняет позу, приближается, пальцы на пряжке ремня - словно плавный танец без переходов: расстегивает ремень, одна пуговица, вторая… последняя, не отводя взгляда, темного и маслянистого, как нефть, с непроницаемым выражением лица. Он весь – сосредоточенность и желание, четкие, скупые движения – ничего лишнего, прерывистым шепотом: «Приподнимись», так уверенно, что ослушаться невозможно. Дженсен приподнимается, позволяя стянуть с себя джинсы, и ему сразу кажется, что на сидении становится больше места. Руки у Джареда огромные, пальцы – волшебные, он ловко расстегивает ими пуговички на трусах. Когда он делает это, Дженсен вдруг понимает, что возбужден и у него стоит уже довольно долгое время. Кажется, что вся кровь прилила именно к этому месту, где находится сейчас рука Джареда. Прикасается к нему. В самый первый раз. И в последний, потому что он этого не вынесет! Дженсен с усилием подавляет протестующий вскрик, когда ощущает на своем члене чужую руку. Так непохожую на его собственную. Он не думал, что будет вот так – совсем по-другому. Никакого контроля ни над движениями руки, ни над своими реакциями. Его тело дергается, выгибаясь в воздухе, потом откидывается на сидение, когда ласкающая рука опускается ниже. Рука делает все так умело, что вскоре Дженсен чувствует, как по стволу размазывается предэякулят, это не так, как сделал бы он сам, но вовсе не плохо, и ему только и остается что позволять, принимать и подчиняться. У него нет выбора. Если бы это был он сам, он бы замедлился, когда было слишком, или ускорился, чтобы кончить быстрей, но нет, ничего подобного. Когда это слишком, Джаред не замедляется, или, наоборот, гладит подушечкой большого пальца головку, когда итак недостаточно. И Дженсену приходится приспосабливаться к такому ритму, и это огромный сюрприз – понимать, что ему нравится так. Медленнее, чем он это делает сам и… гораздо приятней. Как будто его трогают за ту часть тела, которая только что родилась. Вдруг ощущения становятся острей и невыносимей, Дженсен открывает рот, ему хочется что-то сказать, но слов нет, остались одни междометия. Он напрягается, но не говорит ничего, только несколько звуков и ничего не значащих слов. Только «божемнебольно» и «неостанавливайсяпродолжай», и еще «тымнедрочишьтымнедрочишьтымне… обоже». Ему стыдно, но он уже не может остановиться, закусывая губы, сгорая от страсти, закрыв глаза, потому что все равно ничего уже ими не видит, и приходит в себя только тогда, когда Джаред вдруг говорит: «Блядь» и прекращает его ласкать. Страх сковывает его настолько, что он боится открыть глаза. Ему кажется, что Джаред сейчас скажет: «Сюрприз! Это была шутка» и Дженсену придется совершить самоубийство, а потом убить и его. Именно в этом порядке. Но все не так. Джаред расстегивает свои джинсы. Так поспешно, что наверное пуговицы выдираются с корнем, засовывает себе руку в штаны и удовлетворенно вздыхает. Когда он плюет на свою правую руку и снова берется за член Дженсена, это не должно казаться ему сексуальным. Ничто из того, что сейчас происходит, просто не может быть сексуальным, но… Есть много разных нюансов. Руки Джареда и эти ласки, и слюна, и тот факт, что Джаред смотрит на него, как на что-то прекрасное и ужасное одновременно, что он готов разделить пополам, а потом снова соединить и… присоединиться. Это все. И его молчание. Это первый раз, когда Дженсен видит его таким сосредоточенным, ни следа от того парня, который шутит, не переставая, и способен двадцать минут ржать над очередной серией «Рыцаря дорог». Этот Джаред не отвлекается ни на что, безжалостно мнет и терзает его, чтобы посмотреть, как он умирает. Никакой пощады. Левую руку он держит у себя в штанах, поддрачивая себе слегка только для облегчения, и весь сконцентрирован на том, что делает правой, и Дженсен уверен, что сначала он хочет довести до финала его. И это нетрудно. Он почти уже на подходе. Дженсена уже распирает – вот-вот, но прежде: - Ты тоже. Ему приходится повторить: «Ты тоже» и протянуть руку, чтобы Джаред его правильно понял и вытащил из штанов свою. Он смотрит таким взглядом: «На самом деле ведь ты не сделаешь этого, правда?», а с другой стороны у него такое умоляющее лицо, что Дженсен понимает, что Джареду хочется, да и ему самому хочется прикоснуться к нему настолько, что кажется, если он не сделает этого – у него просто отвалятся руки. И ноги. И разорвется на куски голова. Это странно. Член другого парня. Дженсен невольно отмечает отличия от своего. Больше, толще, не такой гладкий и нежный… И, сам не зная почему, Дженсен представляет себе, как он его лижет, чтобы узнать, какой он на вкус и как пахнет… При этом он еще больше краснеет, его щеки пылают и он сам не знает, что говорит. Говорит: «Если я это делаю плохо…», но не успевает закончить фразу, потому что Джаред вдруг издает протяжный, довольный стон, а потом Дженсен едва различает: «Нет, нормально, делай, как тебе нравится». Дженсену нравится довольно быстро и жестко, всеми пальцами сразу, иногда останавливаясь и обхватывая ствол в самом низу, захватывая в горсть яйца, а потом отпускать и ласкать нежную кожу под ними. Он делает так и Джаред ругается: «О, господи, блядь» - так горячо и сексуально, что Дженсену просто выносит мозг. Они наклоняются друг к другу всем телом, Дженсен кладет голову Джареду на плечо, а тот еще шире разводит ноги, и так они дрочат друг другу – по очереди и одновременно, и один из них, заплутав в своих собственных чувствах, забывает вообще, кто он и где он находится, но почему-то при этом не забывает, с кем. Дженсен знает, что кончит первым, потому что Джаред так близко и дышит ему прямо в ухо, и когда говорит, то горячо задевает губами. Его язык, такой горячий и мокрый, проникает в ухо, прокручивается там, и это интимней всего, что они делают своими руками. А потом хриплый шепот: - Ну, давай, Джен, давай. Стоны, протяжные и чистые. Все вокруг будто в тумане, Дженсен не знает, не помнит, кто он и что он, потому что неважно, что ты думаешь и представляешь, пока чужая рука не прикоснется к тебе – ты не узнаешь, как будет реагировать твое тело. У Дженсена все было разложено по полочкам. Относительно секса, относительно Джареда, относительно самого себя – все было понятно. И все это рухнуло в одночасье, потому что было не более, чем пустыми идеями. Которые испарились, исчезли, растаяли, соприкоснувшись с реальностью. Дженсен словно улитка, которая покинула раковину и увидела мир в первый раз. Оргазм, вулканом извергающийся из самых недр его тела – это реальность. Он ощущает его пальцами ног, всеми нервными окончаниями, в каждой волосяной фоликуле и внутри разом поджавшейся задницы и яиц. Белый ослепляющий взрыв, непереносимое удовольствие, начисто отключающее сознание. Он не сразу приходит в себя, даже когда слышит, как жалобно просит Джаред: «Мне нужно, что бы ты продолжил, мне нужно…». Дженсен перестал дрочить ему во время оргазма. И теперь пытается продолжить, неловко и совершенно беспомощно, негнущимися пальцами и обессилевшими руками. Наверняка плохо, слишком быстро или наоборот, слишком медленно. Но, видимо, это неважно, потому что Джаред упирается своим лбом ему в лоб и одновременно кончает, толкаясь в руку, и выдыхая рот в рот. Негигиенично, противно, невероятно! И если бы еще Дженсен знал, что, черт возьми, после этого всего нужно говорить или делать, он бы сказал, что Джаредовский внедорожник – это лучшее место на свете. Их пот перемешивается, волосы слиплись, Джаред не открывает глаз, пытаясь восстановить дыхание. Вот он, всего на расстоянии одного вдоха. Дженсену нужно всего лишь немного приблизиться, всего лишь высунуть язык и прикоснуться к этим манящим губам, чуть приоткрытым для того, чтобы лучше дышать. Всего лишь нужно… - Открой бардачок. - Что? Дженсен замечает, что у него проблемы с восприятием простых предложений после оргазма. Интересно, это повреждение мозга является временным или постоянным? Если он больше не сможет посещать колледж, то придется так и объяснить драгоценным родителям – отупел от оргазма. Наверняка они будут в шоке. Хотя, дорогие папа и мама, это был офигенный оргазм, и я готов пожертвовать своим средним, высшим и даже вторым высшим образованием, если мне еще хоть раз доведется испытать нечто подобное. - В бардачке. Клинекс. Дженсен хочет пошутить: «Есть ли что-то такое, чего нет в твоем бардачке?», - но так как его мозг мертв (долгие лета его идеальному мозгу), ограничивается тем, что просто открывает бардачок, вытаскивает салфетки и на полном автомате начинает вытирать себе руку. Какое-то время они молча приводят себя в порядок – вытираются, заправляются, застегиваются. И, скорее всего, тратят на это гораздо больше времени, чем нужно, потому что непонятно, о чем нужно говорить после, что они скажут друг другу? Ответ прост – ничего. Они не говорят. Первая минута действительно выходит очень напряженной, последующие четыре – ни то ни се, просто в молчании. Сотня вопросов в голове, но мозг в полной отключке. Дженсен пытается собраться и наконец сказать что-нибудь, но проходит еще целых две минуты, пока он придумывает что именно. Он ерзает в кресле, покашливает, смотрит на часы и вдруг чувствует внизу у бедра какую-то вибрацию. А потом знакомую музыку, вместе с которой цивилизация разом проникает в кабину, нарушая их долгое уединение. - Это что? - Мобильный. Под сидением Дженсен находит свой мобильный. - Я думал, что забыл его где-то, а он, видишь, завалился под сидение. Наверное выпал, когда я садился. На экране высвечивается «Крис», а голос в трубке звучит недовольно: - Есть два варианта. Или сегодня не пятница, хотя CNN говорит, что да, но это может быть глобальный заговор, или ты меня продинамил, как брошенную невесту, а у меня даже нет белого платья. Какого хрена ты, блядь, не пришел?! Объяснять в присутствии Джареда, что он ездил в Олейте и теперь уже не совсем девственник – не вариант, поэтому Дженсен говорит: - У меня изменились планы. - Ты что, выпил все вино для причастия и тебя арестовали? – ржет Крис, потому что реально это все звучит очень странно. И, хотя Дженсен говорит, что вовсе не пьян, Крис настаивает, ну, потому что он всегда настаивает на своем и интересуется, что же случилось. - Ничего не случилось, серьезно. Дженсен не может говорить с Крисом, глядя на Джареда. Потому что это вопрос вопросов – ЧТО ЭТО БЫЛО И ЧТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ВСЕ ЭТО ЗНАЧИТ? Является ли это тем самым случайным сексом, которым все хвастаются в раздевалках? Значит ли это, что все испытывают именно это, когда занимаются сексом для того… чтобы просто облегчить боль в яйцах, как выражается Джаред? Если это было пари, то кто из них двоих его выиграл? И как теперь Джаред должен смотреть на него? - Бля! Не хочешь ли ты объясниться, принцесса? Где ты находишься, нахрен, а ну говори! И Дженсен говорит Крису чистую правду: - Я заблудился.