Пока не победим всех

«Следует ли бежать каждый раз, когда мой инстинкт подсказывает мне это сделать при очередном знакомстве? Я слушался своего инстинкта с четырнадцати лет и, будем откровенны, пришел к выводу, что у него нет мозга». Роб (Высшая верность)

В крошечной квартирке Криса, которая находится над гаражом, постоянно пахнет машинным маслом. Это неофициальное место его проживания, считается, что он все еще продолжает жить с родителями, однако на деле, начав оставаться здесь ночевать, когда было много работы, он закончил тем, что бывает в доме Кейнов лишь для того, чтобы совершить набег на холодильник, увидеться с матерью (Крис называет ее «моя святая») и обсудить с отцом последние модели корейских автомобилей (при всем уважении, сэр, мы даже не можем называть это автомобилями). Когда Дженсен сопровождает Криса при очередном визите в отчий дом, госпожа Кейн жарит им яичницу с хрустящим беконом, называет Дженсена «сынок», похлопывает по спине и чуть ли не гладит по голове за то, что он такой хороший мальчик, постоянно внушая своему сыну, как ему повезло иметь такого друга. Честного, высокоморального, с твердыми принципами и основательным характером, на которого можно равняться. Субботним утром, разбуженный вибрацией ржавого радиоприемника, которая типа должна изображать собой кантри, Дженсен чувствует себя каким угодно, только не твердым и основательным. Он в замешательстве, не знает, как быть, и даже кофе, который приносит для них с Крисом Стив (с огромным процентом кофеина и горячий, как дьявол), не помогает ему хоть немного взять себя в руки. Он никак не может точно вспомнить, что ему снилось. Что-то, похожее на бесконечное падение в пустоте. Своего рода кошмар, только без начала и конца. - Ты проспал до десяти часов утра, детка. Я не видел, чтобы ты спал до десяти с тех пор… да вообще никогда не видел! На самом деле сейчас десять часов и десять минут, и Дженсен не спит уже несколько часов, просто он все никак не мог набраться мужества для того, чтобы встать и спуститься в гараж. Крис уже весь потный и в машинном масле. Джинсы, порванные на коленях, грязные сапоги, с пятнами солидола. Он лежит под машиной, счастливый, как молочный поросенок, купающийся в грязи. Счастливый по-настоящему. Стив, сидя на верстаке, бесцельно перебирает гитарные струны. И это их типичное субботнее утро. Они могли бы немного позаниматься уроками, а потом пойти в кино, или на собрание в церковь, родители Криса всегда бывают очень довольны, когда Дженсену удается вытащить Криса из гаража. Обычная суббота, если исключить то, что у Дженсена потеют ладони всякий раз, когда он думает о Джареде, и немного подташнивает, когда он вспоминает о том, что тот ему сказал (ничего), пока они ждали Криса (целую мучительную ВЕЧНОСТЬ) после того, как… (об этом он вообще физически не может думать). Бесполезно даже пытаться держать это все в себе, Дженсен этого не умеет, потому внезапно открывает рот и выпаливает все и сразу: - Я думаю, что фактически больше не являюсь девственником. В целом. Я имею в виду, что девственность - это фаллократическое понятие и слишком большое значение придает половому акту, как таковому. Я не знаю. Но в целом, я уже не могу считаться девственником. Стив перестает терзать гитару и в воздухе повисает последнее расстроенное «дзынь». Крис выезжает на своей тележке из-под Бьюика, на котором как раз в это время регулировал рычаги передней подвески. - Объясни-ка это. - Про фаллократию? Крис встает на ноги гибко и бесшумно, словно кошка. Нет. Он не выглядит, как человек, интересующийся фаллократией. Он выглядит, как тот, кто ждет подтверждения известию о последнем туре Роллинг Стоунз. Может, Роллинг Стоунс сейчас и в моде, но проблема в том, что Дженсен мало что смыслит как в музыке, так и в моде. Несмотря на то, что стал обладателем такой модной лохматой прически, которую его заставила сделать Сэнди. Крис хватает его за плечи и внимательно смотрит в глаза: - Ты что трахался с Падалеки? И Дженсен почти с сожалением отвечает: - Нет. Но Крис так легко не сдается: - Но ты ведь подставил ему задницу? - Нет, мы даже не целовались. Крис начинает занижать свои ожидания, но все еще выглядит обнадеженным: - Речь идет о минете? О боже. Если бы он тогда еще чуть-чуть наклонился и сам не кончил так быстро… - Нет. - Ручная работа? Он мог бы сказать это как-то по-другому! И Дженсен даже немного ненавидит Криса за то, что он этого не сделал. - Я тебя ненавижу. Крис улыбается. И это нехорошая улыбка. - Я оказал тебе услугу прошлой ночью, Я ЗНАЛ. ЗНАЛ, что с тобой что-то приключилось. Бля, я в шоке – как я не догадался?! Если ты даже вонял мне на всю машину, как… - он затыкается, когда видит, какое у Дженсена становится лицо. Стив начинает ржать. – Я надеюсь, ты отплатил ему тем же? Стив истолковывает смущенное молчание Дженсена, как «да». И говорит: «В таких случаях так и надо, Дженсен, ты все правильно сделал». Говорит так спокойно, будто речь идет об обсуждении меню в их школьной столовой. В тот день, когда что-нибудь сможет вывести Стива из обычного состояния дзена, Дженсен, наверное, съест свою обувь. Он прямо сейчас готов дать руку на отсечение, чтобы получить хоть толику этого всегдашнего жизнерадостного спокойствия Стива. Но лучше, чтобы это была рука кого-то другого. Где он трогал Джареда? У него до сих пор горит эта рука. Где Джаред трогал его? И сейчас в том месте чувствуется тепло и легкая щекотка – ощущения, которые он не может контролировать. Будто бы у Дженсена внутри выросло новое тело, и все, что обычно спокойно помещалось между головой и ногами, управляемое и хорошо контролируемое, вдруг перестало там умещаться и полезло в разные стороны. Тупые вопросы Криса не помогают – теперь у вас будет свадьба?/ты познакомишь его со своими родителями?/ты расскажешь об этом своему духовнику?/ это плохо, что я горжусь тобой?/ снабдить тебя презервативами? – а его дурацкие комментарии тем более. - Это ебаный стыд, детка, что после всего того бреда про интимность и непорочность, ты просто подрочил парню, даже его не поцеловав. Реально, блядь, как в кино с Джулией Робертс. В своем нормальном состоянии Дженсен бы обязательно использовал тот факт, что Крис приводит «Красотку» в качестве аргумента против него же. Но сейчас он настолько морально раздавлен и смущен, что ему не до этого. Он смущен тем, что это был просто вызов, просто спонтанное пари, не более, а то, что сейчас с ним происходит – это от недостатка опыта. Из-за этого он делает неправильные выводы. А Джаред даже не сказал ему ни полслова после того, как… в общем, потом. Просто он чувствует себя так потому, что он этого не ожидал и должен теперь как-то смириться. Ведь ничего на самом деле не изменилось. Дженсену все также нужно организовывать выпускной бал (хоть его и пугает сама мысль о том, что надо делать это с НИМ, бок о бок, думая о том, как он на него смотрел, и какими были его пальцы), нужно заниматься, у него есть планы – целая жизнь. Джаред даже не пытался его поцеловать, боже правый! А между тем, кажется нет никого, с кем бы он не переспал. Несмотря на всю демонстрируемую страсть, Джаред, скорее всего, просто поддался моменту. И когда Стив, спокойный и мудрый Стив, спрашивает: - Значит, ты его любишь? Ответ очевиден: КОНЕЧНО ЖЕ, НЕТ! Ой ли? - Что ты говоришь? Стив собирается повторить вопрос, но его прерывает Крис: - Не отвечай, детка. Потому что ты сейчас скажешь какую-то хрень, а на лице у тебя написано, что в заднице у тебя бурлит Пепси-Кола. Я горжусь тобой. И этот идиот обнимает его. Как будто Дженсен сделал что-то выдающееся, например, добился того, что Ганди назначили почетным президентом Стрелковой ассоциации или что-то похожее, а не то, что он сделал. Просто сунул руку в штаны парню, который (был так возбужден, так жарко дышал, так ласкал его) всегда его раздражал и который делает… столько ошибок, когда разговаривает! - Ты весь в масле, Крис, - он пытается вырваться из этих объятий раньше, чем подхватит венерическое заболевание. - И плохо пахнешь. Крис обижается. Немного. Или сильно, с ним никогда точно ничего не знаешь. Обида – это очень необычная реакция для Криса. Труднообъяснимая. Он говорит: «Да, пахну я знатно», - и, наклоняя голову, нюхает – о, господи! - свою подмышку. Это какой-то ужас, быть другом человека, который без стеснения прилюдно нюхает свои подмышки и потом провозглашает: - Я пахну, как мужчина, который давно не принимал душ. Он определенно обижен и возмущен. - Эй, Стив, тебе тоже кажется, что я плохо пахну? Это так. Просто и странно одновременно. Без сомнения, это небольшое откровение, которое потом повлечет за собой узнавание массы других вещей, на которые раньше Дженсен просто не обращал внимания и потому не замечал. Дженсен думает: «Боже, как же это противно». Он уверен, что Стив сейчас скажет что-то в своем духе: «У каждого из нас есть свой, присущий только ему запах», но вместо этого Дженсен видит, как Крис подходит к Стиву, тот отставляет в сторону гитару и расстояние между ними сокращается до минимума. Он здесь, но для этих двоих его нет, потому что они смотрят друг на друга с таким выражением, что у обоих начинают потрескивать волосы. Крис повторяет: «Я тебе плохо пахну?». И Стив как-то незнакомо и плотоядно улыбается, отвечая: «Нет», - растягивая единственную гласную в слове по меньшей мере на четыре октавы. Они так и стоят, пожирая друг друга глазами, как какие-то животные одной породы, которую Дженсену даже трудно определить. Между ними всегда что-то было, но сейчас это «что-то» приобрело осязаемую форму, и Дженсен видит, что чувство этих двоих так велико, что не оставляет рядом места больше ни для кого. Он чувствует себя, как папарацци в брачную ночь. Исключая тот факт, что ему все-таки стыдно. И вдруг Крис говорит нечто настолько неожиданное, что Дженсен чуть не падает на задницу: - Ты пойдешь со мной на выпускной бал, Стив? Стив пожимает плечами, но кто бы сомневался, что это означает «да». - А ты разве собираешься идти на выпускной? В костюме? В течение секунды Крис перестает смотреть на Стива и упирается взглядом в Дженсена. Да, я все еще здесь, извините. - Только не говори мне, что туда нужно идти в костюме пингвина. На самом деле нет. - Мы приветствуем любую форму одежды. Конечно же, это было предложение Джареда. И Дженсен согласился с ним, потому что заставлять людей одеваться в дорогую одежду – значило бы исключить из участников тех, кто не может себе этого позволить. Он очень хорошо помнит, что еще добавил тогда Джаред, счастливый от того, что было принято его предложение: «Мы могли бы не только отменить правила насчет одежды, мы могли бы отменить и саму одежду, это была бы настоящая революция, Дженсен, подумай». При этом Джаред весь так и сиял своими ямочками, и сейчас, вспомнив об этом, на фоне того, как Крис и Стив практически трахают друг друга глазами, Дженсен чувствует себя так, будто кто-то просунул кулак ему в грудь, и, немилосердно сжимая, пытается выдавить всю кровь из его сердца. - Так что, Карлсон, ты идешь со мной на выпускной бал или что? Стив отвечает так, как только он один умеет отвечать – будто ответ на вопрос является чем-то давно известным и очевидным: - Заедешь за мной. Дженсен не думает, что они заметили, что он ушел, ну разве что уже потом, спустя несколько часов. Несмотря на то, что он говорил им «ладно, я пошел» и «увидимся» приличное количество раз, они ничего не слышали, впившись друг в друга глазами и не реагируя ни на что. Да, вот что значит, когда третий – лишний. Теперь у Дженсена возникло странное знание, что кроме того, что у него есть отношения с Крисом и есть отношения со Стивом, есть еще и отношения между Крисом и Стивом, отдельные от него, только между ними двумя. Возможно потому, что он неожиданно понял это, или потому, что его друзья впервые при нем повели себя так, вроде бы направляясь к себе домой и беспрестанно думая о неслучившихся вчера поцелуях, Дженсен неожиданно обнаруживает себя у дома Падалеки. В голове у него полная каша. Я просто хочу понять, нормально ли это, и так ли это происходит всегда. Если так происходит со всеми. Неужели, когда ты трогаешь так разных людей, они потом не могут перестать думать об этом? Просто хочу знать, если это нормально – испытывать такое притяжение. Бывает ли это всегда так, или это какое-то чудо? Дверь открывает не Джаред, а какая-то девчонка. Возраста Меган и с тем откровенно неприязненным взглядом, который может считаться торговой маркой всех Падалеки. Когда Дженсен спрашивает, дома ли Джаред, она улыбается так, будто обнаружила пачку печений на дне своего бельевого шкафа. Он начинает думать, что у всех Падалеки есть какой-то генетический дар смотреть на всех так, будто самое сокровенное написано у них на лице. А Дженсену хотелось бы, чтобы все тайное оставалось при нем. Но уже поздно. - Его нет, но думаю, что он вернется к обеду. Он всегда приходит, чтобы поесть. Это как медведи. Ну, или что-то вроде того. Ты Дженсен, да? Дженсен кивает. А она продолжает так, будто уже является членом его недавно образованного фан-клуба: - Джаред в последнее время очень много говорит о тебе. Как в том приколе «Саймон говорит…», только тут – «Дженсен говорит…». Дженсен считает это, Дженсен считает то, Дженсен утверждает, Дженсен думает… Ты много думаешь, не так ли, Дженсен? – она улыбается самой противной на свете улыбкой, которой только может улыбнуться девчонка, и добавляет: - Он на тренировке по футболу. До футбольного поля идти пятнадцать минут. Дженсен добирается за десять. И думает, что лучше бы не добирался сюда никогда. Если честно, то Дженсен не особенно-то в своей жизни интересовался футболом. Ну да, его родители иногда смотрели Супербоул по телевизору, и он что-то видел краем глаза, но не больше. Дженсен осуждает все то, что играет на низменных инстинктах толпы, а футбол как раз и рассчитан на это. Вот, например, бейсбол – это довольно цивилизованная игра, есть даже много фильмов, посвященных этому виду спорта, в том числе и с Кевином Костнером. А футбол - это развлечение для придурков. Поэтому нет, его никогда не привлекали широченные поролоновые плечи футболистов (восьмидесятые уже в прошлом – извините) и зубные капы. А значит то, что сейчас происходит, должно быть записано большими буквами в уже довольно приличный список под названием: «Что делал Дженсен, когда потерял голову». То, что он сидит на трибуне их школьного футбольного поля, вцепившись руками в железное ограждение, и так увлеченно следит за игрой, что даже забывает о времени и о том, зачем собственно он пришел. Дженсен чувствует себя озадаченным и удивленным, потому что всегда считал футбол неким подобием гладиаторской битвы, где игроки наставляют друг другу синяки и плюются выбитыми зубами, а теперь вдруг понимает, что на самом деле это больше похоже на танец. На эстафету. Он видит, что футбольная команда, по сути, является братством, где действия игроков основываются на уверенности в том, что каждый отлично знает свою работу. Не сам за себя, а брат за брата. - К вопросу о доверии, - тихо бормочет Дженсен себе под нос. Посреди поля, в синей лоуренсовской футболке, с грязными пятнами от земли и травы, с огромным номером «три» на спине и надписью «Падалеки», носится огромная человеческая башня и орет так, будто настал конец света. Он выкрикивает цифры, не имеющие для Дженсена никакого смысла, отдает бессмысленные команды: «Хижина! Хижина!», - а все остальные подчиняются его приказам. О, капитан, мой капитан! Все происходит очень быстро. Дженсен погрузился в игру глубоко и необратимо. Команда отрабатывает определенную стратегию и, после многочисленных криков и ругани, мяч вводится в игру. Джаред обнаруживается слева, перехватывает мяч и несется словно конь, чтобы передать его следующему игроку. Все нереально быстро. У Дженсена с силой колотится сердце, и он вдруг непроизвольно начинает кричать: «Давай, Джаред! Давай!». Когда его крик разносится над трибунами и доходит до него самого, он замирает от страха и для него будто замирает все вокруг. Замирает все, включая Джареда, который застывает на середине броска, с занесенной наполовину рукой, и, вместо того, чтобы бросить мяч, рывком поворачивает голову на голос, как какой-то динозавр Юрского периода. Голос Дженсена замирает, замирает Джаред, но игра-то не останавливается! И вот, вроде бы только что Дженсен видел его, замершего с мячом посреди поля и головой, повернутой в сторону трибун (он услышал, он повернулся на голос!), а в следующую секунду Джаред исчезает из вида, погребенный под кучей игроков команды противника, пытающихся выхватить у него мяч. Дженсен видит удары, Дженсен слышит удары, Дженсен ЧУВСТВУЕТ удары, потом вдруг вскакивает и бежит вниз по ступенькам между трибунами, перепрыгивая через несколько сразу и повторяя про себя, что ничего страшного не может случиться, потому что Джаред и так тупой, и тупее уже не станет. (Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!) И наверное они таки каучуковые, наверняка резиновые эти чертовы спортсмены, напичканные стероидами, или витаминами, или хрен еще знает чем, потому что пока Дженсен спускается вниз, кучи уже нет – она уносится дальше, а Джаред идет по полю, немного пошатываясь, но вполне целый и невредимый и все у него, кажется, хорошо. Фух. Тренер Шибан кричит: «Отдохни пять минут, Падалеки!». Пока Джаред идет к трибунам, Дженсен в уме уже готовит шутку насчет опасности этого вида спорта для мозгов и менисков, а также готовится привести недавно изученную статистику травм, полученных учениками колледжа за последние полгода. Но Джаред подходит и снимает свой шлем. И Дженсен забывает про все свои аргументы, потому что начинают дрожать коленки, и необходимо концентрироваться на том, чтобы держать себя под контролем. Его волосы растрепаны и влажны от пота, и Дженсен еще никогда не видел, чтобы Джаред так широко улыбался. Он сияет, как начищенный таз, и разве что не подпрыгивает на месте от радости, словно щенок. На его лбу и на шее блестят капельки пота, и Дженсен вдруг испытывает абсурдное желание повалить его на траву и заглянуть близко-близко в эти карие, лучащиеся светом, глаза. Ноги Джареда обтянуты дурацкими эластичными рейтузами, а плечи кажутся просто огромными из-за уродливых коричневых наплечников, но в целом – он ужасно, просто убийственно красив, этот кретин Джаред Падалеки. БОЖЕ ПРАВЫЙ! - Дженсен. Он говорит «Дженсен» и звучит это счастливо, очень обнадеживающе и даже мягко. Как «Привет, Дженсен» или «Дженсен, какими судьбами?», а вовсе не дерзко и не высокомерно. Он говорит это, как обычный, привычный Джаред, открыто, радостно, без всякой задней мысли, искренне желая узнать, что это, блядь, Дженсен вдруг забыл на футбольном поле. Неплохо было бы, если бы сам Дженсен знал, что он забыл на футбольном поле. - Ну вот, я вижу, что ты в порядке. Ну да, это очевидно, что… ты в порядке, - блин, блин, блин, что он говорит, боже! – Я… я заходил к тебе домой, чтобы обсудить кое-что по поводу выпускного, но мне сказали, что ты здесь и… Вот, я пришел. У Джареда есть родинка в уголке губ. Господи. Родинка. Возле губ. Боже. Эй, он же что-то говорит! - … и я должен сразу же вернуться, но я заканчиваю через пятнадцать минут. Подождешь? Я хочу еще быстро принять душ, потому что наверняка от меня воняет. Среди огромного списка прозрений (а для Дженсена очень многое в Библии было откровением – и про убийства, и про инцест, например) ни одно не было столь поразительным и невероятным, как то, что происходит потом. - Да подумаешь, - и Дженсен говорит это не из вежливости, а на полном серьезе. Это как неопалимая купина. Как падение с лошади святого Павла. Откровение. Божественный знак. Небесное озарение. Кто-то, от кого несет потом за километр, может быть до дрожи в коленках желанным. Эй, Стив, тебе тоже кажется, что я плохо пахну?/Боже, как же это противно/Я плохо пахну?/Нет Ему нравится. Джаред Падалеки. Нравится. Больше, чем чуть-чуть. Более чем достаточно. Очень сильно нравится! - Я не чувствую, что ты воняешь, - говорит Дженсен, а потом повторяет громко, четко и удивленно: - Ты мне не воняешь! Джаред смотрит на него с веселым выражением на лице, как будто он нихрена не понял, над чем только что пошутили, но все равно готов посмеяться от души. - Хм, лааааадно. Так ты меня подождешь? Дженсен утвердительно кивает, не в состоянии больше ничего выговорить, и Джаред удаляется в сторону поля. Но есть еще кое-что, что Дженсену обязательно нужно узнать, причем, прямо сейчас. - Джаред! Он быстро поворачивается: - Что? - Твое предложение по поводу выпускного все еще в силе? Джаред снова ослепительно сверкает счастливой улыбкой: - Да! Дженсен удовлетворенно засовывает руки в задние карманы джинсов. - Это хорошо, - говорит он и направляется к ступенькам, ведущим на трибуны, чтобы продолжать следить за игрой. Может быть, он тоже счастливо улыбается, но никто этого уже не видит. А если даже и видит, то Дженсену наплевать. Возможно, первый раз в жизни.