Пока не победим всех

«Может, не будет свадьбы и, вполне возможно, не будет секса. Но, клянусь богом, танцы будут точно!» Джордж (Свадьба моего лучшего друга)

Суббота радует отличной весенней погодой. Даже ночью на улице тепло и приятно. Ни одна из девушек, пришедших на выпускной в слишком открытом платье, не жалеет об этом. Равно как и парни, весело блюющие на парковке, не испытывают ни малейшего холода. И уж тем более не холодно тем, кто прямо сейчас танцует в школьном зале. С распущенными галстуками и натертыми новой обувью ногами ученики Лоуренса и Олейте танцуют. Вокалист группы томно вопрошает со сцены: «Why do you love me?» и группы потных парней отвечают: «Do you love». И так снова и снова, до тех пор, пока все хором не начинают орать припев: «Do you love me noooooow!» Все танцуют. Директор Крипке танцует. Школьный совет танцует. Ученики танцуют. Организаторы выпускного бала - не танцуют. - Все это, - говорит Дженсен, убийственно сверкая глазами. – Все, что ты наворотил… Ради чего, собственно? Джаред делает глубокий вдох и просто смотрит. - Нууу… Для тебя? Девять тридцать вечера, и Джаред не имеет ни малейшего представления о том, как интерпретировать выражение, появившееся на лице Дженсена. Ни малейшего представления о том, сработал его план или нихрена не сработал. Как это ни парадоксально, учитывая его всегдашнее равнодушие к церкви до того, как все началось, в нынешних обстоятельствах ему остается только молиться. *** За полтора часа до этого. Автобусы из Олейте начинают заполнять парковку Лоуренсовского колледжа. Ровно в восемь, Эрик Крипке выпивает три стакана пунша, а Сэнди влепляет Джареду пощечину, чтобы тот перестал грызть ногти. - Слишком поздно. Я уже сгрыз их все и перешел к суставам. Сэнди выдает многозначительное «Хм» и влепляет ему еще одну. - Джаред, серьезно, ты В ЭТОМ уверен? Нет. Но это лучшее, что у него есть. - Да. Восемь и одна минута, двери зала открываются, и начинает звучать музыка. *** Восемь часов, пять минут. Так прикольно и даже мило, что именно ему и никому другому, поручили подсчет голосов. Блядь, серьезно. Крипке, конечно, отличный мужик, но у него, должно быть, дырка в голове, раз он согласился на предложение Джареда и доверил ЕМУ проведение выборов короля и королевы. Ебать-не встать. Ему. Это почти смешно, потому что даже его святая мать, которая любит его, как волчица, прекрасно знает, что когда дело доходит до чего-то ответственного и серьезного, Крис Кейн - это последний человек, которому можно что-то доверить. Ну, реально, последний. Хотя, если бы Джаред его не попросил («Нет, серьезно, Кейн, - и сделал глаза, как у жертвенного ягненка. – Я не могу позволить, чтобы он поднялся на сцену с Веллингом»), Крис в любом случае сделал бы это. Другими словами, он не может остаться в стороне от такой азартной игры (а что такое голосование, если не азартная игра?) без того, чтобы не воспользоваться возможностью сфальсифицировать результаты. Дело-то – до смешного простое. Подсчитать голоса, определить победителей, а потом на бумажках, с которых читают: «Королем стал…» и «Королевой стала…», написать то, что придет ему в голову, а точнее – в яйца. А он еще раздумывал, идти ли на выпускной! Когда Крипке приходит забрать конверты, Крис ему улыбается. Если бы Эрик Крипке хоть немного лучше знал Криса Кейна, он понял бы, что это не может быть добрым знаком. - В этот момент, - шутит директор. – Ты единственный, кто знает результаты, малыш. - Похоже на то, сэр. И эта улыбка? Нет. Эта улыбка вовсе не является доброй. Со словами: «Все для тебя, Падалеки», Крис уверенным шагом направляется к емкости с пуншем. С фляжкой в руке, безусловно, ведь это недопустимо, что танцы уже идут десять минут, а до сих пор еще никто не напился. *** Восемь часов и десять минут. Танцпол начинает заполняться, и оркестр заканчивает играть свою версию «Back in Black». Восемь одиннадцать - смолкают аплодисменты. Восемь двенадцать - Дженсен входит в зал. В восемь двенадцать (и тринадцать секунд) - Джаред решает продать свою душу Hugo Boss. Или Сэнди. Или Дженсену. Дженсену? Нет, Дженсену даже не нужно за нее платить, он может ее оставить себе бесплатно. Естественно он пришел с этим парнем. Ростом в семьсот метров или около того, и безупречно одетым в Бла-Бла-Бла-Кого-Ебет-Во-Что. Если бы Веллинг вдруг пришел на бал весь в зеленой тине – эффект был бы точно таким же. Никто на него не смотрит. Потому что нужно иметь четыре глаза во лбу только для того, чтобы ХОРОШЕНЬКО разглядеть Дженсена, и еще пару, чтобы заметить кого-то еще. Никто не может похвастаться наличием шести глаз. По крайней мере в Лоуренсе точно, и в Олейте тоже, скорее всего. Все-таки люди в Олейте странные, но реально, кто сейчас может думать об Олейте? Кто вообще может думать о чем-то другом кроме Дженсена Эклза? Крепко сжатая челюсть, неудобные, строгие, но охуительные черные брюки от костюма, безукоризненно белая рубашка без галстука, эта прическа, будто его трахали всю ночь, легкая небритость на подбородке, а главное - он без очков, без сраных-уродских-допотопных очков, вообще без очков, глаза – зеленые невероятно, которые говорят: «я в плохом настроении, так что лучше, чтобы ваше было хорошим». Кто может думать о чем-нибудь еще, кроме этого? Кто-то, возможно и может. Джаред не может. Только не он. Джаред здесь больше не живет. Джаред? Он уехал из города, покинул континент, перестал дышать. Он умер. Из-за Дженсена. Никто не может пережить это. Такого рода красоту. Реально. - Джаред, я с тобой разговариваю! А. Кензи. Это голос Кензи. - Э-э… Что? - Ты мне принес, - она понижает голос. – То, что ты должен был принести? Ох. Джаред передает ей бутылочку, не переставая пялиться на Дженсена. Вот тебе и Хьюго Босс. Этому парню должны дать Нобелевскую премию. Или Грэмми. Или что-то еще. *** Дженсен смотрит на часы. Пятнадцатый раз. Восемь двадцать. Так вот что это. Вот что такое выпускной бал. Толчея, неразбериха, рок-группа, которую никто не слушает, очереди за пуншем, очереди на фото для еженедельника, очереди в туалет. Официальный повод для девушек сделать поглубже вырезы, и лишний повод для парней в эти вырезы позаглядывать. Дженсен прячется за огромной колонкой, потому что, видимо, тот факт, что он пришел без очков («Покажи мне свои прекрасные глаза, дорогой», - сказала Сэнди, вручая ему контактные линзы) является целым событием, достойным быть отмеченным всеми этими ахами, охами и прочими междометиями. Прячется за колонкой и анализирует происходящее, словно подводит итоги, стоя у чьей-то могилы, потому что хочешь-не хочешь, но этот выпускной – это их незаконнорожденное дитя, сын зазвездившегося ботаника и… Джареда. (Которого, понятное дело, никогда не волновал этот выпускной, потому что его даже нет здесь, ведь так? И его нет. Еще бы, без возможности унизить другое человеческое существо, выпускной бал сразу теряет всю привлекательность, зачем ему приходить. Поэтому он и не пришел, ведь правда?) И, возможно, он просто не очень хорошо видит без очков, но кажется, что в глубине зала парочка придурков из баскетбольной команды беседует с двумя девчонками из научного клуба, указывая на те панели, которые они с Джаредом придумали поставить, разместив на них кучу полезной информации (работа Дженсена) и ярких привлекательных картинок (работа Джареда) об истории интеграции и гражданских правах. Кажется, они заинтересованы, кажется, что-то горячо обсуждают – парни усиленно жестикулируют, девочки застенчиво улыбаются. Есть те, кто танцует, ну, или пытается танцевать под тяжелый металл, есть те, кто пробует двумя пальцами здоровую пищу, есть те, кто стоит и обсуждает тех, кто танцует, и те, кто обсуждает здоровую пищу, и, в общем и целом, кажется, что все отлично проводят время. Дженсену хотелось бы, чтобы то, что он ощущает сейчас в районе желудка, не так сильно было похоже на гордость. И чтобы не так сильно хотелось разделить все это с Джаредом. Чтобы не хотелось сказать: «Эй, человеческая башня, посмотри, что мы сделали. Мы сделали нечто хорошее». Дурацкая рок-группа дурацкого директора Крипке играет неплохую версию «Яда» Элиса Купера (Не хочу прикасаться к тебе, но ты глубоко под моею кожей, я хочу целовать тебя, но твои губы – как яд), и в этот момент Дженсен думает о том, что это была плохая идея – полностью запретить на празднике алкоголь, потому что, только господь знает, как ему нужен сейчас хоть глоток. Он уже совсем было собирается отправиться на поиски Криса (тот всегда говорит, что носит с собой фляжку бурбона на случай чрезвычайных обстоятельств), но тут появляется Том, который ходил относить их пиджаки в гардероб. (Поступления от платы в гардеробе будут использованы на социальные нужды прихода пастора Зингера) Том. Как он красив и очарователен! Он действительно очень красив и у него столько разумных и справедливых идей о том, как решить проблему изменения климата! Это на самом деле так, без ложного пафоса и преувеличений. Том, который так искренне улыбается, уважает личное пространство Дженсена, интересуется его внутренним миром, слушает, когда тот говорит – просто идеальный член дипломатического корпуса. Том, который заставляет всех оборачиваться себе вслед, как настоящая супермодель, который раньше, чем Дженсен успел что-то подумать, уже сообщил ему, что снял комнату в Лоуренсе «на тот случай, если я сильно устану и не смогу вести машину после выпускного». Том, который специально оставляет открытыми все двери, для того, чтобы Дженсен в любой момент смог войти, и именно тогда, когда сам того пожелает. Том, который не вызывает боли ни в одной из незатянувшихся, кровоточащих в сердце Дженсена ран. Том, который вообще ничего в нем не вызывает. Когда Том возвращается с двумя стаканами пунша, соблазнительно улыбаясь издалека, Дженсен смотрит и думает: «Ты пизданутый, Дженсен, реально ты пизданутый, если тебе не нравится такой экземпляр». И хоть у него было много важных причин для того, чтобы пойти именно с Томом на выпускной, когда сейчас он на него смотрит – не может припомнить вообще ни одной. *** Восемь часов, двадцать две минуты. Джаред выглядывает в зал из-за штор, которыми занавешен задник сцены позади выступающей группы. Одним глазом смотрит на директора Крипке, другим на Дженсена (боже, как можно быть таким красивым?) и третьим – на Чада. У нормальных людей, конечно, не бывает по три глаза, но нормальные люди и не делают того, что вот-вот собирается сделать он. - Хорошо, Чад. Сейчас Крипке объявит короля и королеву. Переходим к твоей части. Джаред никогда не был на празднике Сан-Фермин, но он видел всю эту историю с быками по CNN, так вот у этих быков было точно такое же выражение, какое изображает сейчас у себя на лице Чад. - Джаред, чувак, я конечно люблю тебя. Друзья до гроба и все дела, но не нужно надевать мне ошейник на член. Я не собираюсь опять облажаться. Джаред собирается возразить, но тут Чад его обнимает, от чего у него просто открывается в изумлении рот. Джаред не в состоянии больше никак реагировать на такое. Чад не обнимается. Стукнуться лбами – максимум. Иногда он делает это. Но обниматься? Никогда. Но вот Чад прямо сейчас обнимает его. И говорит: «Удачи, коллега», а потом хлопает по спине с такой силой, что практически сбивает Джареда с ног. - Помни, если все обломается, ты всегда сможешь свалить все на меня. Джаред с улыбкой смотрит на Чада, собирающегося выйти в зал. «Эй», - говорит он и тот оборачивается, тоже улыбаясь всем лицом – своим не совсем ровным носом и все еще побаливающей челюстью. - Знаешь, Чад, ты очень хороший друг. - Ты только сейчас это понял, мудак?! Чад уходит. Все карты выложены на стол. Джаред чувствует себя падающим метеоритом. С попкорном из нитроглицерина в желудке. Восемь тридцать. Сейчас. *** Это невероятно, но Том всегда, всегда улыбается. Искренней и простой улыбкой, без всякого подтекста. - Я видел, что вы поставили вазы с черными и белыми шарами на столы с едой. Отличная идея. Простая и эффективная. Юмор иногда может сделать гораздо больше для всеобщего блага, чем множество проповедей. Это была идея Джареда. - Да, - Дженсен опускает глаза, даже не отдавая себе в этом отчета. – Это ведь тоже своего рода форма интеграции. Может и не очень понятно, но это так. Так же мы использовали специальный кейтеринг для вегетарианцев, и… - когда Дженсен поднимает взгляд, Том смотрит на него с неприкрытым желанием. - …что? Том набирает в грудь воздуха. Ох. - Ты ведь даже не знаешь о том, какой ты красивый, Дженсен, правда? Ох-ох-ОХ. Том не дает ему возможности ответить то, что полагается в таких случаях отвечать (Ну, я не знаю, скорее всего, нет. Мама мне, конечно, периодически говорит об этом, но ведь это не то мнение, которое следует считать объективным. Ну и еще, ладно, эти девчонки в классе, но их мнение вообще ничего не значит, и… Сэнди. Сэнди мне еще сказала это один раз, но…), потому что берет за талию и наклоняется, господи боже мой, он наклоняется к Дженсену, шепча горячо: «Дженсен, можно?», и… минуточку, МИНУТОЧКУ! Дженсен не готов. Дженсен не готов, Том наклоняется все ближе, а он не готов и… вдруг весь зал вокруг взрывается аплодисментами. Все вокруг аплодируют! Дженсену требуется миг, чтобы понять, что вовсе не их поцелуй является причиной аплодисментов (или, вернее, отсутствие поцелуя, потому что Том тут же выпрямляется и принимается аплодировать вместе с другими, с очаровательной улыбкой и таким спокойным выражением лица, будто он и не собирался лишить Дженсена оральной девственности какие-то доли секунды назад). Нет. Аплодисменты адресованы поднявшемуся на сцену директору Крипке, который говорит: «Бла-бла-бла, какая особенная эта ночь, как все вокруг чудесно, бла-бла-бла, какую крутую версию «Ветра перемен» представила группа, бла, спасибо Олейтскому колледжу за возможность разделить эту радость… Директриса Гэмбл, вы обязательно должны подарить мне танец, когда будут играть что-нибудь из Бон Джови, хе-хе… Бла-бла-бла, давайте объявим короля и королеву этого курса, выборы которых, как вы знаете, в этом году имеют особенное значение… (Да. Особенное значение. Это должен был быть я. Я должен был подняться на сцену вместе с Джаредом, а потом они вместе с Чадом выиграли бы кучу денег в конкурсе Лучшие видео Америки). Дженсен чувствует, как пальцы Тома прикасаются к тыльной стороне его ладони. Он убирает руки и скрещивает их на груди. «Это никак меня не касается. Это никак меня не касается. Это никак меня не касается», - повторяет он себе, пока Крипке открывает конверт. Дженсен готов к тому, что победит на голосовании. Он готов выиграть и пойти туда, культурно забрать свою награду, если потребуется это сделать. Ничего страшного, это его не касается, его вообще не касается ничего. Пока Крипке говорит свое бла-бла-бла. БЛЯДЬ, НУ, КОНЕЧНО ЖЕ, ЭТО ЕГО КАСАЕТСЯ! Прямо сейчас коснется! - Королем и королевой этого бала становятся… А не могли бы мы включить.., - Крипке поворачивается к группе. - Ребята, а можно нам что-нибудь из Элвиса на секундочку? Немного короля, так сказать, для соответствующего настроя? «Got my mojo working», например? Именно, феноменально! Великолепная группа! Это здорово, не забывайте, что этой ночью у нас отличная программа, друзья, у нас есть номера на любой вкус, будут сюрпризы, будет отличный музыкальный номер, представленный нашей превосходной театральной группой, так что – никто не покинет этот зал раньше полуночи. Мы отлично проводим время, это знаменательная ночь и мы уверены, что дальше будет еще лучше, чем мы сейчас и займемся, спасибо! Человека четыре зааплодировали, а многие начали кричать: «Да давайте уже открывайте конверт!». Дженсен уже готов присоединиться к кричащим, потому что все это ожидание – это просто какая-то агония, и тут, наконец, НАКОНЕЦ-ТО, Крипке открывает проклятый конверт, слава тебе, господи. - По единогласному мнению учеников, захотевших проголосовать этой ночью, имею честь объявить и пригласить подняться на эту сцену короля и королеву, или, как в нашем случае, –Крипке улыбается, будто только этого и ждал. - Короля и короля нашего бала! Если это Джаред и я, я должен поулыбаться и как можно быстрее свалить. Не смотреть на него, а просто поулыбаться и свалить, больше ничего. - Итак, встречаем бурными аплодисментами… - лицо Крипке немного морщится – сюрприииииз! – Кристиана Кейна и Стива Карлсона??? Наступает тишина. Такая густая, что ее можно резать ножом. Тишина странная, зловещая, непонятная. Вызванная молчанием двух тысяч собравшихся в зале человек. Это какое-то ВЕЛИКОЕ МОЛЧАНИЕ, которое Дженсен разделяет по крайнем мере секунд тридцать. После чего начинает хохотать и так неистово хлопать в ладоши, что они начинают болеть. Том из любезности присоединяется, и есть еще несколько человек, несколько небольших отдельных группок, которые тоже начинают аплодировать. По большому счету это слишком большой сюрприз для того, чтобы сразу вызвать овацию. - Пожалуйста, - говорит Крипке. – Мы хотели бы видеть королей бала на этой сцене! *** Иногда он просто не знает, что с ним делать. - Серьезно, Кейн, - он говорит сквозь зубы, порядком ошарашенный идеей выхода на сцену. – Двести имен на выбор и ты сам себя провозглашаешь королем бала? Это очень эгоцентричная идея, что все это значит? Крис смотрит на Стива с такой же примерно улыбкой, с какой чинит карбюратор, который весь мир считал благополучно сдохшим, слушает первые записи Эрика Клэптона или когда, без каких-либо объяснений, лезет к нему в штаны. - Заткнись, Карлсон. Подданные ждут нас. Нам нужно подняться на сцену. Иногда Стив совершенно не знает, что с ним делать. А иногда – знает совершенно точно. - Иди первый. *** Все дело вот в чем. Никто никакого представления не имеет, кто в итоге должен подняться на сцену, но никто не хочет признаваться в том, что не знает кого-то столь популярного, что его выбрали королем бала. Одна группа друзей перешептывается между собой: «Кто это вообще такие?», им отвечают: «Может быть они из Олейте?» или «Может быть они из программы обмена?». В одном из углов зала Кенни МакРоджерс и Билл Перкинс (ученики третьего курса) вносят наибольший вклад в официальную информацию. - Этот, который блондин, не тот ли чувак, что поет про овощи? – говорит Билл. - Не знаю, но тот, который выглядит так, будто только что вернулся с родео, ткнул меня один раз в буфете лицом в тарелку со спагетти болоньезе. - О. А что ты ему сделал? - Ему?! Ты думаешь, я совсем уже сбрендил? Нет, чувак, - Кенни морщит свой лоб. – Кажется, я как раз тогда говорил Линде Льюис, что «перец» не так уж хорошо рифмуется со словом «изобретение». - Ох. - Думаешь, это то же самое, что?... - То же самое. *** Все дело в этом. Любой другой директор колледжа в любой другой момент аннулировал бы результаты такого голосования, отменил бы танцы и вызвал международных наблюдателей из ООН, чтобы контролировать подсчет голосов. Потому что это не совсем нормально, когда поручаешь какому-то ученику подвести итоги голосования, думая, что это не сильно важно, а этот ученик в итоге становится королем бала. Любой другой бы, как минимум, удивился, но внутри у Эрика Крипке весело плещутся пять стаканов пунша, а снаружи ему строит глазки сексуальная директриса и шикарная рок-группа обещает сыграть «Still Loving You». Поэтому, когда он видит поднимающегося на сцену короля бала, то говорит ему: «Эй, так ты тот самый! Ну, ты сам себе испортил весь сюрприз, сынок!», хлопает по спине и передает микрофон. Вот так удача, чувак! *** Кто-нибудь хочет знать, в чем тут дело? А дело в том, что Дженсен СЧАСТЛИВ. По-настоящему, искреннее и полностью счастлив. Что-то в его голове гудит, как неон, ненавязчиво, но в то же время твердо указывая на совершенную невозможность того, что его собратья по колледжу проголосовали за Криса и Стива, потому что кто вообще про них знает, кроме него? Нет, невозможно. Результаты голосования явно сфабрикованы, подтасованы и фальсифицированы. И единственная персона, которая выигрывает от того, что Крис стал королем бала, это… сам Крис, поэтому наверняка он и есть главный фальсификатор. Спасибо, Кейн. - Теперь я понимаю, что чувствовали республиканцы в 2000 году, Том, – Дженсен говорит это, потому что не может перестать чувствовать себя счастливым, улыбаясь, словно маньяк, ну потому что, блядь, хоть однажды за всю историю колледжа, королем и королевой станут действительно хорошие, достойные люди… ну, по крайней мере, Стив. – Стив очень много сделал для интеграции, слышишь, Том? Это не человек, а крестовый поход за сбалансированное питание и… - Дженсен поворачивается к своей паре, потому что это странно, что Том ничего ему не отвечает. – Том? Н-да. Тома нет. Может быть, он пошел в туалет? Дженсен не знает и, если быть честным, ему все равно, потому что Крис как раз берет микрофон из рук директора Крипке, и он должен услышать, что тот говорит, потому что Крис Кейн - КОРОЛЬ БАЛА, это несомненно то, что случается всего один раз в жизни. - Ну что, люди. Если вы за меня проголосовали, то наверняка знаете, что молотить языком это не мое, поэтому давайте сэкономим время – бла-бла-бла, я очень горжусь. Это ведь выпускной бал с идеей интеграции, так? – Крис подмигивает Дженсену со сцены, тот отвечает реверансом и они улыбаются друг другу. – Ну, тогда я, как ваш король, или, лучше сказать, мы, как ваши короли, приказываем – интегрируйтесь, плебеи! Интегрируйтесь, черт возьми! Сказав это, Крис протягивает микрофон Крипке, потому что ему нужны обе руки свободными для того, чтобы взять в них лицо Стива и впиться в его губы так жадно, будто он умирает от голода. Дженсен первый наблюдает за этим, открыв рот и распахнув глаза, и это при том, что для него это уже давно не является никаким секретом. Он знал, что Крис и Стив - это КрисиСтив, но его удивляет тот факт, что Стив – Стив!!! – хватает Криса за ремень джинсов, притягивает к себе, притираясь бедрами, и целует в ответ точно с такой же силой, с какой целуют его, вылизывая все внутри, то засасывая в себя язык Криса, то выпуская наружу свой, демонстрируя самый непристойный поцелуй, который половине учеников во всем Канзасе не приходилось видеть вообще никогда. Дженсен не знает, с чего все начинается (но точно знает, что начал первый не он и это просто триумф), но в какой-то момент, откуда-то из зала слышатся редкие, ритмичные хлопки – один человек хлопает, двое, кто-то свистит и уже через три секунды все участники бала аплодируют, топают, свистят и кричат. Прославляя новых своих королей. Королей, которые, кстати, уже почти-почти-почти готовы начать облизывать друг друга, как собаки, прямо на сцене. Они не делают этого потому, что добросовестно относящийся ко взятым на себя обязательствам и титулу Стив, с усилием отлепившись от Криса (Дженсен даже издалека слышит его разочарованный стон), поворачивается и обращается к публике: - Может, вы не обратили внимания, но его величество Кристиан отдал приказ. Повторяйте за нами, народ, и ИНТЕГРИРУЙТЕСЬ! После этого он возвращается ко рту Криса, где, похоже, отличная погода, потому что Стив явно собирается провести там весну. И теперь да. Теперь люди понимают и, будто в едином порыве, стремясь побить все рекорды Гиннеса по всеобщему грандиозному помешательству, люди вокруг Дженсена и люди во всем зале, принимаются целоваться. Парни и девушки, девушки и парни (а это два парня? определенно, это два парня), учителя и завучи, директриса из Олейте с директором из Лоуренса - АБСОЛЮТНО ВСЕ ЦЕЛУЮТСЯ, и Дженсен, пораженный до глубины души, готов назвать это лучшим королевским правлением в истории человечества, пока не поднимает голову и не обнаруживает, что ему не с кем поцеловаться, потому что Тома нигде нет. И не то, чтобы это его сильно задевает, на самом деле он вовсе не уверен, что стал бы с ним целоваться, но давление окружающей атмосферы огромно и, пусть он и не любит совершать что-то под давлением, но правда в том, что это немного грустно, когда даже вот этот желтушный равлик с кем-то целуется, а Дженсену приходится вытягивать шею, чтобы высмотреть в зале свою, неизвестно куда подевавшуюся пару, ну, реально, куда он, блядь, подевался… Джаред? Это Джаред. Он здесь. В другом конце зала, прислонившись к дверному косяку, стоит, возвышаясь над всеми, и смотрит. Сквозь переплетение чужих тел, рук, лиц и языков, Джаред смотрит на него, прямо и неотрывно, в простых джинсах и черной рубашке, охуительно красивый в своей привычной обыкновенности. Издалека очень трудно прочесть выражение его лица, но Дженсену это и не нужно, потому что есть какая-то связь, энергетический канал между ними, который, шипя и потрескивая, формируется прямо сейчас, связывая их тела сквозь разделяющее пространство, и когда сердце Дженсена начинает усиленно биться, оно не выстукивает на каждый удар «бум-бум», а так – «и-ди». И-ди-иди-и-ди-иди-иди. И Дженсен идет. Он делает шаг по направлению к Джареду, всего один, когда вдруг какая-то парочка, которая ищет стену, чтобы предаться своим чувствам в более комфортных условиях, сталкивается с ним. Дженсен пошатывается, смотрит на пол, чтоб не упасть, а когда поднимает взгляд, Джареда больше не видно. Блядь. Как будто ему нужно было еще больше доказательств того, с кем действительно он хотел бы прийти на этот бал. Замечательно. И Тома до сих пор нигде нет. *** И пусть никто не думает иначе. Маккензи Эклз очень серьезно относится к велениям своей церкви. Ну, правда. Не то, чтобы она согласна с выступлениями против распространения презервативов в Африке или с папскими энцикликами по поводу геев, но в основных чертах – да, вполне согласна и относится довольно серьезно. Возлюби ближнего своего, как самого себя. Поступай с другими так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой. Делай добро и не смотри для кого. Кензи верит в ценности своей церкви и в Евангелие, и в самом деле, ПРАВДА, не имеет ничего против Сьюзи Джакобс. Понятно, Сьюзи занимается пением с четырех лет, выиграла несколько государственных конкурсов своими интерпретациями Шанайи Твейн и, возможно, даже та история с кастингом на «American Idol», где ее умоляли вернуться, как только она достигнет возраста необходимого для участия (и питья алкоголя, как предполагает Маккензи) – чистая правда. Кензи, безусловно, считает, что именно Сьюзи должна исполнять партию Марии Магдалины в мюзикле «Иисус Христос суперзвезда». Хотя, если говорить откровенно, Кензи заслуживает этого гораздо больше, потому что долго и серьезно готовилась к этой роли и на прослушивании продемонстрировала такой живейший энтузиазм (просто в промышленных масштабах), а также «инновационный, сильно отличающийся от привычного, вокальный подход». Но, по-видимому, школьный музыкальный совет предпочитает традиционный подход инновационному, который предложила Маккензи, и поэтому, в результате, Сьюзи играет Марию Магдалину, а Кензи – Четвертого иудея. Не то, чтобы ее это напрягало. Это не зависть, потому что зависть – грех, а Кензи все грехи отвергает, но тогда, что же это за чувство? Но это не зависть, нет, невозможно. И то, что она делает, это вовсе не месть, а христианское милосердие. И потому, наливая приличное количество таинственной прозрачной жидкости в бутылочку с надписью: «Яичные белки Сьюзи. НЕ ТРОГАТЬ!!!», она вовсе не чувствует себя виноватой. Просто считает себя инструментом на службе Всеобщему Благу. Она незаметно проходит мимо группы римских солдат и парочки апостолов, никто из которых не обращает внимания на гигантскую фигуру, стоящую рядом со шкафом с туниками. Кензи протягивает руку назад и передает прозрачную жидкость гигантской фигуре. Не глядя фигуре в лицо. У Кензи отлично все получается, не зря она любит смотреть шпионские фильмы. - Хорошо, если ты сказал мне правду, и это только слабительное. Фигура также не смотрит на Кензи, она тоже смотрела шпионские фильмы. - Это домашний рецепт Чада, он НИКОГДА не подводил нас. Выпускные экзамены, полицейские задержания, тот раз в зале окружного суда… - Хватит, - резко обрывает она. – Достаточно доказательств. И еще. Если все выйдет плохо, я буду отрицать всяческую причастность. Но если все пройдет хорошо, - она пытается расслабить напряженные плечи. – Я захочу такой подарок на Рождество, ЧТО ТЫ ОФИГЕЕШЬ. Гигантская фигура, она же Джаред, улыбается. - Договорились. Их вызывают на сцену. - Много еще дерьма? – спрашивает Маккензи. - Бог знает, что нам еще может понадобиться, - отвечает Джаред, заметно вздыхая и направляясь вниз по коридору. За три минуты до того, как рок-группа доиграет свою последнюю композицию и освободит сцену, Сьюзи Джакобс меняется в лице и бегом уносится в туалет, схватившись за живот и максимально сжимая бедра. Маккензи Эклз знает, что нет никакой причины чувствовать себя виноватой, но она очень рада, что в христианстве есть такая полезная вещь, как исповедь, позволяющая отпустить тебе все грехи. Просто на всякий случай. Она идет в туалет и незаметно приближается к кабинке. - Сьюзи, дорогая, все хорошо? Из-за двери слышится звук, который лучше не идентифицировать. - Боже мой, я не могу выйти! Нам придется все отменить! - Успокойся, - говорит Кензи. – Я обо всем позабочусь. Она спокойно закрывает за собой дверь туалета и воинственно откашливается. *** Восемь стаканов пунша и она далеко не уверена, что он в самом деле безалкогольный. Директриса Гэмбл чувствует себя немного более чем веселой, и хорошо, если этой ночью ей не придется близко общаться с Крипке о чем-то посерьезней учебных планов, потому что она уже позабыла все, что когда-либо знала о мужчинах. Он так на нее смотрит, будто она лучшее, что случилось с ним после выхода второго альбома Лед Зеппелин, а парню реально нравится Зеппелин, и наверняка он надеется, что этой ночью кое-что между ними произойдет. Возможно, прямо у какой-то стены. Да-да, наверняка так и будет. Но она не может спокойно думать о сексе возле стены. Потому что в руке у нее микрофон, а перед ней целый зал, замерший в ожидании, а рок-группа достаточно вдохновенно наяривает попурри из Мита Лоуфа. - Ну, прежде всего, хочу поблагодарить весь колледж Лоуренса за теплый прием и отличную организацию этого фантастического праздника, а особенно хочу отметить директора Крипке. Так, хорошо. Определенно Крипке ей строит глазки. И она, возможно, вполне определенно краснеет. Немного. Возможно. Ох, этот пунш явно не просто пунш. - Я хотела выразить свою благодарность и объявить следующий номер, потому что меня попросили это сделать, и это большая честь для меня. Театральная группа, совместно со школьным хором, приготовили для выпускного бала нечто фантастическое, поэтому мы считаем нужным специально выделить это в программе. Итак, встречаем! Музыка - Эндрю Ллойд Уэббер, либретто - Тим Райс, ария Марии Магдалины из рок-оперы «Иисус Христос - суперзвезда»! Аплодисменты, друзья, прекрасной композиции «Я не знаю, как любить тебя»! Аплодисменты сопровождаются свистом. Одни свистят от радости, другие от небольшого ума, некоторые просто ради фана. Приветствия усиливаются, когда в зале гаснут огни и открывается занавес для того, чтобы на сцену могли выйти актеры. Вся школа знает, что Сьюзи Джакобс каждый год исполняет эту роль, поэтому сейчас, скажем так, все довольно сильно удивлены тем, что вместо нее на сцену выходит кто-то другой. - Эй, - одновременно восклицают Кенни МакРоджерс и Билл Перкинс. – Это не QB1 Падалеки?! *** Чад никогда никому не говорил, но он мечтал быть актером. Отчасти потому, что будучи актером, можно хоть какое-то время не быть Чадом. Это кажется невероятным, но быть Чадом постоянно – довольно утомительно. А еще потому, что актерская жизнь – это сплошной секс и вечеринки. Он никогда не занимался ни в одной театральной студии, потому что в колледже только одни задроты занимаются такими вещами. Так что сейчас у него есть грандиозная возможность доказать себе, что он реально может быть вторым Брэдом Питтом. Анжелина, готовься! - Том, верно? Том Веллинг? Парень подходит под руку с Сэнди. Высокий, как пиздец всему, какой-то хмурый и немного растерянный. Но когда Чад протягивает ему руку, пожимает ее довольно уверенно. Да, типичный хороший мальчик. Какая мерзость. - Да, это я. Почему вы меня попросили уйти с… Я просто не понимаю, что происходит. Чад изображает на лице одно из тех выражений, которые долго тренировал перед зеркалом. Выражение №2 «Не волнуйтесь, сэр, я самый надежный продавец автомобилей, и этот карбюратор работает блестяще, несмотря на подозрительные звуки в моторе». - Я Чад, - он в свою очередь крепко сжимает протянутую руку. – Чад Майкл Мюррей, председатель школьного совета. – Это выходит у него так натурально, что Сэнди краснеет, как помидор, в попытке удержать смех. – Мы тебя отвлечем от бала всего на секундочку, Томас, потому что хотим попросить о небольшом одолжении. Это сюрприз, Дженсен не в курсе, но я уверен, что ему это очень понравится. В голосе долговязого болвана появляется заинтересованность: - Сюрприз? *** Дженсен обыскал весь зал, дюйм за дюймом. Даже смотрел в туалетах. И теперь уже совсем готов выйти искать Тома на улице на парковке, как вдруг слышит голос. Нет, это не просто голос. Просто какой-то голос не вызывает у него мурашек по всему телу, будто подключаясь к его позвоночному столбу. То, что он слышит – это ЕГО ГОЛОС, усиленный микрофоном. Джаред? - Всем добрый вечер! Не буду тратить время на представление, думаю, в этом нет никакой необходимости. - В зале воцаряется мертвая тишина. Спортсмены, болельщики, учителя, приглашенные, все внимательно смотрят. Дженсен смотрит. Стоя в самом дальнем конце зала, смотрит на сцену. В то время как Джаред набирает в грудь воздуха и откашливается. – Все в колледже меня знают, потому что я играю в футбол, а мы живем в мире, где подобные глупости автоматически делают тебя популярным. Я никогда не задумывался, почему это именно так, но никогда не переставал думать о том, как мне повезло. Мне было хорошо и я не заморачивался тем, что есть куча людей, которым, возможно, бывает плохо. Это смешно. Многие начинают перешептываться, и Дженсен уверен, что вся эта речь, весь этот нелепый абсурд, без сомнения адресован ему. Тем более Джаред на него смотрит. С расстояния около пятидесяти метров, прямо со сцены. Смотрит в упор. - Внутри каждой звезды скрывается неуверенный аутсайдер, и в каждом аутсайдере внезапно может проснуться король. Не знаю, как для вас, но для меня сегодняшний праздник об этом. Нам кажется, что мы разные, но это не так. Мы все не уверены в себе - и те, на кого не обращают внимания, и те, с которых не сводят обожающих глаз – мы все боимся, что нас разглядят. Те, кто никогда не целовался, также как те, кто путается со всеми подряд – мы боимся, что кто-то к нам по-настоящему прикоснется. Потому что это случается редко и всегда очень пугает. Это так типично для Джареда Падалеки. Реально. Так типично для него говорить то, что он должен был сказать еще неделю назад, причем сделать это в самый неподходящий момент, да еще и на глазах у всего проклятого колледжа. Так по-джаредовски, снова заставить его желудок сжиматься, заставить испариться из его головы и Тома, и сцену, и разделяющее их расстояние, и все эти взгляды окружающих людей и вообще все на свете, кроме почти физического желания послать все нахер и, воскликнув: «боже правый!», стащить его вниз, а потом целовать в те места, о которых приличные люди разговаривают эвфемизмами. Джаред продолжает, а у Дженсена пересыхает во рту, потому что он просит у него прощения. Если Дженсен ничего не путает, то Джаред просит у него прощения. Публично. - Причиной того, что я стою на этой сцене, является тот факт, что многие со мной знакомы, но мало кто знает, что я мудак и самодовольный придурок, заслуживающий всяческого порицания. Я поспорил на то, что на сегодняшнем празднике кое-кто станет всеобщим посмешищем и будет жестоко унижен, и не знаю как для вас, но для меня очень важно сдержать свое слово. Поэтому прямо сейчас, тот, кто этого заслуживает, получит по полной программе. Пожалуйста, музыку! Люди в зале начинают перешептываться с еще большим энтузиазмом. - Эта история, - говорит Джаред. – О девушке, которая вела не совсем праведную жизнь, и которая влюбилась, ну, скажем так, в почти идеального парня. Весь первый куплет, когда Джаред действительно ПОЕТ партию Марии Магдалины из рок-оперы «Иисус Христос – супер-звезда», Дженсен делает примерно то же самое, что и все остальные. Стоит, как вкопанный, с растопыренными ушами, потому что все происходящее не лезет ни в какие ворота и настолько смешно, что просто вводит всех в ступор. Это женская роль, но Джареду пофиг, он старательно выводит, не попадая в такт: «Я словно все забыыыла, как других я любииила», кроме того, хореография – это явно не его, и Мария Магдалина перемещается по сцене, как QB1 Падалеки по футбольному полю. Джареда это не смущает нисколько, он продолжает петь, прекрасно понимая, что делает это плохо: «Я сделалась другооою, не пойму, что со мнооою!» И если на первый куплет никто никак не реагировал, и Дженсен никак не реагировал, то в начале второго: «Разве мало было у тебя таких, как он мужчин? Всего лишь еще один!» - это уже слишком, и нет никакой возможности удержаться от смеха. Ну, серьезно! Эти доблестные завывания и чудовищная Мария Магдалина, не прекращающая смотреть на него, - Дженсену не остается ничего другого, как опустить голову, закусить губы, и сверху еще зажать рот ладонью, и все равно у него не получается удержать рвущийся наружу смех, а все остальные даже и не пытаются. Когда Джаред доходит до: «Я ждать его не смею! И дрожу, и немею», в зале нет ни одного человека, который бы не ржал в голос и не снимал на телефон все происходящее, тут же загружая в МайСпейс и утирая выступающие от смеха слезы. Вся эта суматоха приводит к тому, что Джаред, кажется еще более счастливым, еще больше фальшивит, стараясь идеально сыграть лучшую роль в своей жизни – Марии Магдалины, которая, став двухметровой плечистой шатенкой, вытянув губы, хриплым баритоном поет свою лебединую песнь: «А вдруг, и он, как я влюблен. Опять беда! Как быть тогда? Не знаю ничего! Я жду его! Хочу его! Люблю его!». А весь зал ему подпевает, аплодирует, свистит и смеется, включая Криса со Стивом, которые от смеха уже просто рухнули на пол. Включая Дженсена, который вообще позабыл о том, что надо продолжать искать Тома. *** И это к лучшему, потому что даже если бы Дженсен и продолжил его искать, то все равно не нашел, потому что вряд ли ему бы пришла в голову мысль искать Тома в кабинете студенческого совета. - Так это и есть традиция Лоуренса? - Да, Том, такая у нас традиция. Ну, ты же знаешь, что такое традиции. Если один раз пропустишь, то это уже не традиция. Традиции в том и заключаются, чтобы их неукоснительно соблюдать. Сначала вроде как это просто идиотский обычай, но если повторять его пятьдесят лет подряд, то вот, пожалуйста, мы получаем традицию. Не похоже, что Том согласен с такой постановкой вопроса, он все с большим недоверием поглядывает на Чада и на его фоне Сэнди, улыбающаяся от уха до уха, вызывает гораздо больше доверия. Как будто ничего плохого нельзя ожидать от столь милого и кажущегося совершенно счастливым существа. Естественно, он ошибается. Потому что это именно Сэнди закрывает за ними дверь, едва только они входят в кабинет школьного совета, и, пока никто не видит, прячет ключ себе в лифчик. - Ну, - говорит Чад, беря в руки какой-то бронзовый трофей, один из многочисленных уродских кубков, пылящихся на полке с академическими наградами. – Я думаю, что теперь мы можем вернуться. Видишь, какой получается сюрприз. Нам показалось гениальным, если именно ты вручишь ему награду. Болван говорит: «Это большая честь», и Чад обязательно бы его возненавидел, если бы тот не был таким наивным. Его так легко удалось обвести вокруг пальца. Сэнди говорит: «Ой, дверь захлопнулась», а Чад притворно возражает: «Но она ведь была открыта, когда мы вошли», а Том глупо спрашивает: «А у вас есть ключи?», и оба, Сэнди и Чад, ему отвечают: - Упс. Из Чада получится охуенный актер, потому что когда он восклицает: «Проклятье, мы здесь заперты!», то даже бьет в запале кулаком по столу. Он видел подобное в «Бухте Доусона». Получилось очень реалистично. - Заперты? – Том впервые теряет самообладание. – Но, как же бал? И награждение? И Дженсен? Откуда-то издалека, примерно из школьного праздничного зала, доносятся взрывы смеха и звуки аплодисментов. Том это слышит, Чад это слышит, Сэнди это слышит. *** Один Эрик Крипке нихрена не слышит. Вернее, слышит, но как будто издалека, словно сквозь вату. Да, кто-то аплодирует, но у него прямо сейчас очень заняты руки и ему вообще не до того, чем там занимаются ученики. И даже пофиг, что он директор колледжа. Ну, ладно, фактически он, конечно, директор, но, боже правый, уже долгие годы ни одна женщина не совала ему свой язык в пищевод, и это так трудно – прятаться вдвоем за жалюзи, что некогда думать о каких-то дурацких аплодисментах. - Директор Гэмбл, я… - Зови меня Сара, - мощно выдыхает директор Олейтского колледжа где-то в районе его шеи. – Эрик. - Крипке. Зови меня Крипке. - Крипке! Ой, это кажется вовсе не женский голос, и доносится он откуда-то извне, а не изнутри полного страстных вздохов влажного пузыря, куда Эрик Крипке был погружен последние десять минут. - Директор Крипке! Пора вручать премию! Освободиться от ввинчивающегося штопором в горло поцелуя почти невозможно, но Крипке, как настоящий директор, делает это, потому что настала пора спуститься с небес на землю и подумать о ком-то еще. О Джареде и о Дженсене, например, и – ах, да! – о премии. *** Если бы у Дженсена сейчас кто-то спросил про Тома, он ответил бы: «Ммм, а кто это?», и даже если бы уточнили: «Ну, Том, Том Веллинг», он все равно бы не понял: «Э-э-э, простите?», потому что если он и ищет кого-то прямо сейчас, то это вовсе не Том, и если бы даже он был в состоянии врать сам себе, что никого не ищет, реально, то что, блядь, он делает здесь, за кулисами, позади сцены, если не хочет найти… - Дженсен? - Кензи? Она кажется очень довольной, в костюме Четвертого иудея и очень счастливой. Она задает Дженсену столько вопросов сразу, что не оставляет возможности ответить ни на один. Сначала: «Какого хрена ты здесь делаешь?» - «Я ищу…», а потом: «Ты должен быть внизу!» - «Да, хорошо», и в конце концов: «Предполагается, что ты должен быть в зале, чтобы подняться на сцену за премией!» - Э-э, что? Ясно, что она проболталась. Кензи в ужасе прикрывает ладонью свой рот. - Кензи, что еще за премия? Она продолжает держать руку у рта и отрицательно машет головой из стороны в сторону. Со всей силы. - Кензи, если ты сейчас же не скажешь мне, что за премия, я расскажу маме, что ты пишешь порно в интернете. - Извините, - она убирает руку, чтобы ответить. – Это эротическая литература. - Объяснишь это маме. Посмотрим, как у тебя получится. Она сердится и краснеет, а потом говорит: «Ты не заслуживаешь никакой премии!» и, сорвавшись с места, бежит между римлянами и иудеями, пока Дженсен не успел схватить ее за тунику. Но у него даже нет времени попробовать это сделать, потому что Крипке уже на сцене, с премией в руках, и ох, блядь, если Джаред имеет к этому какое-то отношение, то он покойник. Покойная Мария Магдалина. Конец. Дженсен планирует его задушить. Притянуть эту упертую голову за ноздри, а потом придушить. Думает… Ни о чем. Стоит за кулисами, смотрит на сцену и уже не думает ни о чем. *** То, что происходит потом, похоже на тишину. Конечно, это не настоящая тишина. Джаред уверен, что люди продолжают между собой разговаривать. Уже некоторое время Крис и Стив играют песни, которые ему незнакомы, и они не перестали играть, аккомпанируя Крипке торжественной мелодией, пока тот говорит. И Джаред даже знает, что именно говорит директор («Большое спасибо нашим королям бала за музыкальное сопровождение, конечно, это не хеви-метал, но тоже довольно неплохо»), знает потому, что сам лично предложил ему это сказать («Перед тем, как завершить наш чудесный праздник, я хочу попросить вашего внимания, потому что мы хотим, точнее наш колледж хочет, вручить последнюю на сегодня награду»). Так что, если есть музыка и говорящий Крипке, то никак не может быть, что вокруг тишина. Но Джаред не слышит. Или, скорее всего, какая-то его часть все-таки слышит, но это не та часть, которая имеет значение. А та часть, которая имеет значение, по горло застряла в Дженсене, и уже которую неделю находится там. Сейчас они смотрят друг на друга, каждый со своей стороны сцены, окруженные людьми, но остающиеся в одиночестве, оглушаемые музыкой, но пребывающие в тишине, разделенные непониманием, но возможно – только возможно – нащупывающие пути друг к другу . - Джаред, пожалуйста, подойти к микрофону, - Крипке смущенно покашливает. – И постарайся больше не изображать здесь Бродвей, мы будем тебе благодарны. Я просто хочу, чтобы ты присутствовал на вручении нашей специальной премии в честь первого выпускного бала, посвященного интеграции. Премии, которая родилась этой ночью, и которую мы собираемся вручать ежегодно, чтобы этот выпускной не стал исключением, а превратился в традицию. Джаред приближается, не отрывая взгляда от Дженсена, ну, потому что как можно перестать на него смотреть? Невозможно. Эти глаза прижимают его к земле и в то же время поднимают ввысь на тысячи километров. Люди наблюдают, хлопают, смотрят, Крипке объясняет, что речь идет о почетной награде, которая будет каждый год вручаться ученику, который своим примером будет подавать пример другим и своей работой вдохновлять других на работу. Тому, кто больше всего сделает для интеграции и, что намного важнее, для всеобщего комфортного сосуществования в стенах колледжа. У Джареда была заготовлена речь, которую он собирался сказать со сцены, обращаясь ко всем собравшимся, хотел попытаться объяснить, что у каждого перед Дженсеном есть своеобразный долг, который им никогда не удастся вернуть в полной мере. Но он не может, потому что смотрит на Дженсена, открытым, ничего не скрывающим взглядом, не отрываясь ни на секунду. - Я собирался сказать длинную речь, - признается он аудитории. – Но я не оратор. И тем более, я тут вообще ни при чем. Я очень рад, что премию получит тот человек, который больше всех этого заслуживает, и не только в этом году, а вообще, который даст этой премии имя, для того, чтобы мы никогда не забывали, какими мы можем быть, если приложим усилия. – То, что он хочет сказать на самом деле, слишком интимно для того, чтобы быть озвученным перед двумя тысячами человек, но он так или иначе постарается донести это. Ты сделал меня лучше. Вот так просто. – И для меня это большая честь вручить Первую премию имени Дженсена Эклза организатору этого выпускного бала Дженсену Эклзу! Сначала Дженсен продолжает стоять молча и неподвижно, прищурившись, вглядываясь в его лицо. А потом улыбается, быстрой, едва заметной улыбкой, которую Джареду хочется потрогать кончиками пальцев и чувствительной поверхностью языка. Джаред не может сказать, хлопают ему или нет. Он только знает, что делает несколько шагов по направлению к Дженсену, а тот точно так же идет навстречу ему, и, когда Дженсен берет награду, их пальцы легонько соприкасаются, словно едва уловимый вздох, который вроде бы был, а вроде бы не был. Дженсен опускает голову и смеется, Джаред понимает это по морщинкам, собравшимся вокруг глаз. Потом оглядывается по сторонам. Кейн пожимает плечами и что-то бормочет сквозь зубы (что-то вроде «на меня не смотри, детка»), Стив широко улыбается. А когда Дженсен чешет себе затылок, Джареду приходится отвести взгляд, чтобы не поцеловать его. Прямо здесь и сейчас и в жопу все обстоятельства. Он ждет, что Дженсен что-нибудь скажет. В конце концов, он три года был чемпионом Дискуссионного клуба. И меньше всего ожидает, что тот сделает такое высокомерное лицо, довольно зло улыбнется и возьмет из его рук премию так, будто это не что иное, как очередная тупая шутка и издевательство. Вот он, Дженсен, во всей своей красе, во всегдашнем своем дурном настроении, без этой маски воспитанной скромности, за которой скрывался все время. Настоящий Дженсен, возникающий из небытия. И это охуенное зрелище, когда Дженсен вызывает настоящую овацию, просто сказав в микрофон: - Знаете что, придурки? Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО этого заслуживаю! Крипке свистит. Стив бьет по струнам. Кейн кричит: «Заслуживаешь, детка!». А рок-группа начинает играть финальную песню из «Офицера и джентльмена», если Джаред, конечно, не ошибается. Ебаная слезливая баллада, с какими-то примитивными сладенькими словами, о преданности и любви, ебаная пасторальная мелодия, которая заставляет Джареда сделать нечто нежное и чрезвычайно глупое – а именно, наклониться, облизать губы и вплотную приблизиться к Дженсену. - Поцелуй меня здесь, Падалеки, и ты покойник. Крис как раз увлеченно подпевает: «Любовь возносит нас туда, где нам хорошо», когда Дженсен бесцеремонно стаскивает Джареда со сцены. *** В кабинете школьного совета Том Веллинг пытается объяснить Чаду основные правила игры в Pictionary без игрового поля. В конце концов, им же надо как-то себя развлекать, пока кто-нибудь не обнаружит их исчезновение. Вероятно, это в скором времени произойдет, потому что Том на сто процентов уверен, что Дженсен уже организовал целую экспедицию для того, чтобы его отыскать. Девять часов, тридцать минут. Какой, нахуй, Том Веллинг? Дженсену явно не до него.