Настоящее
В его крови навсегда застыла магия — кусками тающего по весне льда, плывущего по реке Рашемен, острием обломанной стрелы в ране — и он чувствует, как холод поднимается к самому горлу, как режет что-то внутри острыми ледяными лезвиями. Вельга улыбается, когда Нишка рассматривает телтора-росомаху на пути; дух никого не боится, уповая на мерцающие бело-голубым светом когти, на острые зубы, сотканные из светлой поволоки — и единственное, о чем думает Рандири — о том, что росомаха может рассказать кому-то о встрече. Ведьмы поклоняются духам, да, но союз — всегда обоюдное решение. — Оно не опасно? — спрашивает она растерянно, и Вельга пожимает плечами: — Я не знаю. Не уверен. Правда, он может и напасть. Нишка смотрит на него растерянно, и Вельга не выдерживает, фыркает, на что она закатывает глаза. Чем они ближе к Мулсантиру, тем все серьезнее. Полудемон с мудрёным названием «тифлинг» все чаще молчит, все реже спрашивает его о чем-то — а после того, как он сдуру послушался Ганна и сказал ей про осколок, она и вовсе потеряла к нему всяческое доверие. И не то чтобы Нишка думала, что он может убить ее — этот этап они миновали давно, как-никак, после той ночи на корабле прошло много времени — однако Нишка не из Рашемена и не привыкла к тому, что ее мысли известны кому-то, кроме нее. Но в полной духов стране поневоле ждешь этого и, какое бы прошлое ни было у Вельги, он рад, что вернулся домой. — Слушай, — будто бы невзначай произносит она, и будь они в Невервинтере, в Эльтургарде, на мосту Борескира — Рандири принял бы легкий, ничего не значащий беспечный тон за чистую монету. Но в Рашемене его глаза будто заново открываются, и потому он видит, как ее хвост нервно бьет по земле, выбивая облачка пыли, как упрямо она держит лицо, потому что долго готовилась к этому разговору. И опять улыбается — знает, что Нишку улыбка всегда нервирует. — Откуда ты знаешь про осколок? — тифлинг сбрасывает личину смешной, болтливой девчонки и становится крайне серьезной. — Я никому про него не говорила. Никто не знает. — Никто, — спокойно подтверждает Вельга, внутренне напрягаясь: некоторым вещам еще не настало время быть сказанными, мало ли к чему приведет их появление на свет не в то время. — Однако Ганн знает. — Кто он такой, твой Ганн? — тифлинг идет быстро, сама сказала, что они двое должны быть в Мулсантире до заката. — Ты мне про него ничего не сказал, только то, что нам надо ему помочь и что он могущественный маг. Неприятно знать не все — однажды мои дружки из лелдоновской гильдии забыли мне сказать, что перед входом в логово ловушка со святой водой. На меня попало чуть-чуть, хоть я и уклонилась. — Зачем делать такую ловушку? — растерянно уточняет он, и в этом вопросе ему не помогают даже глаза Рашемена. Нишка закатывает глаза: — Для меня, конечно, — тифлинг хмурится. — Кто же упустит возможность посмеяться над демонской девкой? — Как каргово отродье, — замечает он, и она переводит на него недоуменный взгляд: — Кто? — Неважно. Они идут вперед, и раненая в одной из последних стычек с бандитами рука немного ноет из-за сбившейся повязки — накладывали наспех, делали из хрусткого от ледяной речной воды тряпья, оторванного от одежды убитых. Вельга достаточно изучил ее, чтобы понимать, что она ждет ответа. — В общем, — начинает он. — Я был времионни, я говорил. Магом. В Рашемене времионни живут далеко от людей. Чтобы не мешать ведьмам. Я… Я с четырех лет был с ними. Я плохо помню… — А теперь к сути. — Да… — Вельга чувствует себя так, словно идет над бездонной пропастью по канату — не сказать больше, чем надо Ганну, не сказать меньше, чем хочет Нишка. И одна ошибка — смерть. — Видишь ли, не всем времионни это нравится, потому что мы ведь такие же, как и ведьмы, просто мужчины! Это глупо — думать, что мы можем принести зло! — К сути, — чеканит Нишка. Хвост ее мотается из стороны в сторону, пока Рандири судорожно придумывает слова, пока вспоминает заготовленные фразы. — Мы сбежали, — говорит он. — Нас было всего семеро, и я тогда был самым младшим. Мне было всего шестнадцать, однако учитель решил, что я могу стать свободным вместе с ними — а он заменил мне отца, понимаешь? — у Нишки непроницаемое лицо, но он видит, что она не может понять по-настоящему — и это отвратительное чувство. — В общем, — он слегка тушуется. — Мы сбежали, но нас нашли. Не сразу — мы были в бегах полгода — но хатран отправили против нас отряд берсерков. — И ты хочешь сказать, что обученному магу сложно размазать пару воинов по стенке? — фыркает Нишка. — Я знала не так много магов, но если бы ты мне сказал, что Кара… — она запинается. — Что Кара не смогла бы сжечь отряд дровосеков с мечами, я бы посмеялась. — Дело не в том, — разочарование охватывает его вместе с чем-то, похожим на отвращение. — Они наши братья по крови, они рашеми, как и мы. — Да какая разница? — изумляется Нишка. — Ты думаешь, что если я встречу на другой стороне тифлинга, я встану на другую сторону? Это глупо. — Ты не понимаешь, — упрямо говорит он. — Так что про Ганна? — она еле сдерживает свое раздражение. — Или ты решил увести тему к моему неумению различать хорошо и плохо?! — Тогда Ганн спас меня, — поясняет Вельга. — Я единственный выжил. — Угу, — тифлинг замедляет шаг. — А теперь говори то, что ты не хочешь никак сказать. Если хочешь, я тебе даже прямой вопрос задам: как именно он тебя спас? Перерезал им всем горло? Покидал огненных шаров? Может, разрубил их на семь кусочков? — Нишка бывает крайне проницательна, и Вельгу это порой злит — но не так ли и она себя чувствует, когда он ошарашивает ее своим знанием о том, что никто не должен знать? — Я, правда, думаю, что это сделал не он. Иными словами, — она останавливается, и Вельга замирает чуть впереди. — Произошло то же самое, что и на корабле. Да? Последнее слово звучит, словно бросок наугад, и только потому рашеми понимает, что Нишка и впрямь бродит в потемках, бросая предположения, как мелкие камушки в пропасть — узнать, где правда на самом деле. Однако он не видит никакого смысла лгать. Она и так ему теперь мало доверяет. — Да, — тифлинг смотрит на него настороженно. Он продолжает. — Ганн дал мне силу в обмен на… Временное помутнение. Но он меня спас. — Зачем? — хвост дергается. — Почему ты? — Я не знаю, — он спешно выравнивается, балансирует на канате — и так уже сильно отклонился в сторону. — Он просто помог. Этого мало? Мало того, что тебе помогли и спасли жизнь? Нишка переводит взгляд на стены Мулсантира и долго молчит. Потом внезапно вновь поворачивается и идет к воротам, на ходу бросая: — Ты прав. Это очень много.Прошлое
Хвайлун бормотал заклинания, призывал духов верного пути, но ветер задувал угли едва начинавшего разгораться зачарованного костра и сбивал все ориентиры. Хвайлун шипел ругательства своим хриплым, сорванным голосом, а Вельга молчал и жался поближе к настоящему костру, дарящему тепло и свет. Кайлих, его наставник, молчал, гладил своего угольно-черного ворона, который больно щипался каждый раз, как Вельга пытался его погладить. Рандири не был уверен, но ему казалось, что учитель жалеет о побеге — и не понимал, почему. Сам он попал в обучение поздно, только в одиннадцать лет, а до того был слабым, постоянно болел и не мог даже выйти на улицу, не то чтобы воспользоваться своим даром. Однако стоило ему окончательно выздороветь — видимо, помогли многочисленные жертвы Окку и покровителю рода Вельге — все пошло наперекосяк. Стоило ему случайно создать огонь в камине, как хатран забрали его, вырвали из рук плачущей матери — подумать только, в семье отмеченного множеством битв берсерка родился колдун — и увели к таким же, как он. И пусть Вельга дважды сбегал по дороге, хатран ловили его очень легко, как волчица ловит детеныша, не сумевшего далеко отбежать. Времионни были добры, но он чувствовал себя чужим среди них, как будто каргово отродье: никто больше и не думал о побеге, никто больше не чувствовал, как же несправедливо то, что делали хатран. Времионни были добры, спокойны и внимательны к нему, но все же в каждом их жесте он видел равнодушие — застывшую ледяную реку, где под толстой коркой льда не видно ничего. — Хвайлун, успокойся, — наставник поднял поблекшие от старости глаза, похожие на рыбьи. — Чары хатран укрывают эту землю. У нас ничего не выйдет. — А тебе хотелось бы вернуться? — раздраженно спросил тот, вскидываясь и ощериваясь, как бешеный волк — вот-вот пена закапает с острых клыков. Но от костра, бросающего зеленоватые блики на его лицо, отступил. Вельга молчал, переводя взгляд с одного на другого. Ему бы хотелось помочь, но он не знал, как. — Может быть, — спокойно заметил Кайлих, вытягивая руку и провожая улетающего ворона задумчивым взглядом. — Однако мое право — умереть свободным. — Так ты хотел бы уйти? — твердый голос Хвайлуна будто встряхивал душу. — Я уже сказал, что нет. Задувай костер мертвых, духи не ответят нам. Не сегодня. Хвайлун забросал зеленые угли магическим песком и подсел поближе к алому, настоящему пламени, протянул руки с узловатыми венами к огню. Вельга пытался стать еще меньше, чем был: в последнее время старший времионни все чаще напоминал собратьям, что они зря взяли бесполезного юнца, что скоро Рандири сам убежит — а слушать это было обидно. Впрочем, к обвинениям в бесполезности он привык: могучий воин, его отец, относился к нему со смесью жалости, стыда и презрения, пытаясь и вовсе забыть о том, что у него есть сын. Мать, напротив, приносила жертвы Триединой богине, великим духам, молила телторов дать ребенку силу, верила во все приметы, обходя храм Келемвора стороной. Вельга не знал, почему выздоровел, почему смог даже научиться паре приемов битвы на мечах, но был бесспорно за это благодарен — в кои-то веки отец смеялся вместе с ним, гордился им и порой трепал по волосам, рассказывая истории о своих многочисленных сражениях, о могучих ведьмах, помогавших ему биться, но иногда умолкал, смотря куда-то в вечность — и мать такими вечерами тихо плакала у маленького алтаря, украшенного перьями священных птиц Бхаллы. А потом были только хатран, чьи маски казались ему личинами страшных чудовищ, те, кто и увел его к равнодушно-отрешенным времионни. — Щенок, — зло пробормотал Хвайлун, устраиваясь поудобнее. Он промолчал.