Настоящее
В нем засел осколок той самой Тени, которую любой рашеми стремится избегать — черная, блестящая змея пожирает остатки его воли, истончая тот барьер, которым он закрылся от нее… Нишка молчит — бледная и упрямая, как сотня духов, она лежит на кровати и не встает. Банальная болезнь Рашемена, к которой организм тифлинга был не готов: такое и смешно, и грустно, но горящая, как в огне, Нишка со слабыми руками, почти беспомощная — вовсе не смешная. Она молчит, только пьет горячий бульон, который Вельга ей приносит и бездумно вертит в пальцах то золотую монету с отверстием посередине, то пресловутый осколок — уже не таясь. Поначалу он жадно вглядывается в переливы света свечей на потускневшем серебре, но потом пыл его угасает: ничего особенного, Вельга вряд ли сумел бы отличить его от других кусков серебра, от любой заготовки ювелира. Но это касается только зрения — часть души бушует и воет, когда чувствует рядом с собой пусть только часть, но силы смертоносного клинка, а несуществующая рана на палец правее сердца ноет, как застарелые шрамы перед дождем. Нишка все молчит. Рандири пытается заговорить с ней, но тифлинг игнорирует его с завидным упорством, и он оставляет все попытки: молчание между ними не столько враждебное, сколько растерянное — сказано одновременно слишком много и слишком мало, если бы Вельга не знал разгадки этой тайны, ни в жизнь бы не приблизился к ответу. Он не знает, каково ей сейчас, потому что зрение Рашемена тоже не дает всех ответов, потому что он сам боится идти дальше, чем самые поверхностные эмоции: слишком страшно с головой окунуться в чувства другого, слишком страшно потом не выплыть на берег и потерять себя. — Итак, — говорит она однажды, рассматривая скопившуюся на потолке копоть. — Ты просто помогаешь своему Ганну? Говори просто «да» или «нет». — Да. — И этот Ганн на Теневом плане? Обитает там уже… ну, по крайне мере, два с хвостиком года, что мы сюда добирались? — Да, — на самом деле больше, но здесь даже всматриваться не надо, чтобы понять, что Нишке сейчас не нужны новые знания, которые еще больше ее запутают. Вельга рад тому, что ему не нужно добавлять новых фактов — их будет слишком сложно объяснить. — И он маг? — продолжает тифлинг, поворачивая к нему голову и пристально всматриваясь в его лицо. Окно в комнате слишком маленькое, да и день клонится к закату, так что вряд ли она может что-то толком увидеть — но Вельга не привык ее недооценивать, у Нишки, как он успел уяснить за время пути, всегда найдется в рукаве пара-тройка сюрпризов. Умение видеть в темноте вполне может входить в их число. — Да, — Рандири чувствует подвох, чувствует, что от ответа на этот вопрос многое зависит, чувствует, что дает неправильный ответ — но в конце концов, он и раньше говорил об этом, противоречие своим же словам будет выглядеть подозрительным. — Нет, — Нишка снова отворачивается, протягивает руку вверх, и монетка появляется в ее тонких пальцах словно сама по себе. — Я не знаток волшебства. Но не могут волшебники выжить на Плане Теней, не могут вселяться в людей. Скажи ты, что он чернокнижник — и то я бы тебе не поверила. — Но ты же не говорила мне этого на протяжении пути, — хмуро отзывается рашеми, злясь сам на себя: не сумел придумать ничего лучше. Впрочем, откуда ему было знать, что в Невервинтере — да и вообще на Побережье Мечей — даже воры неплохо осведомлены о магии? Видимо, он слишком привык к тому, что ведьмы из всякого фокуса делают таинство, недоступное простым людям. — Я подумала, что в Рашемене другая магия, — меланхолично отзывается тифлинг. — Но эти твои времионни колдуют… ну, почти так же, как те маги, которых я видела раньше. Жесты другие, не спорю, но основа одна и та же. — Он не совсем маг, — говорит Вельга, мысленно выстраивая новую ложь, уверяя себя, что говорит правду. — Он и правда умеет колдовать, но это не магия времионни. — Так зачем ты мне лгал? — голос Нишки насквозь пропитан раздражением. — Так сложно было все толком рассказать?! — Будто ты бы мне поверила, — огрызается он. — Ты после того, как узнала, что мне известно об осколке, хотела уйти! — Ну извини, — шипит тифлинг в ответ. — Не каждый день узнаешь, что твоя тайна известна какому-то мальчишке, которого ты первый раз встретила на корабле! — Если бы я сказал тебе обо всем на корабле, ты бы меня сначала убила, а потом бы подумала, — упорствует Рандири. — И вообще — ты ненамного меня старше! Всего на… — он осекается и глупо — наверняка глупо — рассматривает ее несколько секунд. — А… сколько тебе лет? — Между прочим, — фыркает Нишка. — Это неприличный вопрос. Но ты хотя бы не спросил, каково это — с хвостом в постели, так что я отвечу: мне двадцать восемь. Ну, будет двадцать восемь в этом году. — Значит, — он упорно делает вид, что не покраснел. — Значит, ты старше меня всего на четыре года! — Ты так краснеешь, словно на все десять, — язвит она, неприкрыто наслаждаясь моментом. — Да ладно тебе, я же не в койку тебя зову! Он передергивает плечами. Нишка внезапно хмурится и становится серьезной. — Так, — она нервно трет левый рог, который в свете заката, пробирающегося в небольшое окошко, отливает плавленой медью. — Давай договоримся: без секретов. Мне не улыбается пробираться по всей твоей странной стране с человеком, которому я не могу доверять. В Рашемене и без того довольно опасностей, согласен? Вельга кивает, не отводя глаз, хоть он и понимает, что без секретов тут не обойтись — и не то чтобы он не доверяет Нишке, просто… просто он привык держать все это в секрете. Так проще. Да и Ганн сам все лучше объяснит, когда они вытащат его. — Начнем, — Нишка устало закрывает глаза. — В чем еще ты мне соврал? — Я начал обучение у времионни в одиннадцать лет, — говорит он. Тифлинг вскидывает бровь: — Серьезно? И почему? — Поздно проявил способности, — пожимает плечами он, смутно надеясь на то, что одного признания хватит, чтобы отвести ее подозрения — и в кои-то веки ожидания оправдываются. Вельга смотрит на нее: условия этой незаключенной сделки известны всем, секрет за секрет — и Нишка коротко хмыкает: — Понятно… — она прикрывает глаза и глубоко вздыхает. Рандири автоматически отмечает, что надрывный кашель, который мучил ее несколько дней, уже прошел. — Ну, а я… я ищу серебряный меч. Вполне возможно, что в виде вот таких вот осколков. — Почему в Рашемене? — спрашивает он просто так — он знает ответ, и детали мозаики начинают складываться. Серебряный меч, осколки, старые сказки… что-то во всем этом есть, думает он рассеянно, что-то есть — но не хотелось бы ему знать правду, пусть даже он и прекрасно понимает, что эту правду в один день швырнут ему в лицо. — Моя подруга, — Нишка хмыкает, с непонятной язвительностью добавляет. — Подруга, да. Она владела этим мечом, но явилась из Рашемена уже без него. Он где-то в этих краях, я точно знаю. — От… этого следопыта? — осторожно спрашивает он, и тифлинг вскидывает на него настороженный взгляд. — Да, — коротко отзывается она, не отводя глаз. — Во всяком случае, он хоть что-то мне рассказал. Только вот он сам не знает, где Ирви оставила этот проклятый клинок. Они молчат. Хозяйская кошка запрыгивает на кровать Нишки, и она вяло пытается отогнать ее хвостом с тонкой кисточкой, который Рандири может сравнить разве что с крысиным, но полосатая зверюга только урчит и пытается поймать его. — Вельга, — вдруг говорит она мягко — словно перетекающий под пальцами шелк из Тэя, под которым таится смазанный ядом клинок. Нишка ведь все понимает, видит, что его не обмануть, и теперь специально увиливает, чтобы заставить его нервничать, возможно, в надежде, что он сболтнет лишнего. — Твой… Ганн. Он, случайно, ничего не знает о Пожирателе Духов? Удар под дых. — Ч-что? — осторожно переспрашивает он. Тифлинг и не смотрит на него — снова поглощена игрой с монетой. — Можешь не отвечать, — пожимает она плечами. — Ты-то явно что-то знаешь про него, верно? Про Пожирателя, я имею в виду, — ее тон абсолютно спокоен и равнодушен, хотя единственное упоминание кошмара, убивающего самую душу, самую суть Рашемена вызывает в нем смутное беспокойство: суеверия. Не дразни телтора, не переходи улицу с левой ноги, не броди по городу ночами, иначе тебя утащат тени. — Я слышал легенды, — пожимает плечами он. — Как и всякий рашеми. — Однако ты ничего не знаешь про последнего Пожирателя? — слишком прямые вопросы, от которых нельзя увильнуть. — Нет, — Вельга сам пытается поверить в то, что говорит, хоть получается из рук вон плохо. Ганн сам все расскажет, нет смысла что-то пояснять сейчас. Да и все путаные объяснения только повредят — Рандири честно пытается себя в этом убедить, понимая, что на самом деле он просто боится. — Ясно. Нишка молчит, и повисшее между ними молчание — выжидающее, похожее на настороженность дикого зверя, вслушивающегося в шорохи леса, чтобы узнать, угрожает ли опасность или можно успокоиться. Рандири кажется, что он весь как на ладони, что тифлинг видит его насквозь, как стеклянного. — Так этот твой Ганн оказался на Плане Теней после битвы? — спокойно уточняет она, и рашеми медленно кивает: — Да. Я говорил. — Что мешает ему выбраться обратно? Ответ «магия» не принимается. — …Волшебство? — Агрх, — щелкает хвостом Нишка. — Ты безнадежен, рашеми. Абсолютно. — Угу, — улыбается он, ощущая, как страх, свернувшийся внутри холодной черной змеей, прячется вглубь его души, как склизские кольца перестают касаться внутренностей. — Так мы в итоге идем к Эшенвуду? — Да что мне еще остается делать, — кривится Нишка. — Может быть, найдется еще один союзник. Она о чем-то умалчивает — но Вельге достаточно и своих секретов, чтобы копаться в чужих. Он просто рад, что выскользнул из хватки тифлинга, не выдал тайны — но его мутит от обмана. Воспоминания о том, что когда-то все было иначе, кажутся снами. Как и воспоминание о Ганне.Прошлое
Он видел все как будто чужими глазами — переплетенные свет и тьму, которые сцепились змеями, мерцающую лунным и звездным светом опушку, ядовито-зеленый костер, около которого сидел человек. Взгляд его был теперь иным, словно он видел сразу два слоя, словно его сознание раскрошилось, словно он делил с кем-то свое тело. Он двинулся вперед, рассекая пространство, словно воду — свое тело Вельга чувствовал одновременно и легким, как пух, и невыносимо тяжелым, словно отлитый из свинца двуручный меч — но все равно шел вперед, не размышляя и не теряясь. Здесь все было странно правильно, здесь все было странно мирно — но и равнодушно. Свет, отбрасывающий на все синеватые отблески, лился откуда-то сверху, но Рандири не обращал на это внимания. Он шел к человеку, сидящему около костра духов — в зеленом призрачном огне то и дело мелькал силуэт, вспыхивали призрачные перья, но едва стоило приглядеться, все пропадало — а человек всматривался в пламя, пусть и непонятно, зачем. Вельга не знал, прошли ли секунды с тех пор, как он сделал первый шаг, или часы, или месяцы — но это было не так уж и важно. Важно было другое. Сидящий у костра не был человеком. Голубоватый и зеленый цвета отбрасывали на его фигуру перемешанную цветную тень, но даже так Вельге было видно, что его кожа цвета синих сумерек, что его черты лица не похожи на рашемские; даже так Вельга видел каргово отродье — плод уродливого, противоестественного союза. Но ему не было страшно. — Ты мне должен, — сказал незнакомец, не размыкая губ. Он поворошил длинной палкой в костре духов, подкинул пару веточек странного серо-лилового цвета и только тогда повернул голову к Рандири. Глаза каргова отродья — застланные серебром, без белков и зрачков — напугали бы Вельгу раньше, но в этом лесу не было страха, только равнодушное отчаяние, то, когда уже ничего нельзя изменить. Об этом горе шелестели деревья странного леса, похожего на Эшенвуд, об этом тоскливо кричали перелетающие с ветки на ветку птицы, чей крик не тревожил воздуха. — Нет, — сказал Рандири, но не издал ни звука. — Нет, — повторил он, но результат был тем же. Каргово отродье рассматривал его ничего не выражающими мертвыми рыбьими глазами, а затем снял со своей шеи и протянул ему оберег — причудливую руну, сплетенную из сухих веток и украшенную засушенными ягодами. Вельга осторожно коснулся его, и тело пронзила боль — застилающая взгляд темная хмарь, впивающаяся в кожу острым лезвием, взгрызающаяся во внутренности голодным падальщиком. Рандири бился в агонии на земле, и голубой свет падал на него, как коршун, ослепляя, раня и калеча. Амулет, который незнакомец надел ему на руку, жег кожу, как раскаленная лава — но сбросить его у Вельги не получалось. Все закончилось внезапно. Только что боль съедала его заживо, и вот — уже отступила, скалясь бесплотной тенью из окружающего поляну сумрака. Но Рандири не мог оправиться так быстро — и он лежал, бесцельно смотря на исковерканные, неправильные звезды, на горящую синевой луну и молчал. Говорить смысла не было, но и уходить отсюда он не хотел — слишком спокойно. — Ты мне должен, — повторил незнакомец, наконец, поднимаясь с расстеленного на земле теплого плаща и смотря на него сверху вниз серебряными глазами, похожими на холодный водоворот. — Я тебя спас. — Это неправда, — тихо сказал Вельга, осторожно поднимаясь: тело все еще ныло, словно ему выкручивали руки и ноги. — Я мертв. Наверное. — Я позвал тебя сюда, — незнакомец покачал головой. — И надо бы начать с самого начала. Меня зовут Ганнаев, Ганн-из-Грез. Я шаман духов, Ходящий-по-Снам. И ты должен мне. Я тебя спас. Охотившиеся на тебя мертвы, ты можешь начать все заново, но перед тем — я требую с тебя твой долг. — Наверное, — растерянно сказал он, чувствуя, как в нем поднимает голову странная убежденность в правдивости слов Ганна. Он взглянул на свои руки — и отшатнулся, увидев кровь. — Я помог тебе, — пояснил шаман. Глаза его были закрыты, но даже так на его щеки падал слабый сверкающий свет, словно отраженный от снега. — Твоими руками, но помог тебе я. — Так не бывает, — тихо сказал Рандири, чувствуя себя глупцом. И повторил, но на этот раз с большей убежденностью. — Так не бывает. Ганн не ответил. Он молча вглядывался в изумрудное пламя, время от времени подкидывая в него тонкие ветки, похожие на скрюченные пальцы. Вельга поднялся с земли и, не зная, что ему делать, сел с другой стороны костра. Однако охватившее его чувство правильности только встревожило Рандири и он едва не встал с земли — но один взгляд Ганна остановил его. — Я дал тебе часть этого места, — сказал шаман, чуть улыбаясь, и улыбка эта была страшна так, что Вельга оцепенел и даже не почувствовал, как тонкий шнурок, на котором держался оберег, соскользнул с его руки уже без сплетенной руны. — Ты мой должник. И ты отдашь долг.