Настоящее
На нем тлеет смутный аромат вечного страха и тоски загнанного зверя, который любой дух учует издалека… Сквозь полуразрушенный гарнизон Озера Слез они проходят подозрительно спокойно: принести жертвы на особом алтаре, изукрашенном священными символами, закутать Нишку в плащ, чтобы не показывать ее чужую, демонскую природу, ежесекундно задерживать дыхание и ждать, ждать, ждать хриплого ведьминского оклика, заранее сжиматься от ощущения беды — но ничего не происходит, и они вдвоем входят в таинственный и непонятный Эшенвуд. Он встречает их перешептыванием листьев и смутным, но осязаемым, как марево защитного заклинания, недоверием. Лес опасается их, наблюдает глазами телторов, изучает нюхом диких зверей, готовый в любой момент протянуть руки-ветви и превратить их тела в кровавую кашицу, готовый уничтожить угрозу своему покою. Кроны деревьев неодобрительно шелестят, и в этом Вельге чудится мрачное предупреждение — знать бы только, будет ли оно последним. Эшенвуд ощутимо враждебен — как прижавший уши к голове зверь, скалящий желтоватые клыки — и ни ему, ни Нишке, ни даже Ганну не справиться с лесом, если он и правда вздумает атаковать. Вельга жалеет о том, что никогда толком не слушал ведьм и времионни, о том, что не знает как умилостивить духов — а ведь обещал тифлингу еще на корабле, что от него будет польза. Остается только идти вперед, не тянуться к оружию при каждом случайном хрусте под ногами и пытаться всем видом выказывать уважение перед природой. Тифлинг сдавленно ругается, когда запинается о невидимую под снегом кочку, и Рандири реагирует слишком резко, слишком быстро: она растерянно смотрит на него, даже переставая шипеть проклятия в адрес как самого леса, так и Рашемена. Но Эшенвуд молчит, и рашеми немного успокаивается, чувствуя странную эйфорию и нереальность происходящего — словно прошел под носом у дракона, не разбудив его. Ему кажется, что ничего не было, что эту историю он просто когда-то слышал в таверне за кружкой горького эля: годы, потраченные на выживание в Рашемене и обучение воинскому искусству; годы, чтобы добраться до Берега Мечей и найти там Нишку; годы, когда он просыпался в холодном поту, забыв все, что видел во сне; годы с ощущением жжения метки на предплечье; годы, прожитые с холодной змеей, свившей кольца внутри него. Ему кажется, что все это неправда, что в реальности он давным-давно погиб на той самой поляне, где нашли последнее пристанище Хвайлун, Кайлих и остальные; что его тело много лет назад обглодали падальщики, а кровь успела впитаться в землю и вскормить ее. — Не нравится мне здесь, — бормочет тифлинг, нервно озираясь. — Будто за тобой наблюдают. — Так и есть, — пожимает он плечами, внутренне сжимаясь от привычного, въевшегося в кости, страха. — Эта… — Эта земля полна духами, — раздраженно обрывает его тифлинг. — Я помню, спасибо. Вельга неверяще осматривается, смутно вспоминает, какой красной была кровь в тот день — и, как и всегда, смешивает эту запятнанную, горькую память с чужой. Он привык за многие годы: вспоминать никогда не виденных людей, катать на языке незнакомые имена, чувствовать изредка ноющую боль на палец правее сердца. Он успел привыкнуть, но духи, как же странно ощущать все это. Не суть важно. Ключ от цепей так близко. Протяни руку и возьми. — Эй! — окликает его тифлинг, и рашеми тепло ей улыбается, чтобы сбить с толку. — Хватит, ты какой-то странный. Будто последние мозги растерял. Мы точно идем куда надо? Вельга кивает. Он слышал, что обычно разум сопротивляется такому кошмару, что сам вышвыривает прочь тяжелые воспоминания, но с ним все не так; тропы, по которым пробирались когда-то времионни заросли травой, но различимы его глазу. Рандири ведет их обоих сквозь чащу, сквозь неодобрительный шелест деревьев, переступает через застарелый, едва ли не гнилой, прелый страх — и молит, молит, молит духов о том, чтобы они помогли ему. Когда-то он едва не погиб, когда-то меч берсерка едва не снес его голову, но теперь все будет не так — пусть даже духи могут этого не признать, они ему должны. Он дуреет от собственной храбрости (глупости?), чувствует, как вырастают за спиной невидимые крылья, все чаще нервно озирается: успевает ли Нишка — и, видя, что тифлинг идет рядом, ускоряет шаг. Все ближе, ближе и ближе. Немного, совсем немного. Вперед. Он замирает, чувствуя, как кружится отчего-то голова, а ноги подкашиваются. Опушка расстилается перед ним, как ковер, остается переступить порог, остается только вернуться. И Вельге это уже не кажется простым. Долю секунды рашеми готов ринуться назад, бежать как можно дальше — но мысль проскальзывает так быстро, что он не успевает ухватиться за нее. — Пришли? — хмурится Нишка, ощутимо нервничает: взгляды невидимых телторов скользят по ним обоим липким медом, неприятно сладким и омерзительно вязким. Вельга только кивает, рассматривая поляну в надежде увидеть кости, может быть, даже найти кровь. Глупая затея — опушка настолько мирная и тихая, что невозможно даже представить… — Давай разжигать твой огонь, — говорит тифлинг нарочито громко: она всем телом подрагивает то ли от нервозности, то ли от настоящего страха. Вельга молчит. Вельга смотрит на то, как она сдирает траву со старого пепелища костра духов и не может тронуться с места. Тень хлещет его болью, как кнутом, и он вздрагивает всем телом, кидается на помощь Нишке. Его пальцы пачкаются соком, его руки дрожат от беспричинного страха, но она ничего не говорит — и он за это несказанно ей благодарен. Вельга чувствует себя так, как, наверное, чувствуют себя воры, пробравшиеся в чужой дом и хватающие все ценное, что им попадется, вслушиваясь в спокойное дыхание спящих хозяев. Рандири едва ли не колотит, как в лихорадке. Пепелище расчищено. Такие костры, как этот — Вельга помнит из уроков Кайлиха — невозможно полностью уничтожить, можно только укрыть от посторонних глаз, но земля так никогда и не восстановится полностью. Малодушно, но Рандири хотел, чтобы от него не осталось даже следа, чтобы поиски способов проникнуть в мир мертвых и вытащить Ганнаева продолжались еще хотя бы несколько месяцев. — Так нам надо переходить на План Тени? — уточняет тифлинг, вытирая перемазанные соком травы пальцы какой-то тряпкой. — Ты то говоришь, что да, то… — Ганн сказал, что не надо, — пожимает он плечами, садясь у давным-давно потухшего костра и всматриваясь в черный круг, обложенный замшелыми округлыми камнями: даже напавшие на них берсерки знали, что нельзя разрушать границу, это уже хорошо. — Я просто всегда думал… да неважно. — Скоро все закончится, да? — спрашивает она тихо, садясь рядом. Вельга кивает, морщится, отгоняя тревожные мысли, как надоевших мух: он в любом случае обязан Ганнаеву, нет смысла размышлять о «если» и «но». Рандири достает из рюкзака ступку и пестик, толчет травы, как когда-то учил Хвайлун, осторожно взывает к магии — словно подзывает одичавшего за годы одиночества пса — и чувствует, как лед, застывший когда-то у самого горла, тает и наконец-то не ранит его острыми иглами. Мир превращается в переплетение колдовства — нечто похожее на то, иное зрение, но куда надежнее и бледнее. Нишка молча принимает из его рук зеленые шарики заговоренных трав, внимательно, с интересом, рассматривает и кладет на старое пепелище. Трав много и, хоть рука устает, Рандири по-настоящему рад: осталось совсем чуть-чуть, и Тень больше не будет властна над ним; осталось совсем чуть-чуть, и страх перестанет грызть его; осталось совсем чуть-чуть до настоящей свободы — кажется, надо только протянуть руку, чтобы забрать ее, сорвать, как яблоко с дерева. У него никогда не было планов на будущее кроме тех, о которых говорил Ганн, но теперь он позволяет себе немного помечтать: можно стать искателем приключений, как Нишка, можно стать воином в одной из армий Фаэруна, можно даже найти обычную, простую, как трава-осока, работу и осесть где-нибудь в маленькой захолустной деревне. Или где-нибудь закончить обучение на мага… Рандири замирает на мгновение, а потом вновь продолжает работу. Стать настоящим магом в Рашемене — прятаться от всего мира, называть себя времионни и не видеть обычных, живых людей. А вот стать настоящим волшебником в другом месте — едва ли не мечта. В своем путешествии Вельга видел множество чудес, которые творили маги и колдуны: сотканные из огня драконы, магические фейерверки, россыпь светлячков, способных по мановению руки обернуться чем угодно — и он бы солгал, если бы сказал, что никогда не хотел быть таким же. Пусть даже уличным фокусником — все лучше, чем жить и умереть позабытым всеми отшельником в глухих лесах Рашемена. Кто будет по нему плакать? Духи этой земли? — Нишка, — произносит он осторожно, и, едва тифлинг оборачивается к нему и вопросительно приподнимает бровь, выдыхает. — Ты знаешь какую-нибудь школу магии? — Что? — она теряется настолько, что даже не кладет последний шарик трав к остальным. — В смысле… где учиться? — на быстрый кивок Рандири Нишка неопределенно пожимает плечами. — Помню только Академию в Невервинтере, но туда вроде непросто попасть. Хотя тебе тогда надо, — она на секунду осекается. — С Сэндом поговорить. — Изви… — начинает было Вельга, но тифлинг только досадливо отмахивается. — Не твои проблемы, — бросает она, и в ее голосе рашеми слышится упрямая злость. Нишка укладывает сплетение растолченных трав на пепелище. — Надо бы мне уже успокоиться… прошло ведь… да какое дело! Вельга решается и осторожно кладет руку ей на плечо, ожидая, что сейчас она дернется, не оборачиваясь, поднимется с земли и скажет что-то абсолютно нейтральное — но скажет таким тоном, что ему будет крайне стыдно и грустно. Но тифлинг — и вправду вздрогнув и сбросив его руку — только вздыхает: — У тебя, наверное, тоже куча слезливых историй, да? — Нишка искоса смотрит на него, растягивая губы в горькой ухмылке. — У всех они есть. Но с ними надо заканчивать. «Надо заканчивать», шепот в голове невнятен и почти неразличим — остается только догадываться о смысле слов — но Вельга так давно играет в эту игру, что уже не может ошибиться. Рашеми глубоко вздыхает, наполняя грудь прохладным воздухом Эшенвуда и смутно желая только одного — оказаться как можно дальше от этого леса. — Дождемся вечера, — говорит он хрипло, поднимаясь и оглядывая мирную зеленую поляну, посреди которой чернеет уродливое пятно костра духов, кое-как прикрытое шариками из трав. Пепелище приковывает внимание, как тянула к себе взгляд рашеми алая кровь в тот день, когда он едва не погиб. Ему кажется, что что-то не так. Что-то неправильно. Неверно. Странно. — Эй, рашеми, — тифлинг легко поднимается вслед за ним. — Давай хоть устроимся до этого твоего вечера. Вельга отгоняет беспричинный страх и кивает в ответ.Прошлое
Он все бежал, спотыкаясь о невидимые под снегом кочки и задыхаясь — казалось, что еще немного, и он начнет кашлять кровью, пятная алым белоснежный покров — но бежал, ведомый не столько гневным окриком, сколько собственным неистребимым желанием стать лучше. — Молодец, — кивнул воин ему, когда Вельга медленно успокаивался, расхаживая по утоптанному хрустящему снегу около него. Хотелось упасть и выхрипеть эту сухость в горле, но было нельзя. — Может, и станешь воином — если первая попавшаяся курица не заклюет. Фарнас громко расхохотался собственной шутке. Мальчик только кивнул. Размахивать мечом, подобно берсеркам, он не хотел, но выбора не было: Ганн с той ночи все чаще вторгался в его мысли и сны, напоминая о долге. Рандири не рассказывал об этом, но почти перестал спать — только дремал, не проваливаясь в глубокий сон — и оттого становился все слабее и слабее. — Постарайся выспаться перед завтрашней тренировкой, — в голосе Фарнаса послышалось отчетливое недовольство. — Ходишь как мертвец. Вельга улыбнулся, чувствуя, как тяжелеет голова, а веки начинают слипаться: день клонился к закату, впереди была еще одна ночь, после которой он будет чувствовать себя абсолютно разбитым и неуклюжим, как поднявшийся после спячки медведь-шатун — но заставить себя заснуть по-настоящему Рандири боялся. Поляна, которую он так часто видел в снах, начинала появляться в его кошмарах — в них она поглощала его, в них трава сначала начинала светиться странным огнем, похожим на сияние светлячков, а потом Вельга понимал, что его тело совсем прозрачно и он не может даже отогнать свет, режущий глаза. Тогда он начинал отходить к костру духов, чувствовал, как зеленый огонь начинал гореть сквозь него, кричал от боли… а затем просыпался. Но самое страшное было в другом. В этих кошмарах всегда был Ганнаев. Вельга не смог бы сказать, почему он так в этом уверен, но во сне он кожей ощущал внимательный, спокойный взгляд шамана, наблюдающего за страданиями рашеми и не пытающегося помочь. Это равнодушие и пугало Рандири до дрожи — пугало больше, чем воспоминание о сверкающем на солнце мече, готовящемся разрубить его голову как спелую тыкву. — Ты идешь или нет? — ворчание нового наставника напоминало рев недовольного зверя, и Вельга кинулся вслед за ним. Он до сих пор не мог понять, почему Фарнас — ветеран стычек с тэйцами, потерявший в битвах левую ногу и левый же глаз — решил взять случайно прибившегося к стоянке паренька на обучение. Вельга не обманывал себя: хоть ему уже было девятнадцать зим, он был слишком щуплым для того, чтобы ему кто-то дал больше пятнадцати, так что воин вряд ли углядел в нем какие-то задатки. Возможно, он просто хотел, чтобы ученик когда-нибудь предал его тело земле по обряду — но и это предположение Рандири не особенно нравилось. Оставалось только стараться стать лучше, вызубрить приемы, которым Фарнас обучал его со странным, едва ли не родительским терпением и не загадывать наперед. Как-никак, Ганнаев уже имел на него свои планы, так что строить свои собственные было по меньшей мере глупо. На стоянке они разделали убитого по дороге оленя и начали заготавливать мясо: простая работа, которая помогала отвлечься от ненужных мыслей… и при этом усыпляла лучше всяких колыбельных, которые когда-то напевала мать. Ее образ почти стерся из памяти Вельги — как и образ родного дома — но он все-таки сохранил Камень Удачи, который отец зачем-то отдал ему в день, когда ведьмы увели его к времионни. Знак окончательного прощания? Рандири вздохнул и привычным жестом потер черный ремешок на шее, не рискуя доставать чуть светящийся фиолетовым амулет. — Хватит на сегодня, — бросил наставник, и Рандири оставил работу, не думая возражать: Фарнас вбил в него послушание едва ли не кулаками. Впрочем, не исполнять приказы человека, который мог в любой момент выбросить его замерзать в лесу, было поступком идиота. — Иди спи. Завтра утром опять идем на тренировку, — и пробормотал. — Может, хоть мяса на своих птичьих костях нарастишь. Вельга не запомнил, как он добрался до топчана и упал на него — только слабо промелькнувшую мысль о том, что сегодня опять увидит кошмар. Но он слишком устал, чтобы думать о светящейся поляне или бояться чего-либо — даже взгляда Ганнаева, промораживающего насквозь. В ту ночь ему ничего не снилось, но Вельга проснулся с отчетливым пониманием того, что ему просто позволили не видеть снов — как тэйскому рабу, удостоившемуся милости хозяина. А еще того, что терпение сновидца не безгранично.