Настоящее
В его голове — чужие сны и воспоминания, перемешанные невпопад с его собственными. Темнота наползает на них медленно, неторопливо: можно заметить, как первые звезды появляются на небе. Вельга молчит, ощущая холодок, пробегающий по позвоночнику: да, скоро все будет кончено, скоро он будет свободен — но Рандири гложет необъяснимое предчувствие беды. Наверное, так чуют опасность звери, первыми убегающие от урагана и землетрясения — но рашеми некуда убегать. Нишка молчит тоже. В надвигающемся полумраке ее алые глаза сверкают, как пылающие угли, но у него было целых два года для того, чтобы привыкнуть к этому, и теперь это не пугает, а внушает чувство безопасности: если что-то произойдет, она будет рядом — готовая помочь и защитить. И, конечно, он не говорит об этом вслух: один намек на ее жертвенность — и Нишка скорее всего разозлится и перестанет разговаривать с ним больше необходимого. Или нет — признаться, Вельга далеко не знаток людей. Обычно ему помогало зрение, но в последнее время рашеми все чаще отгоняет его от себя, не желая снова увидеть рваный мир, похожий на изодранный плащ — и особенно не желает смотреть в просветы, в уродливые лица, проглядывающие между лентами ткани. Но вскоре все должно закончиться. Скоро конец. Скоро свобода. И почему ему сейчас кажется, что это не его мысли, что кто-то размахивает приманкой перед его носом, подманивает, как животное на охоте? Вельга отгоняет мысль, неприятным пеплом оседающую в его горле. — Сколько еще ждать? — нервно спрашивает Нишка, бросая быстрый неприязненный взгляд в сторону пепелища, аккуратно обложенного гладкими кругляшами. Шарики трав смутно выделяются на нем, но быстро теряют свои очертания в надвигающейся тьме, разгоняемой только рыжим пламенем костра и слабым сиянием серебряного осколка у тифлинга в руках. В последнее время она почти не расстается с ним, и ему не хочется думать, почему. — Не очень долго, — горло пересыхает, и Вельга отхлебывает немного воды из своей фляги. Руну на предплечье почти жжет: нетерпение сновидца ощущается так ярко, словно рашеми сам сидит у костра на Той Стороне, словно ждет, когда… Чувства отходят от него, словно волны от берега, как Рандири ни пытается ухватиться за них: удержать воду в своих руках, вряд ли можно придумать нечто настолько же бессмысленное; и он остается один — с осевшим на нем пеплом сомнения и страха, с отогнанными на грань сознания мыслями, чужими воспоминаниями, спрятавшейся глубоко внутри него черной змеей, скалящей ядовитые клыки. Ночь сгущается. Тени от небольшого костра, весело горящего правильным рыжим цветом, пляшут вокруг них двоих, сердце Вельги все колотится как одержимое. Чужим, нездешним зрением он смутно различает уже спрятанный Нишкой серебряный осколок, но сразу отводит взгляд. С рук до сих пор не сошли последние его следы, смутные очертания ожога — они не причиняют боли, но предупреждают о ней. Вельга цепляется за рукоять меча, пытаясь отыскать в ощущении оружия в руке нечто знакомое и надежное, но спокойствие, которое он ищет, ускользает призраком в ночь — потому что на Той Стороне ни одна сталь не имеет власти, и Рандири знает об этом, знает не разумом, а запятнанной Тенью душой. Ночь укрывает их темным одеялом с вышитыми серебряной нитью звездами. Здесь они не кажутся небрежно прилепленными на купол небес, как на Той Стороне, здесь они реальны; и чем ярче проступают в его памяти картины прошлого, тем больше рашеми хочется сбежать. Его останавливает долг — и настороженный взгляд Нишки, которую он не может подвести, раз завел так далеко. В конце концов, это по его просьбе они вообще отправились в Эшенвуд. — Пора, — говорит он, и собственный голос кажется ему незнакомым и чужим. Тифлинг коротко кивает в ответ и легко поднимается на ноги: серьезная и собранная. Огонь птицей слетает с его рук, ныряет в скатанные в шарики травы и обращается в изумрудное пламя, бросающее жуткие отблески на все, что их окружает. Рыжие языки обычного костра обращаются в пепел сами собой, но Вельга едва отмечает это — он замечает, что и Нишка не отводит взгляда от разгорающегося костра духов. Рандири смутно вспоминает рассказы старших: не смотри в глаза мертвому огню, не ищи его — но отмахивается от них, как от надоедливых мух. — Что теперь? — тифлинг нервно облизывает губы. Вельга отмирает, быстро-быстро моргает и силой оттаскивает ее от зеленого пламени, надеясь, что Нишка не станет отбиваться. Она и не отбивается; равнодушно пожимает плечами и усаживается на расстеленный плащ, прикрывая глаза: наверняка все еще видит пятна, все видят. Вельга тоже, и его от этого немного мутит. — Теперь, — тошнота не проходит, но ему нужно что-то сказать. — Мы засыпаем. Ганн сказал, что он сам поведет нас к нему. — Ясно, — Нишка замирает на одно долгое мгновение, а затем будто разрезает своим голосом сгустившийся воздух. — Я знаю, что сейчас уже, наверное, поздно. Но ты и правда ему доверяешь? Вельга закрывает глаза, цепляясь пальцами за грубую ткань под своей щекой. Он всем телом чувствует холод земли, все его существо парализует страх: когда-то на этой поляне на них напали, когда-то трава здесь уже окрасилась кровью, и… что было потом? Рандири помнит свой страх, сияние стали под полуденным солнцем, изукрашенное боевым раскрасом лицо берсерка — но не помнит, чем же все закончилось на самом деле. Воспоминания спутаны, разум в хаосе; Вельге все известно со слов Ганна, но не более того. Даже того, как он ушел тогда с поляны, Рандири вспомнить не может. — Нет, — едва слышно шепчет он в ответ на вопрос прежде, чем окунуться в сон, поглощающий его с неумолимой силой омута. На грани сознания мелькает изумрудный огонь и холодный взгляд, смотрящий куда-то сквозь него — но Вельга уже спит, укрытый ненадежным покрывалом ночи и стремительным сумраком Эшенвуда.Прошлое
На могиле Фарнаса он оставил цветы, которые совсем недавно начали распускаться в долине Иммил: ради маленького букета невзрачных полевых маргариток, словно припорошенных пылью, Вельга излазил ее всю, укрываясь от яростных виверн и держась подальше от золотого дерева: он не хотел попадаться на глаза телторам, тем более телторам, которые ранее были ведьмами хатран. Но этих цветов было мало, слишком мало для того, что Вельга хотел выразить: ему хотелось сказать, как он рад тому, что именно Фарнас нашел истощенного паренька, что старый воин ни разу не задал ни одного вопроса о его прошлом, что обучил всему, что знал сам — но Рандири не привык говорить красивых слов, и потому молчал, подавленный и опустошенный. Мир вокруг тоже был пуст — все еще заметенный снегом, все еще холодный и неприветливый; рашеми казалось, что он остался совсем один во всем Рашемене, что белые хлопья поглотили всех живущих — медленно и незаметно, как вода поглощала острова из старых легенд. Вельга тихо вздохнул. Белое облачко пара растворилось в воздухе, и рашеми проследил за ним долгим, бесцельным взглядом. Пора было идти. Пусть еще несколько дней назад ничего не предвещало беды, но Фарнас умер, и теперь Рандири ждало таинственное Побережье Мечей, которое находилось на другом краю света. Вельга еще не знал, как доберется туда, но надеялся что-нибудь придумать по дороге. Сейчас он хотел скорбеть и тосковать, вспоминать, а не идти непонятно куда непонятно зачем. Рашеми не знал, сколько он стоял на промозглом ветру; только когда начало темнеть, а руки перестали чувствовать кожу теплых перчаток, он понял, что пора возвращаться в дом и начать собирать припасы: до того он откладывал сбор вещей, надеясь на то, что раз уж Ганнаев не оказывал никакого влияния целых полтора года, то потерпит еще пару дней или пару недель. Сны почти не тревожили его, и, если бы не руна, отпечатавшаяся на предплечье, Рандири бы не поверил, что когда-то и правда разговаривал с карговым отродьем на неведомой Той Стороне. Пальцы переставали двигаться. Вельга в последний раз поправил бледный, несуразный букет, невесомо погладил тусклые лепестки, развернулся… И все исчезло. Мир будто в долю секунды перелился из одной формы в другую, разом изменил очертания — и теперь Вельга стоял на тропе, сжимал копье и произносил чужими губами чужие слова, которые в притихшем, будто напуганном Эшенвуде прозвучали оглушающим звоном: — Ты убьешь нас. Я тебе не позволю. Она стояла напротив — неясный силуэт на фоне Проклятия — а ее меч переливался сиянием холодных и равнодушных звезд, словно приклеенных на низкое, сумрачное небо. Неподалеку скалил клыки бешеный волк в человеческом облике, затуманенном серыми мазками смерти — но Вельга не видел его. Он смотрел на черные следы, оставшиеся после легкой поступи маски, на угасание мира, отравленного свернувшимся за ее спиной отвратительным пауком-Проклятьем — и понимал, что у него остался последний шанс: маска была ослаблена отравленными снами, паук все стремительнее сжирал ее, убивал нездешней, нечеловеческой жаждой. Это был последний шанс, последняя соломинка, за которую хватается всякий утопающий. Зверь не бросился бы быстрее него, но на полпути прыжок оборвался разорванной нитью, провалом, холодом на палец правее сердца, и он… Хватал воздух ртом, корчась в судорогах на сыром снегу; мир плясал перед глазами россыпью цветных пятен. Рашеми конвульсивно хватался за сбившийся в плотные комки снег дрожащими руками, пока не нашел в себе силы кое-как успокоиться и подняться на ноги. Колени подкашивались, но Вельга держался. Он чувствовал, как руна жгла, словно приложенная к коже головешка, но терпел, боясь только того, что не дойдет до дома, до спасительного тепла, что ноги подведут его — но страх оказался напрасным. Захлопнув за собой дверь, Рандири сцепил зубы, привалился к стене и закрыл глаза. Его сжирал беспричинный, безумный ужас, ныло что-то на палец правее сердца — как синяки от затупленного меча, но сильнее, куда сильнее. Вельга сцепил зубы и приказал себе считать до тридцати. Тихо считать. Считать. Считать. Перед его внутренним взором вспыхнули и тут же угасли холодные серебристые глаза.