Настоящее
У него разрезанная на куски душа; одна часть укрыта непроницаемой тьмой, холодной и жестокой, как бездна. Вельга никогда не мог сказать, на что похоже погружение в сон — не может сказать и сейчас. Он даже не ощущает перехода: все кажется, что долю секунды назад он был в реальном мире. Возможно, так оно и есть: все-таки понимать мир грез — удел ведьм и шаманов, а не воина Рашемена и не времионни; и пусть даже Вельга никогда не был берсерком и давно перестал служить ордену, ему легче думать о себе как о рашеми и человеке, которому давным-давно указан путь — пусть он и сбился с него. Рандири знает, что вскоре ему придется выбирать новую дорогу, но предпочитает пока не зацикливаться на этом: надо будет помочь Нишке в ее поисках, а потом она, может быть, поможет ему найти то место, где он сможет учиться магии заново, где сможет обрести хоть какое-то будущее, не связанное с духами. Но все это потом, напоминает он себе, а пока надо искать Ганна. Мир Той Стороны такой же, как ему запомнилось: мрачный и мутный, словно краску развели водой. Нарисованное небо, наспех приклеенные к нему звезды и поджидающая за неверным поворотом пустота. Предчувствие неминуемой беды не оставляет его там, где, казалось, путь должен подойти к концу, наоборот, тревога становится только сильнее и сильнее — но пути назад нет. И никогда не было, потому что Вельга не смог бы нарушить свое слово и спрятаться от Ганнаева на другом конце света. Один раз струсил, и это не принесло ему ничего — даже покоя у ног Триединой богини. Может быть, то, что произошло с ним — всего лишь справедливая плата; а плата, установленная духами, всегда справедлива: так его учили. — Что это? — голос Нишки слабым эхом разносится по призрачному лесу, ударяется о камни и затихает вдалеке. Вельга переводит на нее взгляд и растерянно хмурится: силуэт тифлинга полупрозрачен, похож на готовую растаять туманную дымку. Рашеми нервно хватается за бесполезный клинок: что-то идет не так, Ганн никогда не говорил ни о чем таком. Впрочем, в чем Ганн хоть раз был с ним абсолютно честен и когда подробно объяснял хоть что-то? — Та Сторона, — Вельга не размыкает губ, но слова звучат в застывшем воздухе глухим ударом. Это он тоже помнит, и рашеми становится немного спокойнее, словно он понемногу обретает почву под ногами. — И что надо делать? — Нишка нервно хватается за разгорающийся сиянием осколок, режет палец острой гранью, но даже не морщится. Рандири видит, как Та Сторона расступается перед силой зачарованного серебра, отчего сам осколок кажется вырезанным из общей картины, и понимает, почему Ганну так необходимо было все это: понимает тем самым уголком своей души, который спрятан глубоко в Тени, который скалится черной змеей. Но осознание ускользает из его разума, отчего Вельга чувствует себя почти беспомощным. — Пойдем, — предлагает он неуверенно, даже не пытаясь скрыть собственную растерянность. Тифлинг саркастически хмыкает, но сказать что-либо не успевает. Тропа, на которой они стоят, начинает наливаться призрачным сиянием, похожим на лунный свет. Облегчение накатывает теплой до мурашек волной. — Точно, — Вельга улыбается, отгоняя сосущую сердце тревогу прочь. — Это оно. Ганнаев поведет нас. Нишка передергивает плечами: наверняка ей слишком неуютно, она все-таки привыкла к реальному миру, к понятному и материальному, а потому на Той Стороне чувствует себя чужой. Рандири знает, каково это, но не может придумать слов для того, чтобы подбодрить; остается улыбка, но тифлинга улыбки всегда нервируют еще больше. Они идут молча; призрачный ветер подгоняет их в спину. Дорога не очень-то и трудна; ему не хочется ни есть, ни пить, ноги не устают от долгого пути. Кажется, что он плывет по воздуху — слишком неощутима земля, будто бы они с Нишкой и правда идут по застывшему лунному свету. Он переводит на нее взгляд: тифлинг едва касается сапогами земли, почти парит над ней, словно призрак — но теперь Вельге не так странно это видеть. В конце концов, чего еще можно ожидать от Той Стороны кроме никому не понятных законов? — Почему здесь все… такое? — спрашивает она. Рандири уверен в том, что ей просто хочется нарушить неестественную, давящую тишину. Признаться, ему тоже: присутствие Тени в его душе ощутимо, но меньше, чем в настоящем мире — наверное, это связано с тем, что теперь и Ганнаев, и Вельга на Той Стороне. Во всяком случае, змея перестает касаться его сердца черными холодными кольцами. — Не знаю, — отзывается Рандири, когда понимает, что молчит уже слишком долго. — Здесь все так было и раньше. — Ясно. Разговор угасает. Тропа, по которой они идут, сияет все ярче, но свет ее не режет глаз; рашеми едва ли не кожей ощущает приближение конца этого лунного сияния, конца пути. Там будет Ганнаев, там будет костер духов, отбрасывающий мертвый зеленый свет на мертвое каргово отродье. Почему-то Вельга так же остро чувствует, как важно вспомнить, что произошло на той поляне после замаха меча берсерка. Но память, как и обычно, подводит его: вместо картинок безмолвная пустота. Руки сами собой сжимаются от бессилия. В какой-то момент на дорогу выскакивает телтор-олень, сияющий тем же светом, что и тропа; боковым зрением Рандири видит, как отшатывается Нишка, едва не теряя равновесие и не падая в густую синюю тень, которая обнимает мир за очертаниями лунной дороги. Зверь поводит гордой головой, и рашеми кажется, что он никогда по-настоящему не видел телторов: как выяснилось, все это время Вельга смотрел только на отголоски настоящего облика духа, слабую тень его истинного великолепия. Хочется прикоснуться к нему, но старые догмы, впитанные с детства, вовсю кричат о святотатстве. Они подходят ближе, и олень нервно фыркает, впервые переводя взгляд на Нишку — а затем в ужасе отскакивает, легко перемахивая через грань тропы и исчезая в темноте, густой, как краска. Вельга сомневается, но ему кажется, что телтор смотрел не столько на тифлинга, сколько на осколок в ее руке — однако молчит. Ему не хочется нарушать покой сумрачного Эшенвуда, потому что силы в нем не меньше, чем в настоящем — может быть, даже больше, потому что только на Той Стороне духи обретают свою подлинную силу, не скованную никакими условиями. — Не знаешь, долго еще? — Чуть-чуть. Нишка прячет осколок, свет которого все равно пробивается сквозь плотную ткань кошеля на ее поясе. Вельга на несколько секунд оборачивается назад — и видит темноту, в которой изредка вспыхивают огоньки-телторы — отчего ему становится страшно: ни один смертный не должен быть здесь, постигать суть подобного мира. Он впервые понимает, почему же ведьмы хатран так уважают духов и при этом опасаются шаманов: разве может кто-то остаться в здравом уме после… такого? Рандири размышляет, каково это: жить на два мира, не принадлежа никакому — и в нем начинает зарождаться то ли страх, то ли отвращение. Вот в чем заключаются хитрости ведьм, пожирающих мужчин Рашемена — в чарах, таких прекрасных, что уведут за собой любого; в видениях, которые обернутся пропастью, если в них поверить. Что-то заставляет его ускорить шаг, едва он видит поворот. Нишка молча идет вслед за ним, хотя явно напряжена и ждет какого угодно подвоха. Вельга знает: она чужая здесь, оттого ее силуэт и расплывается туманной дымкой, оттого ее шаги так легки. Но сейчас это неважно. Руна на предплечье отчего-то холодна. Последний поворот приводит их на опушку леса, к зеленому костру, вскидывающему к низкому, небрежно нарисованному густыми мазками небу языки пламени, словно руки, протянутые в молитве. Последний поворот приводит их к серебряному взгляду Ганнаева.Прошлое
Их кровь была на его руках: да, бандиты, да, они сами убили бы его, но Вельгу тошнило. Кровь напоминала ему только о смерти времионни и искаженном безумием битвы лице берсерка — хотелось смыть, содрать кожу до мяса, освободиться от острого чувства запятнанности и уродства. Ганн снова спас его, но Рандири малодушно думал о том, что лучше было бы умереть: упокоиться у ног богини, забыть обо всем — а не идти на другой конец света в погоне за чем-то для мертвого шамана, который отчего-то мог вселяться в его тело, но не мог сам добраться до своей цели. Вельга думал, что это глупо — но боль, которая изредка запускала свои клыки в его тело, не давала времени на долгие раздумья, подгоняя, как свист хлыста. Вольная жизнь с Фарнасом казалась ему сказкой, такой же неправдоподобной, как и то, что у Вельги когда-то была настоящая семья; на память остался Камень Удачи, отданный отцом на прощание и глухой, тяжелый страх перед ведьмами хатран. Порой Рандири хотелось вернуться обратно, однако вбитое в голову знание говорило о том, что родители даже видеть его не пожелают: времионни должны отречься от мечты быть с собственной семьей. Раньше он никогда не спрашивал себя, легко ли матери и отцу было забыть о собственном сыне; теперь он был убежден в том, что они сделали это очень быстро. Как знать, возможно, едва пыль улеглась на дороге, все воспоминания о том, что в просторном светлом доме когда-то жил мальчик Вельга Рандири, были уничтожены или спрятаны, похоронены так глубоко, чтобы никто не смог их достать. От этих мыслей становилось тоскливо, но он ничего не мог с собой поделать: видимо, оторванность от Рашемена задевала его больше, чем он признавал. Взгляд сам собой остановился на орке-трактирщике — в Рашемене Вельга никогда их не видел — однако Рандири пытался не забывать о правилах приличия и не рассматривать зеленую кожу и торчащие клыки слишком нагло. Интересно, подумал он, бывают ли в Рашемене орки-трактирщики. Наверное, нет: рашеми не очень-то приветливы к чужеземцам. Впрочем, и друг с другом они приветливы не слишком. — Мне сказали, ты воин, — такое начало сбило его с толку. Вельга допил эль, чтобы выиграть немного времени, поднял взгляд. Человек точно был из Рашемена, и это насторожило его: — Верно, — медленно ответил он, пытаясь понять, чего от него хотят. — И откуда ты? Чувство прошило его насквозь: опасность. Меч будто бы сам попросился в руку, но Рандири сдержал порыв: не хватало еще ввязываться в драку. — Какое вам дело? Что-то шло не так. Все выходило из-под контроля, с каждой секундой что-то ускользало от него, неосязаемое, но реальное, как предчувствие бури. Тень захлестывала разум, перехватило дыхание… …И он увидел. — Мне просто интересно, — ухмылка. Яркие красные всполохи, похожие на брызги крови, слабые синие искры. Вельгу тошнило от алого, но он попытался не показать виду. Мир перестал быть настоящим, мир превратился в смешение цветов, среди которого выделялись очерченные силуэты. На несколько долгих секунд Рандири потерялся в этой яркости; заболели глаза, но закрыть их не получалось. — Так откуда ты, парень? — донеслось словно бы из-под толщи воды. Теперь он знал, что в вопросе нет смысла, поэтому пожал плечами. Из пересохшей глотки Вельга сумел выдавить слабое: — Откуда и вы. Много позже, когда он, натянув на голову капюшон и сжавшись от холода, уходил из таверны, чувствуя на себе мрачный взгляд орка-трактирщика, Вельга вспоминал вопли берсерков и, пытаясь отогнать от себя страх, упорно думал о том, что Фарнас неплохо обучил его: во всяком случае, двоих убить он сумел. Пригодились и знания, которые он, недоучка, получил у времионни. Все это внушало слабую надежду, но Вельга слишком остро чувствовал кровь на своих чистых руках и слишком отчетливо слышал крики убитых. «Нежить!», кричали они, наученные хатран. Рандири не верил им, но червячок сомнения, порожденный Тенью, копошился в его душе, пока он упрямо шел на запад, к далекому Телфламму.