Настоящее
На его руке — проклятая отметина, клеймо, которое не смыть даже если срезать кожу. Метка чужого, метка отщепенца. Та Сторона — он чувствует — осыпается за их спинами непроглядной тьмой, но Вельга не смотрит назад — только вперед, только на укутанную в сумрак поляну, на пылающий зеленью костер, на следящего за пламенем сновидца. Все точно так же, как он помнит. Внушает обманчивое, как втянутые кошачьи когти, спокойствие. Ганнаев поднимается с туманно-синей земли одним быстрым, слитым движением. Он даже не смотрит в их сторону, но Вельга чувствует его изучающий взгляд, застланный серебром — и боится его так, как когда-то боялся звериных масок хатран. Это место принадлежит шаману, подчиняется ему полностью, и от этого перехватывает дыхание. Рандири не знает, что делать и что говорить, и ему становится почти что страшно от того, насколько же он свыкся с чужим присутствием в своих мыслях — присутствием, которое всегда поможет ему. Призрачный лес что-то шепчет, небо надвигается на них неотвратимой волной. Вельга слышит бессвязное бормотание зеленого огня и неосознанно делает полшага назад. Его грызет страх — холодный, злобный и навязчивый. Что произошло на поляне? Почему он не может вспомнить?! Внезапно Нишка делает один короткий, выверенный шаг вперед. У нее чуть подрагивают руки, и рашеми поспешно становится рядом с ней: тифлингу наверняка нужна поддержка, а это единственное, что он может сделать. Она передергивает плечами; ее голос в сумрачном лесу звучит слишком громко: — И что дальше? Шаман мягко улыбается. У Вельги руки тянутся к бесполезному мечу, но он одергивает себя: за все эти годы, что Ганн контролировал его — кто говорил, что будет легко? Кто говорил, что владелец осколка и шаман мирно сядут и поговорят? — Приветствую, Нишка, — в тоне Ганнаева только равнодушная вежливость. — Рад тебя видеть. — Так что тебе от меня нужно? — тифлинг нервно сглатывает, облизывает губы. — Осколок… — Он мой! — Ненадолго. — Нет. Вельга растерянно переводит взгляд с одного на другого, предчувствуя скорую схватку, не зная, на чью же сторону ему встать, если вспыхнет бой. Нишка за два года стала ему едва ли не единственным другом за всю жизнь, но вот Ганн… — Ты понимаешь, для чего пришла сюда? — спрашивает шаман, скрестив руки на груди. Серебряное сияние его глаз чуть потухает; зеленое пламя костра напротив, вспыхивает ярче, хоть дрова в нем почти догорели. — Меня сюда твой дружок притащил, — фыркает Нишка. Хвост ее мечется, щелкает, но не касается травы; вся она — невесомая и ирреальная. Но разве может быть что-то более ирреальное, чем Та Сторона? Вельга больше не чувствует растерянности; Вельга знает, что все правильно. На него тяжелым камнем падает равнодушие, и он пытается отогнать его; кажется, ему даже удается. Однако это временно — так дикие звери отходят от костра, мечутся в лесу в ожидании того, когда люди окажутся беззащитны перед темнотой. Но что произошло на поляне? Что?.. — Верно, — сновидец чуть хмурится, подходит ближе к костру и, пусть он все еще стоит по другую его сторону, Рандири кожей ощущает, как захлопывается неведомый и невидимый капкан. — Но мы должны были встретиться. Я должен был предупредить тебя… и остановить, если понадобится. — Как я понимаю, себя ты не особо останавливал с Ирви, а? — язвительно ухмыляется тифлинг. Шаман духов чуть поджимает губы, но Вельга чувствует его ярость как свою собственную. — И кто же поделился с тобой знаниями? Следопыт? Нишка кривит губы, то ли силясь улыбнуться, то ли силясь выразить свое презрение. Рандири молчит; он чувствует, что вмешиваться в этот спор слишком опасно. Хоть бы духи — или боги, без разницы — уберегли его от беды. Глупо будет погибнуть на самом пороге новой жизни, так и не переступив за нее, не освободившись от долга. Долг. Рашеми опускает глаза, стискивает зубы, рассматривая темную, неотличимую от собственной тени землю под ногами. Про долг ему сказал Ганн, но почему тогда он ему поверил? Потому что… Потому что что-то случилось на поляне после того рокового замаха. Потому что что-то было до того, как Вельга очнулся неподалеку от хижины Фарнаса — измученный, с раной на боку и обрызганный кровью. — Он много мне рассказал, да, — Нишка держится с таким независимым видом, словно вся Та Сторона принадлежит ей. Осколок глухо мерцает сквозь ткань, вырезанный из самого мироздания, не принадлежащий миру — ни одной из его сторон. — Только вот не поделился историей о твоей смерти, знаешь ли. — Она не стоит твоего времени, — холод в глазах шамана отливает мертвым серебром. — Не стоит времени вообще. Я потерпел поражение. Вот и все. — И оказался здесь вместо Стены? — Ценой больших усилий. Молчание повисает на поляне колдовским мороком. В зеленом костре мелькают силуэт женщины и призрачные, полупрозрачные перья — но рашеми не может поручиться за то, что это не его разыгравшееся воображение, принявшее смутные очертания за нечто большее. Он не решается отойти назад, потому что тогда Нишка окажется в одиночестве перед всей силой шамана — а Вельга не хочет прятаться за спиной своего друга. Вообще не хочет прятаться. — Ты не понимаешь, кому пытаешься помочь, — Ганн плюется словами, как змея ядом. В его интонации вкрадываются омерзение и смутно различимый страх. — Она — это зло. Зло, порожденное ее проклятым клинком! — Я слышала от Епископа о Пожирателе Духов, — тифлинг цепляется за кошель так, словно его отбирают. — О том, что он делал. — Это делала она, — холодно цедит сновидец. — Ирви Нэльтайн, ваша благословенная героиня. И дело было не в Пожирателе, полудемон, не только в нем — дело было в мече. Она бежала за ним и искала его с тем исступлением, с каким не пыталась добыть и лекарство от своего Проклятия. — Какие красивые слова, — тифлинг щурит глаза. — Епископ рассказывал нечто похожее. Но говорил поприземленнее. Ганнаев молчит. Вельге кажется, что нужно что-то сделать и потому он произносит так громко, как только можно, чтобы не уйти в крик: — Мой долг. Что с ним? Ловушка для мыши захлопывается с громким хлопком — или это искрят сине-серебряные ветки в зеленом костре? Рашеми чувствует, что он совершает нечто непоправимое, но правда — важнее. Что произошло на поляне? — Долг, — кажется, шаман впервые обращает на него внимание. — Верно, Вельга Рандири. — Она здесь, — хрипло говорит он; пересохшее горло саднит. — Это все? — Ты сам знаешь, что нет, — в глазах Ганнаева слишком много равнодушия — того самого, с которым он смотрел на него в кошмарах, того самого… Меч нависает над ним и опускается вниз. Брызги крови на лице берсерка похожи на раскрас. Вельга отшатывается, едва ли не спотыкаясь о собственные ноги; руки Нишки проходят сквозь него, когда она пытается ему помочь. Та Сторона окутывает его плотным покрывалом, и потому крик тифлинга он слышит откуда-то издалека. Рандири поднимает глаза: костер духов горит ярче всех нарисованных звезд, достает языками пламени до темных небес — и на мгновение Вельге становится страшно, что огонь пожрет темный холст. Теперь он помнит. Теперь он знает. Рашеми хочется убежать, отойти, отползти, но тело сковывает холод иного мира, холод зеленого костра. Мир надвигается на него неотвратимой волной, грозящей смыть его имя с прибрежного песка. Он невесом, он дух, он видит, как последние остатки жизни покидают его. Он видит, как худое тело опускается на пропитанную кровью землю. Он хочет отомстить. Шаман тонко улыбается, и эта улыбка — самое прекрасное и самое страшное, что рашеми когда-либо видел в своей жизни. Именно сейчас, в последний момент, он осознает, что должно произойти — и его затапливают отчаяние и страх. — Вельга Рандири, — произносит сновидец мягко. — Ты отдашь мне свой долг. Мир вспыхивает в последний раз. И опадает синим пеплом Той Стороны.Прошлое
Чувствовать осколок было по меньшей мере странно, но Вельга за несколько лет успел привыкнуть почти ко всем странностям, связанным с Ганном. Почти, потому что к использованию своего тела невозможно было привыкнуть, как бы он ни пытался; впрочем, это наверняка было бы трудно всем: просыпаться совсем не в том месте, где заснул, вспоминать, кого он убил и почему. Порой Вельга думал, что так и сходят с ума. Порой он считал, что это своеобразное наказание духов. — Парень? — рашеми вздрогнул, мысленно обругал себя — нечего расслабляться; то, что осколок где-то рядом не означает того, что он быстро его найдет. Вельга как мог непринужденно улыбнулся и отошел от причала. Море он любил только стоя на берегу: рашеми не мог забыть о том, как его мутило, когда он переплывал на корабле море Упавших Звезд — поэтому он и добирался до Невервинтера по суше. Невервинтер был… шумным. Рандири нервничал: этот город был слишком непохож на остальные, виденные им ранее места, и от одной мысли, что здесь надо искать ценный артефакт, сводило зубы. Однако он упрямо бродил по Невервинтеру, надеясь, что здесь его ждет успех: все-таки было бы неплохо отыскать осколок не на непроглядном просторе всего Побережья Мечей, а в одном крупном городе, в который он попал почти случайно. Вельга порою слепо верил в удачу. Когда он заметил на углу улицы мага, Рандири непроизвольно остановился. За целых три с половиной года он приучился к мысли о том, что только в Рашемене магия запретна для простого народа, но все равно останавливался посмотреть на выступления уличных фокусников: их маленькие чудеса вызывали у него улыбку и желание самому показать нечто подобное, хоть он и пообещал себе оставить магию в Рашемене и не пользоваться ею за его пределами. Это было похоже на монетку на счастье — бросить, чтобы вернуться, чтобы не оставаться в чужих краях слишком долго. Как бы ни был красив весь остальной мир, Вельга все равно тосковал по родине, и Невервинтер с его шумом и цветом немного его угнетал. Он все еще старался не слишком откровенно таращиться на эльфов, гномов и других нелюдей, но удавалось ему это не очень хорошо. Впрочем, пока никто из них не лез в драку. Что-то внутри зазвенело тонко натянутой струной, и Вельга вздрогнул от неожиданности. Иное зрение оглушило его на долю секунды, а потом он увидел — яркий смех людей вокруг, легкий синий налет недовольства, слабое сияние откуда-то издалека. Рандири поспешил вперед, гонимый только ощущениями и страхом: вдруг осколок ускользнет из его рук, вдруг придется бросаться в погоню? Да и как завладеть им? Украсть? Воровство недостойно рашеми, но… Завернув за угол, он сбавил шаг. Таверна «Утонувшая фляга» производила впечатление добротного, но неряшливого заведения: глаз выхватывал опаленное кое-где дерево и мазки желтоватого моха. Судя по всему, именно там и был осколок, но рашеми парализовала нерешительность, его вечное проклятье: что же делать? Вдруг владелец осколка захочет его продать за ту небольшую сумму, что есть у Вельги? Что, если нет? А вдруг не стоит даже пытаться торговаться и лучше переступить через то немногое, что еще осталось в нем от принципов Рашемена? От размышлений его отвлекло чувство опасности. Он сжал зубы и сглотнул. Ищейки хатран не хотели оставлять его; Вельга не знал, кто это: посланные специально за ним юные ведьмы или изгнанные за какое-либо преступление берсерки, решившие завоевать прощение — но решил не выяснять. Пусть даже Ганн помог бы ему, но Рандири не хотел испытывать его терпение и не хотел больше терять сознание, а потом просыпаться от глубокого, тяжелого забытья и прятаться по углам, тщетно оттирая кровь со своих рук и со своей одежды. Рашеми вновь направился к порту, по опыту зная, что на него вряд ли будут нападать тайно и не попытаются сделать это там, где много людей; он лихорадочно размышлял, как ему побыстрее вернуться к таверне и как найти осколок, пока не стемнело и люди не разошлись. Корабли покачивались на волнах, которые медленно уходящее за горизонт солнце раскрашивало в яркие цвета, и Вельга почти что зачарованно следил за тем, как ветер треплет свернутые паруса. Вода внушала спокойствие, и потому он все-таки любил ее, несмотря на морскую болезнь. — До Врат Балдура? — его отвлек нервный женский голос. Сияние осколка слабо пробивалось сквозь собственную ауру закутанной в плащ фигуры, и Вельга насторожился. Он подошел поближе, делая вид, что заинтересовался кораблем «Волчий вой» — что за дурацкое название? — и вслушался. Ценный артефакт буквально уплывал из Невервинтера, и Рандири встревожился. Когда женщина расплатилась и взошла на борт корабля, он растерялся лишь на несколько секунд, а потом сам купил проезд до Врат Балдура, надеясь, что у него будет возможность получить осколок в свои руки. Душу неприятно кольнуло, но Вельга решил не поддаваться угрызениям совести: как знать, может, эта женщина согласится отдать артефакт. Спустя пару часов Рандири уже знал о странной женщине достаточно; голова болела, едва ли не раскалываясь от чудовищного наплыва чужих мыслей и чувств, но Вельгу утешало то, что это все — не напрасно. Ему невероятно, сказочно повезло. Он подошел к ней и на пробу бросил легкое: — Ты тифлинг, да?