Настоящее
Сэнд — не Арфист, и это тревожит его ровно столько времени, сколько действительно нужно для того, чтобы понять, что даже Арфисту было бы нелегко найти Келбена Арунсуна в течение нескольких дней. Уотердип огромен, да и сам волшебник не очень-то любит посетителей. Говорят, что любой, с кем разговаривает прославленный архимаг, видит только его двойника, а настоящий Келбен в это время следит за разговором издалека. Сэнд не знает, правда ли это — и ему все равно. Он чувствует, как его время невесомо утекает, будто волшебная пыль в изящных песочных часах. Эльф не боится — но чувствует глухую, беспросветную усталость: слишком много было пережито, чтобы умереть вот так. Все-таки он был одним из тех, кто помогал Ирви спасать Фаэрун — неужели боги не дали ему более счастливого удела, чем медленная, тоскливая смерть, похожая на закапывание заживо? Кажется, в Круге Клинков Лускана устраивали такое, но Сэнд толком не помнит, кто кого закапывал. Он вздыхает: иронию эльф может ценить и сейчас. Впрочем, он никогда не славился благоволением Тиморы. Леди Удача все-таки улыбается ему: когда он поднимается на второй этаж таверны (по углам прячутся мерзкие шепотки, похожие на расправивших паутину жирных пауков), в его комнате уже ждет светловолосая эльфийка; в дальнем углу переливается синевой и серебром портал. Она по-дружески кивает, опираясь спиной на стену, и эльф лишь пожимает плечами в ответ: хотела бы убить его — уже бы сделала это, он бы даже заклинания прочитать не успел. Часть его мечется и корчится в тревоге: обыскивала ли она его комнату? Видела ли камень? Видела ли перегнанные из эссенций эликсиры? Конечно, они не могут считаться нарушением закона, однако подмочить репутацию может и меньшее. «Нашел время тревожиться о репутации», ворчит Джерал, и Сэнд рассеянно кивает — их общим — мыслям. — Мое имя — Аяла Копье Ветра, — язык эльфов невесомо ласкает его слух. Сэнд отвечает, чуть помедлив, сперва вслушавшись так, как гурман впитывает в себя вкус пищи — и произносит на языке Народа: — Сэнд из Невервинтера. Внизу — слышно даже из-за закрытой двери — уставшие веселятся после долгого дня. Шум не смолкает ни на минуту; пару раз Сэнд различает слова песни про варвара Монга, отправившегося выручать принцессу и сильно удивившемуся, когда та оказалась принцессой мелкой деревни полуросликов. — Ты Арфист? — уточняет он. Вряд ли есть смысл спрашивать, но он чересчур устал от вечных игр и недомолвок, чтобы и на пороге смерти думать о них. Сейчас важна та абсолютная прямота, которой он когда-то чурался, как прокаженных и чумных. — Я из Лунных звезд, — Аяла делает неопределенный, изящный жест рукой. — Впрочем, не особо-то и велика разница. Не буду утруждать тебя ненужными подробностями. Перед глазами у Сэнда мир расплывается цветными брызгами, и он, даже не пытаясь выглядеть непринужденно, облокачивается на шаткий деревянный стол и залпом выпивает очередной флакон, автоматически ощупывая пустые холодные колбы. Когда эльф доходит до второго их ряда, он отдергивает руку. — Мне нужно поговорить с Келбеном Арунсуном, — он кидается с места в карьер; брови Аялы чуть поднимаются в легком выражении вежливого удивления. — Это я уже поняла, — Сэнд припоминает движение теней около той таверны, в которой он расспрашивал людей об архимаге, и клянет себя за невнимательность. Впрочем, какая разница? Угроза смерти для него уже не имеет никакого значения. — Но зачем он тебе нужен? — Открыть портал в Рашемен, — он садится в кресло, складывает пальцы домиком, чтобы скрыть то, как дрожат колени — болезнь подтачивает силы, да и целый день поисков и расспросов успел сильно его вымотать. — Это может сделать не только он, — эльфийка едва хмурится; наверное, не будь Сэнд эльфом, даже не заметил бы этих почти неуловимых изменений. — Ты и сам это знаешь, не правда ли? Так какова истинная твоя цель? Не пытайся меня обмануть. — Ну что ты, — Сэнд тонко улыбается: привычка. Одна из многих лусканских привычек, которые уже не вытравить. — Однако мне кажется, что Келбен единственный, у кого я могу просить помощи. — Надо же, — Аяла выгибает бровь, чуть улыбается. — Какие высокие запросы — или же просто неуместная придирчивость? Но почему ты так убежден в том, что Келбен Арунсун поможет тебе? — Думаю, я смогу его убедить. — Мне кажется, что не сможешь. Сэнд смотрит на нее внимательнее, отмечая слишком уж настороженный взгляд для такой показной беззаботности, смутную тревогу, которая сквозит во всем облике эльфийки, тень неотступного сомнения — и вдруг его осеняет. Он откидывается назад, прикрывает глаза и мягко, вкрадчиво произносит: — Какое это имеет значение, если его нет в городе? Глазами Джерала он видит, как по лицу Аялы пробегает тень, как она невольно отступает на полшага назад, ближе к мерцающему порталу. Камень — совсем недалеко, в двух шагах — мерцает режущим глаза светом, неприятным и злобным, как демонская аура. Будь Сэнд паладином — наверняка бы бежал в первый же храм уничтожать странный артефакт — однако он не служит богам; он использует все то, что может использовать. Это разумно. На языке скапливается горечь; что могла бы сказать сейчас неразумная, вспыльчивая, языкастая Кара? Но ему не хочется знать. — Келбен тебе не поможет, — когда он, наконец, открывает глаза, лицо Аялы непроницаемо и напоминает фарфоровую маску своей безжизненностью. — Однако я могу передать твою просьбу госпоже, — фарфор будто трескается; она медлит, чуть хмурит брови, и морщинка ломает гармонию эльфийского лица. — Если хочешь, Сэнд из Невервинтера. — Будь так добра. Джерал смотрит неодобрительно, но эльф только качает головой: что ему терять? Если не поспешить, ни его жизнь, ни его смерть не будут иметь никакого значения. Жаль терять рассудок, потерять разом все нити долгих размышлений и умозаключений, столетия опыта, старые обиды и долгую дружбу. Плоть может разлагаться, но мысль должна оставаться ясной — Сэнд помнит, где читал это, но этот трактат навсегда для него потерян. Он не знает, сколько времени провел в абсолютной прострации, пустом ничто, не заполненном ни размышлениями, ни воспоминаниями — может быть, думает Сэнд, такой и будет его смерть: тихая и неслышная, несколько минут отупения и равнодушия, а затем — мир Мистры, его покровительницы. Забавно, насколько далеко он смог зайти в слепом упрямстве и упорном стремлении стать «не таким» эльфом — наставница бы улыбнулась, ничем не показывая своих истинных мыслей; это эльфийское спокойствие бесило его, бесило с того момента, как умерла Энесс — маленькая колдунья не справилась с собственным заклятием. Он и сам стал таким; наверное, все эльфы однажды к этому приходят — Сэнд не собирается вновь отстаивать злой полудетский гнев. Напротив, он ловит себя на упрямой тоске по родным краям и кривит губы в ироничной усмешке: правду говорят, что смерть делает сентиментальным. Впрочем, близкое дыхание гибели не сделало Кару ласковей, разве что… Джерал мяукает — зло и угрожающе. Эльф замечает, что Уотердип, отделенный от него тонким окном, уже укутан в теплые сумерки. Еще один день ускользает из рук, и он непривычно остро ощущает, сколько часов за последний год он потерял, погрузившись в свои воспоминания или в мягкую, теплую пустоту. Времени мало, но эльф отчего-то не хочет за него бороться — да и кого ради? Он улыбается; привычная вечерняя меланхолия мягким зверьком сворачивается около его сердца.Прошлое
Разумеется, Сэнд не сумел бы сказать, что у него не было выбора: Нивалль определенно имел на него вполне осязаемые рычаги влияния, однако слишком уж проржавевшие за долгие годы, которые эльф провел вдали от Лускана. Он не был там первым — и не смог стать даже вторым — а поэтому с большой долей уверенности полагал, что о нем все успели забыть. Сэнда подобный расклад более чем устраивал. Но рисковать и подвергать опасности свою жизнь и привычный ее уклад не хотелось — да и насолить Лускану, вырвав из его челюсти жертву с парочкой острых клыков было приятно, словно втоптать в грязь сам город. Нивалль особенно подчеркнул это, явившись к нему с визитом в глухую ночь. Кое в чем люди все-таки успевали разобраться за короткую, как у мотылька, жизнь. Насчет Ирви Сэнд не питал никаких иллюзий: потерянная девочка, изо всех сил пытавшаяся казаться сильнее, чем есть, не уничтожала Эмбер. Эльфу было смешно даже допускать подобную вероятность. Впрочем, в один момент он ее допустил. Сэнд, всегда неохотно признававший свои ошибки, не учел, что с момента их последней встречи прошло уже несколько месяцев, в которые квартеронка не сидела на месте — краем уха вечно гуляющий по улицам Джерал, конечно, слышал болтовню о ее подвигах, но Сэнд лишь пожимал плечами: мол, поживем-увидим, если столкнемся. Столкнулся и увидел. На очередном привале на полпути до Порта Лласт лениво жмурящийся на огонь эльф уже успел сделать и обобщить кое-какие выводы, от которых можно было и отталкиваться при дальнейших размышлениях без необходимости подвергать сомнению: Во-первых, в том, что Ирви приобрела достаточно серьезную хватку, было поровну ее заслуг и заслуг всех остальных — в большей степени Касавира, которого Нэльтайн слушала едва ли не как божественный глас. Во-вторых, глядя на то, как она изредка смущенно улыбается паладину, Сэнд понял, что здесь имеет место быть не только дружба — во всяком случае, со стороны Ирви. В-третьих, Епископ. Эльф не понимал, почему Ирви взяла с собой именно этих двоих — только глухой не услышал бы в их перепалках самого искреннего презрения и ненависти; учитывая тяжелое обвинение, настороженность людей Порта, полусломанный механизм управления такой взрывоопасной командой, Ирви должна была бы взять с собой наиболее спокойных существ из разношерстной банды. Хоть попросила сопровождать себя не Кару или не Нишку, и на том спасибо. Вспомнив еще и о Келгаре, Сэнд хмыкнул; впрочем, эльф не мог не признать, что дворф был бы куда лучше, чем вечная ругань паладина и следопыта. Еще с ними была Шандра. Крестьянка среди наемников чувствовала себя лишней и неприкаянной; Сэнд видел это в ее напряженной позе. Ножны с коротким мечом она отстегнула едва ли не с отвращением на довольно милом лице, которое, впрочем, сильно испортили ранние тревоги и трудности. Эльф не сомневался, что если она снимет перчатки, то он увидит мозоли, появившиеся задолго до того, как она впервые взяла в руки настоящее оружие. Как ни крути, а работа с землей тяжела и, возможно, тяжелее многих других. Сэнд решил погрузиться в предусмотрительно захваченную книгу: он до последнего не знал толком, кого Ирви возьмет с собой, а потому не мог и предугадать, окажутся ли на привале те собеседники, которые смогут его заинтересовать или же все ограничится диалогом в две реплики. Сэнд надеялся на Касавира, дворянское происхождение которого было видно за две лиги, но рассудил, что на данный момент защита дамы для паладина важнее. Полные раздражения перепалки между Епископом и Касавиром всегда заканчивались одинаково — злобным молчанием. Сэнд мог только рассчитывать на то, что следопыт не прирежет их однажды во сне ради того, чтобы потоптаться на трупах. Однако ему все равно было неясно, собирался ли вообще Епископ приставать к Ирви, если бы не вечное желчное желание следопыта уязвить Касавира — абсолютно любым способом. Уловив интонации, предвещающие резкую смену тона почти спокойной беседы, Джерал мяукнул, и эльф поднял взгляд. В лагере торжествовало молчание. Только Епископ шипел ругательства себе под нос, но, кажется, нападать ни на кого не собирался. Волк следопыта следил за Джералом холодными янтарными глазами, отчего Сэнду на несколько секунд стало не по себе. Он подозвал фамильяра поближе; кот только махнул хвостом, подобравшись ближе к дереву. Кошки всегда были упрямы. Кинув быстрый взгляд на Ирви, эльф вновь уткнулся в книгу, размышляя. Он не видел усыпанных рунами страниц — только опустошенные, растерянные глаза квартеронки. Она не сильно изменилась. Фасад, который она тщательно возвела, не мог скрыть главного: Ирви не была тем, кого в ней видели — или хотели видеть. Все это время она оставалась девочкой из Западной Гавани, селянкой в большом и шумном городе. Возможно, она была изгоем у себя дома, предположил Сэнд. Западная Гавань выращивала таких, как Кормик — несгибаемых и упорных, словно прорастающие повсюду сорняки. Ирви не была такой; более того, она вряд ли сумела бы такой стать. Неприкаянная и неосязаемо чужая, но… вряд ли бы она смогла уйти из деревни. Что-то произошло там — что-то, что могло навсегда изломать ее. Он тихо вздохнул. Сейчас было не время для новых загадок. До Порта Лласт было всего два дня пути — можно было только надеяться на то, что за такой срок ничего не произойдет.