Настоящее
Сэнд цедит эль как можно медленнее, пока Нишка буравит его нечеловечески пристальным взглядом, а часть его задается вопросом, не так ли смотрят демоны и дьяволы на смертных перед тем, как заключить роковую сделку. Как бы тифлинг ни упиралась, Сэнд знает — в ней слишком уж сильна кровь Нижних Планов; ритуал Черного Гариуса когда-то только подтвердил давние подозрения. Всему приходит конец. Его зубы легко ударяются о дерево в то время как последние капли мерзкого что на вкус, что на запах эля — Дункан, право слово, продавал пойло получше — лениво проползают в горло, и эльф отставляет кружку на стол — как можно дальше, чтобы не было желания вновь спрятаться за ней. Он убеждает себя в том, что обязан хотя бы как можно честнее ответить на ее вопросы — все же Нишка единственная, кому он может доверять в Рашемене, да и подобной дружбой, прошедшей множество битв и теней, разбрасываться нельзя ни при каких обстоятельствах — но больше всего хочется напустить таинственности и отмахнуться ото всех вопросов. Ведь, в конце концов, сейчас он должен был быть вместе со странной девочкой Йелиной у ведьмы Шевы Белое Перо, а не молчать со своей боевой подругой с Берега Мечей в дурной таверне, одной из тех мест, в какие стекается всякий сброд. Безусловно, не вина Йелины в том, что старшая ведьма отправилась в Иммилмар, но все равно тошнит от осознания столь досягаемой и близкой, но упущенной возможности. Так что остается пить дрянной эль и молчать. — Так ты отправился в Уотердип, — мрачно произносит тифлинг. Ее алые глаза слегка мерцают в полумраке, словно кошачьи, и Сэнду становится неуютно: красные глаза бывают лишь у зверей Малара, с которыми не пожелает встретиться ни один здравомыслящий эльф — да и любой гуманоид, если уж на то пошло. Геройствующих чудаков и жрецов Кровавого Парда считать не полагается. — Да, — Джерал, расслабленный, лежит на его коленях, и эльф механически поглаживает его мягкую шерсть; у фамильяров она всегда такая — аккуратная, приятная на ощупь, словно ее только что тщательно расчесали. Ощущение тепла под пальцами (лишь одной руки, вторая не чувствует почти ничего) придает уверенности. — Затем телепортировался в Мулсантир. — Не совсем, — эльф неопределенно пожимает плечами; морщится, уловив смрад, разносящийся от стакана громилы на пару столов левее. Нишка поджимает губы так, словно боится выпустить острые клыки. — Но да. — Перед этим отправив меня сюда же, — медленно закипает тифлинг. Сэнд краем сознания отмечает немалые перемены — раньше бы она повысила голос сразу же, била бы ладонями об стол и, возможно, приставила кинжал к его горлу. Забавно, что повзрослеть ее заставили те же самые события, что так сильно искалечили его. — Отправив меня в забытую Тиморой задницу Фаэруна, чтобы я искала проклятый клинок?! Эльф аккуратно, почти педантично опирается локтями на столешницу и складывает пальцы домиком, отмечая, как они подрагивают. — Я тебя сюда не отправлял. — Ты знал… — И откуда же? — Сэнд поджимает губы, тщательно обдумывая слова: не дай Мистра Нишка все-таки поддастся своей импульсивности и наворотит дел. — Я передал тебе письмо. Да, я его читал. Да, это неэтично. Но откуда я мог знать, куда тебя отправит… Он осекается прежде, чем с его губ слетает запретное имя. Тифлинг морщится, сжимает в кулаке свою счастливую монетку — обычный кусок металла с дыркой посередине, хоть Нишка никогда не носит амулет на шее — и не смотрит на него — но эльф прекрасно понимает, что не заметить того, как резко он оборвал себя на полуслове, она не может. — Отправит кто? — спрашивает она тихо; в голосе ее слышен отголосок непонятного страха. — Келгар слеп, — тифлинг переводит на эльфа пытливый, почти умоляющий взгляд. — Он слеп, Сэнд, но это же… это же был его почерк! Я… не знаю, что вообще творится в Крепости. Это, — Нишка сглатывает, молчит несколько мгновений, пытаясь подобрать слова. — Это противоестественно, — едва ли не выплевывает она наконец. — Бездна, да ты же волшебник, тебе полагается такое знать! — Но я не знаю, — отзывается он тихо. Таверна шумит вокруг них глухим рокотом, словно прибой в Невервинтере. Закрой глаза и притворись, что не было этих двух с половиной недель, что ты по-прежнему в Жемчужине Севера, а напротив лавки потрепанная невзгодами таверна, в которой медленно спивается твой старый друг. — Здорово, — фыркает тифлинг язвительно, откидываясь на спинку стула; изъеденное жуками дерево неизбежно треснуло бы под кем-то другим — не под Нишкой, умеющей ходить по полному ловушек дому, не задев при этом ни одну. — Но кое-что рассказать ты мне обязан. Уж извини, но мы тут втроем в одной тонущей лодке. Эльф качает головой и слегка улыбается: — Нас всего двое, разве нет? Тифлинг вскидывает бровь: — Ты в Мулсантире всего полдня. По-моему, этого недостаточно, чтобы исследовать его весь и узнать, сколько здесь наших, — она, явно передраззнивая, кривит губы в мрачной ухмылке. — Старых товарищей. — Мистра, — медленно произносит он вслух. Проклятье, у него нет толком ни одного предположения, но он отчего-то уверен, что ему не понравится тот, о ком сейчас говорит Нишка. Тифлинг в ответ трет рог рукой, поджимая губы. Сэнд никогда еще не видел, чтобы Нишка так тщательно подбирала слова, как сейчас — да и не в ее это характере. — Угу, — она барабанит пальцами по столу, отводит взгляд. — На самом деле ты, скорее всего, не поверишь, — с ее губ срывается нервный смешок. — Я и сама сначала не поверила. Думала, все, глюки. Здесь и спятить недолго. Но ты наверняка заметил, а? Сэнд кивает. Шум вокруг них нарастает — или ему всего лишь кажется? Достаточно ли болезни нескольких часов, чтобы снова начать брать над ним верх? Эльф думает, что да, и это не вызывает в нем страха — только уже привычное легкое беспокойство и потребность двигаться хоть в какую-то сторону, чтобы успеть. — Епископ, — бормочет она, нервно оглядываясь, словно следопыт возникнет прямо в воздухе, едва она произнесет его имя. Сэнд вскидывает бровь, вглядываясь в ее лицо: признаков безумия нет, но кто знает? Он не занимался тщательным изучением подобных вещей. — Он мертв, Нишка, — говорит эльф мягко, чтобы не спровоцировать возможный срыв. До этого слова он перебирал имена в памяти, и одно неосознанным проблеском слепой надежды даже в эту секунду выплывает на поверхность сразу же, но он гонит его прочь усилием воли: сам Асмодей не разберет, что за силу Ирви получила в Рашемене, но вряд ли она стала бы воскрешать огненную колдунью, обратившую магию против нее. Ирви никогда не щадила врагов, не проявляла ни проблеска милосердия после того, как стала Сердцем Меча. — Он воскрес, — фыркает Нишка. — Не думаю, что у него хватит терпения заново рассказать всю свою рашеменскую историю специально для тебя, так что этим придется заняться мне, — она тяжело вздыхает, безнадежно рассматривая дно своей кружки. — Но, если честно, мне и самой не все понятно. — Зачем Ирви воскрешать предателя? — скептически хмыкает эльф, самую малость запинаясь на имени. «Возьми себя в руки», доносятся до него мысли Джерала; Сэнд привычным жестом опускает руку между ушей кота. — Она сама его убила, если ты вдруг запамятовала. Проткнула осколком насквозь. — Ну уж извини, что не понимаю Ирви! — вспыхивает тифлинг, вскидываясь, как будто ее — разумеется, безвинно — обвинили в краже. — Ты же вроде у нас самый умный, так объясни мне, какого дьявола!.. Сидящие за соседним столиком поворачиваются к ним, и это заставляет Нишку по привычке умолкнуть и пригнуться, затаиться — не поймешь, привычка вора или потомка демона. Может, и то, и другое. Выросшие на улицах дети не могут перестать скрываться даже тогда, когда это уже и не нужно, а годы беспризорности Нишки видны не хуже, чем ее наследие с Нижних Планов. — Стой, нет, — она понижает голос, бормочет что-то невнятно себе под нос, трет рог и наконец медленно, решившись на что-то, произносит, перебирая монетку в пальцах. — Сначала ты должен узнать, что было с ней в Рашемене. Я тут уже месяц, но знаешь, проще все это не становится. — Вот как, — Сэнд медлит. Ждет, пока Нишка назовет свою цену — и догадывается о том, что она попросит. Молчание загустевает, пока его пальцы непроизвольно подрагивают, а тифлинг кусает губы. Это, в общем-то, просто. — Баш на баш? — Да, — она хмурится, смотрит на него внимательными алыми глазами: ждет подвоха от язвительного волшебника Сэнда; ему почти смешно. — Впрочем, давай начнем с начала. Он откидывается на спинку стула, надеясь, что она не рассыпется трухой — это вполне возможно, учитывая тот факт, что посетители, устроившие драку, расплачиваются и за поломанную мебель. Интересный ход. Надо будет посоветовать Дункану сделать так же — авось, у полуэльфа появятся деньги на поставки нормального эля, а не того непонятного пойла, которое он подает в таких кружках, что их нужно не спиртом очищать, а швырять прямиком в огонь — надежнее будет. — Видишь ли, — Нишка чувствует себя неуютно; Сэнд не знает, впрочем, кто из рожденных на Береге Мечей может чувствовать себя уютно в ирреальном, чужом Рашемене, населенном то ли духами, то ли людьми. Храм Келемвора был бы тут уместнее всего, думает эльф невпопад, этому храму самое место там, где так почитают смерть. — Я заключила одну… сделку. То есть, не совсем сделку. Хотя нет, — она раздраженно щелкает хвостом, забыв про осторожность, и на мгновение в упрямом взгляде и хмуро поджатых губах проступает оттиск той, прежней Нишки, которая отвешивала Келгару щелбаны, когда он проигрывал в «угадай-мелодию-которую-играет-Гробнар», и обшаривала сумки своих спутников с беспечной улыбкой. — С кем? — вскидывает бровь Сэнд. — Хороший вопрос, — улыбается она невесело, неосознанно чуть оглядываясь через правое плечо. — На самом деле я и сама не знаю толком. — Не знать, с кем заключать договор? — улыбается эльф. Губа трескается, и он осторожно касается языком выступившей крови. Внезапно его начинает подташнивать, и Сэнд сглатывает, надеясь прогнать возникший в горле ком. Проклятая болезнь. — Я думала, что знаю, — поправляется она. — Это казалось такой удачей: найти кого-то, кто приведет меня в Рашемен и поможет потом, — Нишка хмыкает. — Будто у меня был выбор. Одна бы я здесь ничего не сделала. Входная дверь чуть скрипит. Сэнд морщится: звук будто ввинчивается в уши — но пытается сосредоточиться на голосе Нишки, пока она, чуть запинаясь, рассказывает ему об осколке, который она подобрала в руинах Иллефарна после битвы с Королем Теней, о Вельге Рандири — что за странное имя — и о встрече с Епископом в Мулсантире; в конце концов, это то, ради чего он здесь. Остается лишь уловить самое главное, найти то, что поможет ему спастись — от крови на ладонях после мучительного кашля, от тошноты и накатывающей слабости, от горьких зелий, которых осталось совсем немного — и от неминуемой смерти, поджидающей его за следующим же поворотом. — Епископ и рассказал, что она делала здесь, — тифлинг кривит губы; в ее глазах плещется почти животный страх. — Воскрешала мертвых, уничтожала духов, искала свой проклятый меч. Боги, Сэнд, во что я ввязалась? Я и не думала… — Нишка смотрит на него беспомощно. — Это ведь Ирви. Да, она была странной после Западной Гавани, да, она изменилась, но она ведь не убивала никого из нас — кроме Епископа, но он же заслужил?.. Ему кажется, что над ними обоими — до нелепости чужими здесь, в этом странном месте — нависает тень угрозы, похожая на слабый шум прибоя, который можно уловить только на самой грани обостренного эльфийского слуха. Слабый отблеск приближающегося безумия, которое обретает плоть и кровь с каждым произнесенным Нишкой словом; эльф не хочет, чтобы она молчала. Нишка судорожно вздыхает и — хвала Мистре — продолжает говорить, усилием воли возвращая самообладание: — Она убила всех, кто шел вместе с ней, — тифлинг умолкает на несколько секунд. — Проклятие… сжирало ее заживо, а она все искала меч, не считаясь ни с кем и ни с чем. В конце концов даже Епископ ушел — мне он сказал, что ждал второй смерти, но, — Нишка разводит руками. — Ирви не сделала ничего. Хотя, наверное, она совсем потеряла рассудок — бормотала что-то про то, что клинок поет не так. Сэнд чувствует, как его медленно захлестывает понимание, как истинная картина выстраивается в его голове аккуратной мозаикой — паз к пазу, осколок к осколку — и ищет нужные слова, чтобы объяснить все Нишке; он ищет такие слова, которые дали бы ей понять весь масштаб, всю силу того кошмара, в который они оба умудрились попасть, но не находит. Эльф отметает ненужные мысли на границы сознания: сначала необходимо вернуть долг. Баш на баш, так ведь они договорились, верно? Разве не положено им, как добрым товарищам и почти землякам, держаться друг за друга? Привычная ирония возвращает ему равновесие. — Твоя очередь, — говорит Нишка будто бы в ответ на его мысли; пальцы ее сжимают потускневшую счастливую монетку.Прошлое
Он знал, что этого коридора здесь не было. Вернее, не совсем так: он просто не помнил этого коридора, а это вовсе не означало, что причудливый тупик никогда не был сотворен здесь замыслом одного из архитекторов — но Сэнд привык доверять собственной цепкой на заклинания и на детали памяти, а потому встревожился и вгляделся в темноту, эльфийским зрением различая очертания серых камней стен и старое дерево, кое-где переплетающееся с обтесанными блоками. Ничего подозрительного, как и во всей Крепости, которую он успел изучить со всей дотошностью, чтобы не допустить диверсии и предотвратить возможность использования всех тайных ходов. Ничего странного — просто этим утром Ирви Нэльтайн, Рыцарь-Капитан Крепости-на-Перекрестке и прочая, прочая, которая последние пару недель, прошедшие с тех пор, как она вернулась из далекого Рашемена, ходила по коридорам потухшая и бормотала что-то неразборчивое про серебряный клинок, покончила с собой. Кинжал в окровавленных руках, рассеченные беспорядочными ударами запястья, раздувшееся тело и остекленевший взгляд — вот и все, что осталось от Ирви; все, что остается от героев, предателей, убийц, воров и всех остальных. Келгар ходил потерянный. Сэнд знал, что дворф уже успел и написать Нишке, и попросить Кану организовать все, связанное с похоронами, но при этом не успел самого главного — принять мысль о том, что девчонки с болот, которую он ждал с непреклонной преданностью старой верной собаки, из-за которой сцеплялся с Нашером минимум пару раз в неделю, больше нет. — Почему? — бормотал он растерянно, осматривая комнату так, словно потерял нечто невообразимо ценное вроде молота Айронфистов, но натыкаясь везде лишь на пыль, дерево и камень. Тело Ирви унесли, но следы ее присутствия оставались тут и там, словно она лишь вышла на несколько минут: прислоненный к стене и покрытый зазубринами меч в ножнах, пара флаконов усыпляющего зелья, небрежно кинутый на стул плащ. Даже Сэнду стало там неуютно, но он не подал виду и промолчал. У каждого — он выучил этот урок за много лет — свои мертвецы за плечами. Впрочем, на вопрос дворфа он бы смог ответить: достаточно было лишь прислушаться к сбивчивому шепоту квартеронки, которая отчего-то любила ходить ночами и ступать босиком по ледяным камням, пугая караулы. — Где он, — бормотала она беспомощно, прижимая к груди Камешек Удачи. — Где, пожалуйста, не надо, не говори мне, я хочу слышать, прошу, верни мне… — и так ночи напролет. Ирви после пары таких прогулок долго мучал тяжелый грудной кашель, пару дней она даже билась в горячке, и брат Иварр отпаивал ее эликсирами и взывал к милости Тира через каждые несколько фраз. Сэнд был лишь рад тому, что ему не приходится в это вмешиваться. Он не знал, было ли совпадением то, что ровно за день до ее возвращения он приехал из Невервинтера, чтобы забрать кое-какие книги из библиотеки, но предпочитал думать, что да. Долгие размышления, которым он предавался после всего произошедшего, стоя за прилавком, почти сделали из него параноика, но право слово, слишком легко все складывалось в чей-то план: хитрый, изящный, такой, какой давал бы марионеткам ровно столько свободы выбора, сколько им будет достаточно для того, чтобы увериться в своей независимости. Шаг влево, шаг вправо, не более, а затем — найди осколки, соедини их, стань живым оружием, стань Сердцем Меча, который удобно оказался там, где нужно и тогда, когда нужно. Но, как бы ни хорошо друг другу подходили кусочки, эльф не мог не признать, что хоть что-то в таком плане было обязано пойти не так; случайности на каждом шагу: безусловно, удобные, но случайности. Тифлинг с сильной кровью, могущественная огненная колдунья, чудом выжившая фермерша с кровью, запачканной Нижними Планами… И посреди всего этого карнавала — напуганная квартеронка, девчонка с болот, которой не суждено стать героиней, удел которой потерять саму себя и стать всего лишь рукой для великого клинка. Закончить свой путь в Топях, где все началось, и вернуться обратно Сердцем Меча. Вот, отрешенно размышлял Сэнд, где в полной силе проявился давний надлом в душе Ирви — еще одна трещина прошла ровно по старому следу, расколола и без того хрупкую волю окончательно. Поразительно, какой силой может обладать меч Гит — но совершенно не удивляло то, что Зджаэв так и не поделилась ни с кем из них этим знанием, оставив бесплодные догадки вместо фактов. Интересно, мог ли понимать могущество этого оружия владеющий им когда-то Аммон Джерро? Сэнду казалось, что да — и ему виделось ироничным то, насколько легко разные существа, испытывающие друг к другу в лучшем случае неприязнь, пришли к одному и тому же решению. Решению, которое в это утро убило Ирви Нэльтайн. Сэнд неуверенно шагнул вперед, на всякий случай прошептав заклинание: щит никогда не бывает лишним, как и парочка заученных смертоносных заклинаний; минимальный запас любого волшебника. Но этот коридор не представлял никакой опасности, просто тупик, отчего-то не обозначенный на подробной карте; тупик, который Сэнд никак не мог вспомнить, а значит, никогда здесь не видел. И стена с глухим звуком сомкнулась за его спиной. Он резко подался назад, нащупал пальцами кладку и замер на месте, не зная, как ему быть. Идти вперед? Для волшебника-одиночки любая тварь, выскочившая из-за поворота, представляет серьезную угрозу, которой кинжал — пусть даже из алхимического серебра — не помеха. Попытаться уйти назад? Но стена не была иллюзией, Сэнд прекрасно это понимал, даже не применив развеивания магии. Стоять на месте? Кто сможет поручиться, что тогда то, что таится в тупике, не придет к нему само, подождав для верности пару дней? Проклятье, подумал он, разминая пальцы. Проклятье, зачем и кому это понадобилось? Он двинулся вперед, левой рукой ощупывая стену и надеясь, что где-то обнаружится выход. Правда, здравый смысл подсказывал, что скорее всего этот выход будет находиться рядом с тем магом, который запер его в этой ловушке, а значит, придется уходить с боем, в котором у него объективно не так уж и много шансов. Ему на долю секунды показалось, что сумрак тупика, разбавляемый лишь чадящими светильниками, нависает над ним неотразимым клинком, готовым напасть, оглушить и сомкнуться мутными темными волнами над его головой. Он обернулся — все было по-прежнему, отсветы магического огня играли на серых камнях — но слабый отголосок страха уже успел прикоснуться к нему холодными пальцами. Как бы он ни пытался, он не мог поговорить с Джералом, и это сильно его беспокоило: обычно они могли общаться даже находясь в разных концах квартала Доков, но сейчас Сэнд будто натыкался на глухую стену. Это было необъяснимо, странно и, пожалуй, жутко: одиночество, темнота и непрерывное ожидание того, что таится в ней, скрываясь за последним поворотом, до которого осталось несколько десятков шагов. Тридцать. Сэнд был уверен, что стена за спиной движется вслед за ним, но не рискнул обернуться, чтобы не дать неведомому врагу воспользоваться неожиданностью — так он внушал себе, но страх на границе сознания упрямо шипел, что он просто не хотел убеждаться в своей правоте. Двадцать. Не дающее дыма пламя светильников задрожало, и эльф зашептал первые слова заклинания, чтобы не тратить время потом. Буквы вспыхивали в его памяти и опадали невесомым пеплом, а он торопился, чтобы успеть вслед за ними. Десять. Сэнд произнес завершающую формулу; страх начал отступать. Кладка под пальцами левой руки похолодела, обжигала льдом пальцы, но он не отдернул руку. Мимоходом подумал, где он может быть, если с другой стороны стены наверняка практикуют мощные заклинания мороза… Он увидел ее. Она не выступила из-за поворота, не соткалась из теней, что отбрасывало на стены будто обезумевшее магическое пламя — она просто возникла в конце коридора нечетким силуэтом, который чуть расплывался, окутанный серой дымкой. Но Сэнд не видел этого — он смотрел в ее лицо, и слова заклинания умирали на языке, не родившись, оставляя его беззащитным перед абсолютным страхом, перед ужасом, который придавливал его к земле, будто накалывая бабочку на иглу. Он знал, что не видит ее полного обличия: рассудок стремился не упасть в пучину безумия и обманывал сам себя, подгоняя ее под подобия того, что эльф уже видел когда-то. Тень, призрак с горящими серебряным светом провалами глаз, за спиной которой разворачивало уродливые щупальца Нечто. Сэнд не мог даже пошевелиться, пока тьма тянулась к нему, словно любящая мать — к ребенку; он не двинулся даже тогда, когда светильники погасли все разом, и единственным светом стали ее глаза. И пришла боль. Сэнд кричал от боли, чувствуя, как Нечто жадно впивается в него, вгрызаясь в душу острыми клыками, высасывая из него силы и жизнь. Задохнулся, захлебнулся пошедшей горлом кровью; мир перед глазами темнел и переливался хороводом красок, но он еще видел, как черный провал холодной улыбки разрезал бледное, словно бескровное, лицо Ирви Нэльтайн. Потом все померкло. Перед его угасающим взглядом в последний раз хищно вспыхнули серебряные глаза. Он упал. Ледяная стена не обожгла его вновь — одна боль перекрыла другую — а почему-то расступилась перед ним, пропустила сквозь себя и сомкнулась вновь. Эльф, рухнувший на пол, как тяжелый мешок, не видел и не чувствовал ничего: ни текущей из разбитых пальцев крови, ни неподвижности вывихнутой ноги, ни боли в затылке, которым он ударился о камни — ничего, кроме одного. Боль ушла.