Настоящее
Вода встречает их холодным ветром, от которого прячется эльф, и перешептыванием духов, от которых пытается спрятаться Йелина. В их болтовне нет ничего важного, обычные сплетни, какие можно услышать от любого рашеми: говорят, Озеро Слез неспокойно, говорят, ведьмы в гарнизоне пытаются умаслить духов Эшенвуда, говорят, берсерки недавно слегли, поев тухлого мяса. Поначалу она и вправду пытается вслушаться и уловить хоть крупицы правды и смысла в летающем над водой призрачном смехе, но потом, устав, отмахивается: если что-то важное действительно произошло, она узнает это от викларан гарнизона, если нет — только зря потратит время. Йелина думает, что могла бы сосредоточиться на видениях сейчас, когда никто не отвлекает ее и когда она способна тщательно обдумать любую мелкую деталь — но, как назло, они и не приходят к ней. Она запрокидывает голову, вглядываясь в бурое небо, и пробует, снова и снова: просьбы, молитвы, слова заклятий — и безнадежно. В какой-то момент она непостижимой удачей хватает нить, ведущую ее к посланиям Рашемена, но тут же отбрасывает от себя в страхе: ее разум чувствует чье-то прикосновение, чужое и холодное нездешним морозом. Йелина нервно оглядывается: нет ли поблизости духа чужеземца? Может, его пустота попыталась сожрать ее? Может, так было и у Храма Триединой? — Ты так оглядываешься, будто что-то потеряла, — говорит демоница, отхлебывая из фляги и облизывая губы. — Хотя ума не приложу, что на этой посудине можно потерять и не найти. — Я не понимаю, где рыжий кот, — отвечает она равнодушно. Подобный тон по обращению к любой, даже младшей, ведьме стоил бы рашеми многого — но нет смысла цепляться к словам и голосу в этом случае: не ученице, пока не прошедшей наказание, и не к существу, держащему в руках серебряный ключ к сокрытой двери. — Только и всего. — Греет Сэнда, — фыркает чужеземка. — Которого ты никак не хочешь называть по имени. Как и меня, впрочем. — Имена не так уж и важны. — Только для тех, кто собственного запомнить не может. Имена не важны, хочет повторить Йелина; она вспоминает Шеву Белое Перо — нынешнюю, оставившую саму себя за гранью маски. Имя не имеет никакого значения кроме того, какое ты вкладываешь в него, а имена что демоницы, что эльфа звучат в переливе леса он идет вглубь он ищет что-то и готовится встретить их. Она молчит. Чужеземка смотрит на нее так, словно ждет ответа или готовится принять победу — но Йелина возвращается мыслями в осенний лес, укрытый, словно палой листвой, тихим любопытством и сдавленным шепотом. Шаман слышит отдаленный смех и чувствует внимательные взгляды, но улыбается и идет вперед улыбается украденной улыбкой и смотрит на занесенные первым снегом следы чужими глазами. — Нет! — Йелина вскакивает на ноги. Демоница отшатывается от нее, тянется к оружию привычным, отточенным жестом — и останавливает свою руку на полпути. — Вы все сумасшедшие, — бормочет она раздраженно, уходя с палубы и оставляя Йелину в одиночестве. Дремлющий Василь — не в счет. Йелина стискивает кулаки, прижимает их к вискам, пытаясь избавиться от ощущения, будто тесный обруч сдавил ее голову. Она знает: это след того, кто пытался прикоснуться к ее видениям ранее — но откуда здесь подобное существо? Может быть, решил поиграть кто-то из речных духов? Может, шаман попросил их затуманить ее рассудок? Конечно, нет. — Ветер принес мне, что ты рядом, — она поднимает взгляд, и мерцающий в скудном солнечном свете телтор-балабан опускается рядом с ней. — И мы оба знаем имя этого ветра, верно? Йелина мягко гладит невесомые, призрачные перья. У немногих духов есть собственное имя — обычно они либо придумывают его себе, либо презирают всякие условности. Когда-то давно она решила назвать балабана Даровиком, но он предпочел остаться безымянным; Йелина не обиделась: в конце концов, он был ее другом на протяжении всего пути к Первой Стоянке, опустившись на ее плечо в тот миг, когда она бросила последний — как ей казалось — взгляд на остающийся за спиной Мулсантир. Леди Даниярра поцокала языком, но не возразила. — Я не знаю, — улыбается она. — Я думала, что ты летаешь около Мулсантира, а не в Эшенвуде. — Я летаю там, куда несет ветер, — балабан расправляет крылья, задевает ее щеку перьями. — И сейчас ветер несет меня следом за тобой, Йелина Мадатов. — Йелина, — качает головой она. Собственная фамилия бьет по ушам чужими сплетениями букв и звуков. — Не удивлен, — бесстрастно замечает он. — Когда Рашемен призывает, ты забываешь, откуда ты и чей ты. Ты принадлежишь земле. — Было и будет, — серьезно кивает она. В глазах-огоньках балабана переливается перламутровое любопытство. — И почему же ты отправляешься в Эшенвуд, дитя земли? Летишь от своей участи — или летишь за ней? — Я ищу одно… — она осекается. — Существо. Это поручение Шевы Белое Перо. — Тогда ветер не лгал мне, — он вскользь касается головой ее ладони, щелкает клювом рядом с мизинцем. — Мои крылья нужны здесь. Она отводит взгляд: заставлять духов служить — или принимать их службу — почти святотатство для любого рашеми, одно из строгих правил, какие можно переступить лишь с большой опаской и в силу серьезных причин, но и отказываться от дара все равно что разгневать Рашемен. Йелина косится на балабана с сомнением, размышляя, как же ей поступить, но дух решает все сам: — Конечно, я не помощник тебе. Меня интересует шаман. Подобные ему порой торгуют с духами, слушают наши легенды и бродят по земле. Куда больше, чем делает маленькая ведьма. — Я не хочу становиться на пути у духов, — говорит она. — Но и миссия должна быть исполнена. — Безусловно, — отзывается балабан равнодушно. Йелина знает этот тон: «проблемы людей принадлежат только им, а духи поступают так, как чувствуют». Она знает, что должна будет изменить свои действия и, вероятно, свои намерения в том случае, если духи выступят на стороне шамана: ни один преступник не стоит вражды с телторами. Самое плохое в этом то, что и шаман прекрасно знает это. Йелина с сомнением хмурится, рассматривая балабана, пытаясь уловить все возможности каргова отродья: духов в Эшенвуде множество, и кто знает, может, и сам Лесовик станет на его сторону. Проклятый спутник Пожирательницы Духов, думает она раздраженно, может сразиться с ней ее же оружием, использовать против нее обычаи, традиции и убеждения. А ведь есть еще чужеземцы — и они стоять в стороне не станут, особенно эта демоница. Она молчит об этом, но несложно догадаться, что при встрече с шаманом она либо бросится в драку, либо спровоцирует на нее каргово отродье. — Я обдумаю это, — говорит Йелина вслух. Телтор встряхивается и, неловко пробежав по темным доскам, взмывает в небо, пропадает из виду — лазурная точка на серой бумаге. Она тяжело вздыхает, растирает замерзшие пальцы: слишком много проблем, слишком много возможных конфликтов; во имя Рашемена, почему она не может увидеть способа уладить все малой кровью? Возможно, Рашемен хочет чего-то от ведьм? В конце концов, он ведь защитил каргово отродье, не позволил остановить его на полпути — но позволил Йелине узнать, куда он направляется, чтобы последовать за ним и… Убить его? Выслушать его? Она поднимается на затекшие ноги, безжалостно растирает замерзшие руки и подходит к краю лодки, туда, где хорошо видно бегущую за бортом воду, легкую и переливчатую, как перья телтора. Йелина опирается о борт и замирает, сосредотачиваясь: если мыслей слишком много, отдай их реке или озеру, духи мудры и отыщут решение, если оно недоступно уму живых. Йелина шепчет так тихо, чтобы ее не услышал даже размеренно дышащий в двух шагах Василь; следит за тем, как игривая вода уносит ее слова и обкатывает их в темные голыши, которые выбросит на берега Иммилмара или гарнизона Озера Слез. Возможно, один из них подберет Лесовик, возможно, другой попадет к клерику храма Бхаллы в Иммилмаре. — Ты что, прыгать собралась? — раздается напуганный голос демоницы. — Стой, погоди! — Я говорила с озером, — поясняет Йелина, отталкиваясь задубевшими ладонями от борта и поворачиваясь к ней. Василь косится на нее с сомнением — ясное дело, вопли разбудили — но молчит. — Я не прыгну. — Ну, — чужеземка растерянно пожимает плечами. — Ладно. Черт с тобой. Между ними повисает недоверие. Йелина чувствует его удушающее дыхание, отдающее затхлой одеждой и мокрой гнилью: впрочем, может, дело только в ветре, несущем запахи издалека. Порой ей кажется: стоит стать ветру своей, как отлор, и он расскажет о запахах специй в Мулптане, о гнили нежити в Цитадели Рашемар, окутает ворохом железной стружки замка Хухронга; однако всему свое время. — Я хотела спросить, насколько твоя магия сильна. — Силу мне дают грезы, — равнодушно отзывается она. — Ее не измерить без благословения духов и благосклонности земли. Демоница щелкает хвостом: — Крайне рада за тебя. Но меня все-таки интересуют подробности: если мы будем сражаться с Ганном… — Вряд ли это произойдет. -…сможешь ли ты справиться с ним? Йелина смотрит в ее алые, беспокойные, как огонь, глаза, размышляя: сколько же в мире таких, как она, диких и пламенных, ведущих свой род от тварей вроде тех, что так любят призывать Красные Волшебники Тэя? Пожалуй, слишком много: демоны не особенно церемонятся со смертными, а смертные порой чересчур мягкосердечны. Нишка — возможно, стоит хоть мысленно начать звать ее так — Йелине не нравится, но она не говорит этого вслух — лишь бросает несколько фраз, словно ветру и воде, но никак не чужеземке со странным серебряным осколком в неумелых руках: — Рашемен указывает нам путь к нему, но не говорит о битве. Шаман ждет нас не затем, чтобы расставить ловушки, словно на охоте. И духи стремятся в Эшенвуд не затем, чтобы придать мне сил в бою, которого не будет. — Но если это произойдет, — зло чеканит демоница. — Ты справишься с ним? — Не знаю. Слова легки, как пух. Йелина спускается вниз, оставляя раздраженную чужеземку вдоволь шипеть и щелкать хвостом, вымеряет каждый шаг на темной лестнице, вслушивается в хриплое дыхание эльфа, заполняющее всю лодку до краев. Она трогает его лоб, хмурится, не забывая следить за не в меру любопытным духом — но кот выглядит ничуть не лучше, чем хозяин, разве что шерсть не облезает. Проживет еще неделю или две, размышляет она, совершая пассы и изгоняя из чужака боль: надолго не поможет, но он хотя бы стонать перестанет. Неделя или две — а затем бесконечная агония выпиваемой досуха мухи в паутине, жестокая смерть вдали от родных земель. Йелине даже становится немного жаль, но она лишь качает головой: какой смысл в жалости, если она не в силах помочь? Она засыпает под легкий шепот на грани слуха — и под журчание воды, какой-то слишком медленной и тягучей, словно алые отблески видны лучше всего в темноте ноги бредут бессильные и безвольные уголь и сланец мешаются цветом с серебром и синевой. Что это значит, хочется спросить ей. Но она не успевает и подумать об этом.Прошлое
Она не сумела бы сказать точно, с чего их дружба с Мишей по-настоящему началась: уж явно не с того первого неловкого разговора, после которого Йелина если и ждала телтора — то только из смутного интереса, но не из желания побыстрее увидеть кого-то близкого и родного. Она не могла не понимать, насколько же удачное время Миша выбрал для того, чтобы познакомиться с ней: слишком одинокая, слишком отчаявшаяся, чтобы не ухватиться за первый же шанс вернуть себе хотя бы подобие семьи, подобие доверия и тепла. Сама мысль об этом ее пугала, но долгими вечерами Йелина перебирала свои страхи, как дракон — драгоценности — и смотрела в темноту, скрадывающую углы и прячущую голоса неупокоенных призраков. — Надаж говорила о том, что Мулсантир полон духов, — говорил Миша. — Я вижу здесь многих — но еще больше к востоку, в кургане. — Птицы, умиравшие от стрел тэйцев, рассказывали о Затопленном Городе, где правит Ковен Ведьм, — говорил Миша. — Попасть к Ковену трудно, но одно зрелище странных существ из других земель стоит того, чтобы попытаться. — Телторы из крепости Рашемар дрались так отважно, как только могли, — говорил Миша. — Но твари, засевшие там, очень сильны, и ведет их одна из ведьм. Йелина слушала поначалу недоверчиво, затем — затаив дыхание. Рассказы Миши открывали ей мир, который она не смогла бы увидеть сама, и, когда он вел повесть об очередной битве, она замирала, представляя себя птицей, оглядывающей поля сражений с недостижимой для человека высоты. Поначалу она, захлебываясь от восторга, пыталась рассказать об этом отцу — но он рассеянно улыбался и списывал все истории на разыгравшееся воображение дочери; Йелине, когда она поняла это, было обидно до слез. А затем, когда она поняла причины того, что отец, лавирующий в торговле и уходящий от жуликов легко, словно вода сквозь пальцы, не замечал странностей в ее рассказах, не чувствовал чего-то большего за словами и описаниями тех мест, о которых Йелина не могла узнать из книг — тогда ей стало страшно. Баумар не продолжал жить после потери сына: он застыл в тех часах, которые прошли между уходом Евика и наступлением первых без него сумерек. Она боялась представить, что произойдет, если в один из дней она сама не вернется — будет ли он продолжать ждать ее так же терпеливо и преданно, как Евика? Поймет ли он, что она пропала? Может быть, он и вовсе решит, что она отправилась на поиски брата — и будет ждать их обоих, с лентами и инеем в волосах на Хоровод Зимы? Йелина пряталась от этих мыслей, гнала их прочь, пока морозная ночь преследовала ее, притаившись за окном и скалясь темными клыками. А Миша продолжал приходить: и пусть его воспоминания были спутаны, пусть он мог, не прерываясь, говорить о том, что было совсем недавно и о том, что было несколько десятков лет назад — но он приходил к ней и говорил, говорил, говорил, разгоняя засевшую в трещинах дома тишину. Йелина могла гладить его светящуюся шерсть, могла спрашивать о чем угодно и слушать, что кто-то по-настоящему отвечает ей — и в такие моменты она могла не бояться того, что произойдет, когда Миша уйдет от нее. — Почему ты больше не с Надаж? — спросила она однажды. Миша открыл глаза. — Она стала взрослой, — сказал он. — Взрослые лгут. — То есть, ты не любишь взрослых? — Да. Йелина продолжила раскрашивать коричневым нарисованную ею недавно маску — Миша подтвердил, что получилось очень похоже на маски хатран — стараясь не выходить за края. На Первый день она думала сжечь рисунок и помолиться Триединой, чтобы Евика привезли увидеться с родными каким-нибудь невероятным чудом. Она старалась не вспоминать о том, сколько уже успела солгать в своей жизни: как брала варенье и говорила, что не она, как однажды скормила красивому грачу хлеб и, испугавшись, сказала, что не видела хлеба вовсе; самым страшным воспоминанием было то, как она тайком отрезала кусочек от платья матери, чтобы сшить такое же красивое для куклы — мать не ругала, но посмотрела так печально, что Йелине стало несказанно стыдно. — И моего отца не любишь тоже? — продолжила допытываться она. — Нет, — отозвался телтор. Йелина растерянно покачала головой: — Но он ведь хороший! Правда, очень хороший! — Я не верю в то, что он не лжет, — отрезал Миша, поворочавшись. Первое время она боялась, что доски проломятся под весом духа — но дерево было надежно и лишь порой скрипело, когда Миша неудачно ставил лапы. — А когда становятся взрослыми? — спросила она. — Когда тебе становится целых пятнадцать лет? Или когда ты начинаешь хихикать, как те девчонки, которые с парнями цветочками перебрасываются? Я никогда не буду хихикать, если что. — Нет, — фыркнул Миша. — Хотя цветочки, конечно, важны. — У меня целых шесть лет до пятнадцати, — заметила она задумчиво. — То есть мы сможем попрощаться, если вдруг ты уйдешь, — Йелина отложила рисунок, надеясь на то, что Миша скажет что-то: но телтор молчал, и она решилась произнести то, что так боялась сказать. — Только не уходи без предупреждения. Пожалуйста. Я имею в виду — навсегда. Скажи, что больше не придешь, чтобы я не ждала и не надеялась. Конечно, я все равно буду надеяться — но все-таки. — Хорошо, — Миша поднял голову. Глазки у него были маленькие, как, наверное, у всех медведей — но выразительные. — Я тебе обещаю. Ей стало спокойнее: в конце концов, у нее было еще шесть лет на то, чтобы приготовиться к расставанию. Как и каждому ребенку, года казались ей невыразимо долгими, длящимися целые века — и, как и каждый ребенок, она с изумлением слушала рассказы актеров из «Вуали» о том, что эльфы и дворфы из чужих земель живут по сотни лет. Даже собственная жизнь казалась ей долгой дорогой, которую она пройдет в лучшем случае через девяносто зим — а уж жизни иных рас казались ей и вовсе бесконечными. Правда, телторы жили еще больше — но это ведь были телторы, им так было положено, как и Триединой богине. У нее было еще целых шесть лет — и все-таки Йелина немного боялась. Миша пообещал, да, но кто знает, что может произойти за эти шесть лет такого, что телтор рассердится и решить навсегда ее оставить? В конце концов, он и не сказал ничего про срок — так, может, настоящая взрослость наступает куда раньше пятнадцати лет? Она думала над этим долго, пока не решила набраться храбрости и сходить спросить об этом у НакКая, шамана Ледяных Троллей. Йелина сомневалась, что он и вправду ответит ей, но мысль о том, чтобы выспросить что-то у ведьм приводила ее в такую ярость, что она стискивала кулаки. Они забрали у нее Евика — вдруг захотят и Мишу забрать? Викларан славились тем, что быстро уничтожали все то, что по каким-то причинам им не нравилось, и Йелине не хотелось попасть под удар. Она не смогла бы точно сказать, с чего их дружба с Мишей вообще началась — но прекрасно могла вспомнить, как закончилась. Его скорый уход зазвенел в воздухе, будто серебряные колокольчики, и Йелина в тот миг похолодела так, словно меч уже занесли над ее головой — потому что-то были не колокольчики, то был чарующий голос леди Даниярры.