Настоящее
Другой берег из куска скованной хрупким инеем земли превращается в гарнизон, приветствующий их улыбками берсерков, едва оправившихся от болей в животе, и цепкими взглядами двух ведьм, хатран и этран, напоминающих солнце и луну. Волосы госпожи Олайны поседели так давно, что, пожалуй, никто и не вспомнит, какими они были от природы — темными или светлыми; зато золотисто-рыжие пряди Нины сверкают, как расплавленные солнечные лучи; кажется — стоит присмотреться, и глаза потом будут болеть. Йелина приветствует их почтительным наклоном головы и протянутым амулетом из чаячьих перьев — немагический, само собой, но достаточно знаковый, чтобы сказать викларан, кто послал отряд и дать Йелине возможность заговорить, не дожидаясь уважительного повода или прямого приглашения. Госпожа Олайна равнодушно рассматривает демоницу, но взгляд ее неестественно замирает на эльфе; Йелина догадывается, что она может рассмотреть, и поспешно делает шаг вперед. — Мы прибыли из Мулсантира и все эти дни тяжело переносили мороз, — говорит она, сдерживая бессмысленное желание тронуть маску и убедиться, что она на месте. — Чужеземец болен, и ему необходим покой. — Наш дом — ваш дом, — тепло улыбается Нина. Глаза у нее синие, как воды Озера Слез. — Надеюсь, вести от наших сестер добрые. — Расходитесь, — приказывает вдруг госпожа Олайна, до этого хмуро поджимавшая губы. — Бездельем вы успели позаниматься, пока валялись, стеная. Йелина прячет улыбку: конечно, берсерки не могли не попытаться хотя бы краем уха уловить, о чем говорят, тем более после долгой болезни и еще более долгого отсутствия новостей; с другой стороны, это поступок не воина, но ученика, не прошедшего дажеммы — Йелина и не сомневается, что сегодня вечером последует наказание. — Да, сурово, — бормочет демоница, оглядываясь по сторонам и отрешенно потирая руки. — Я думаю, суровая земля рождает суровых людей, — эльф дергает уголками губ, обозначая улыбку. И добавляет куда тише. — И благодари Тимору и Ваукин за то, что они тут не держат животных. — Ха, верно, — хмыкает Нишка. — Не хватало еще тут второго Орлена. Кстати, ты не знаешь, откуда он вообще в Крепость приплелся? Йелина считает секунды повисшего молчания. Она замирает на одиннадцати, когда звучит неестественно напряженный голос эльфа: — Ирви притащила. Хотя больше похоже, что это был Касавир. Демоница молчит. Йелина слегка хмурится: новые имена, новые чужаки, о которых она ничего не знает. Это непривычное ощущение — не знать, не понимать, не чувствовать за собой силу уверенности, непреклонную и монолитную, как скалы, с которых сбрасывают преступников на радость падальщикам. Йелина хмурится: это чувство ей не нравится совсем, и, что самое неприятное, ничего она с ним сделать не сможет. «Но они пока здесь», напоминает она себе, будто пытаясь ухватиться за соломинку: «Они в Рашемене. Они на этой земле и обязаны принять эти правила». Дом дышит на них теплом, которое поначалу кажется обжигающим, словно цепкая хватка огненных элементалей; Нина улыбается ярко, как солнце, легким движением руки зажигая огонь под потемневшим от копоти чайником. Госпожа Олейна занимает привычное место — за столом, посреди донесений, сообщений и схем обороны, начерченных так давно, что каждый житель гарнизона успел выучить их наизусть — и наблюдает за ними странно неподвижным взглядом. Йелина помнит: проницательность хатран гарнизона Озера Слез давно вошла в поговорки у младших этран, а госпожа Олейна поседела раньше, чем Евик Мадатов успел появиться на свет; по спине Йелины пробегает слабый холодок. — Так чему мы обязаны визитом посланницы Мулсантира? — Нина порхает вокруг Сэнда почти непринужденно, горячий отвар оказывается у него в руках сам собой, как и теплое покрывало из шерсти; вокруг эльфа словно обернулось солнце — так сияют волосы Нины в свете слабо пробивающегося сквозь маленькое окошко света. — Вести были не так давно, и, увы, не все были хороши. — Новая Шева решила следовать дурному пути? — уточняет прямолинейная госпожа Олейна. — Надеюсь, уроки недавнего прошлого она выучить в состоянии? — Конечно, — отзывается Йелина. Ее настораживает то, что никто не попросил уйти демоницу: ладно, больной эльф, который может и погибнуть на морозе, упав на снег и не поднявшись, но она!.. — Тогда она должна понимать, что самое необходимое — так это прирезать сейчас их обоих! Демоница хмыкает, покручивая в руках кинжал, искрящийся морозом. Йелина отстраненно задумывается над тем, что комната крайне мала, что она сама — первая на линии атаки чужеземки, и что будет достаточно лишь меткого удара под ребро; эльф равнодушно отпивает отвар, прокашливается, и мягко замечает: — Но тогда вы бы напустили на нас воинов гарнизона, не так ли? — Верно, — госпожа Олейна кривит губы. — Вы бы и глазом моргнуть не успели. Особенно ты, — она переводит взгляд на демоницу. — Не то чтобы тебя было сложно узнать, хоть вы старались в тот раз. — Тогда зачем корчить из себя непонятно кого? — спрашивает Нишка раздраженно. — Зачем закатывать истерики? У вас по лесу бродит… — Посланница Шевы, — голос хатран чеканен и строг. — Объясни причину, по которой вы прибыли. Разговоры духов принесли нам весть о вашем приезде, но ни один из них не знал, почему вы стремитесь сюда. Йелина вспоминает каркающий голос, хрустально-синие перья, внимательный взгляд — и поднимает голову; взгляд у Нины странно цепкий и пристальный для щебечущей и доброжелательной этран. — Мы должны войти в Эшенвуд, — она бросает короткий взгляд на эльфа; его лицо кажется застывшим. — Втроем. Там необходимо отыскать шамана, который… он… забравшего чужую оболочку. — Вот как, — прохладно замечает госпожа Олейна. — По нашей земле разгуливает мертвец, а вы должны отправиться к нему втроем. Не слишком ли много мороки для заклания? Ножи найдутся и в гарнизоне. — Это не жертва, — поясняет Йелина. — Чужеземец нуждается в помощи этого существа, и его упорство достойно поощрения. А она, — глаза у демоницы хмурые и упрямые. — Хочет разъяснить определенные долги. В том числе за смерть одного из рашеми. — Рашеми? — Нина с сомнением качает головой; Йелина уверена: сними маску и увидишь, что этран хмурится, нарушая морщинами красоту высокого гладкого лба. — Но наш гарнизон цел, хоть и несколько… потрепан. — Ох, да неужто! — госпожа Олейна будто травит ядом. — Скажи-ка, чужеземка, не твой ли ненаглядный дружок бродит сейчас по лесу как шкурка для того шамана? Говорят, зайцы скидывают окраску по зиме. Бросок демоницы Йелина уловить не успевает; она знает только, что госпожа Олейна не успевает отнять рук от стола, как кинжал почти упирается ей в горло, царапая ледяной коркой. Нина замирает, ее молчание — затишье перед бурей, заклятье незаметно сплетается в тонких пальцах; эльф бледнеет, и Йелина не уверена: от страха за их жизни, качающиеся сейчас на волоске из-за выходки демоницы — или из-за подтачивающей его болезни, запускающей ядовитые клыки все глубже и глубже с каждым его вздохом. — Нишка, — говорит он хрипло. — Не надо. — Возьми слова назад, — глаза у Нишки бешеные, словно у затравленной собаки, загнанной в угол и готовящейся продавать свою бродячую жизнь за вырванные из тел других куски мяса, клоки шерсти и воспаленные, гноящиеся раны. Йелина бросает быстрый, испытующий взгляд на Нину и убеждается: если попытается поддержать чужеземцев, то викларан гарнизона ополчатся против нее, а в бою мало кто разбирает средства и направление магии, тем более в таком неудобном для сражений пространстве. — Прикинуться, что правда была ложью? — Олейна кривит губы, слегка отводит горло от клинка. — Так поступаете вы. Рашеми честны. — Плевала я на вашу честность, — голос демоницы дрожит. — Имейте уважение к мертвым. Раз уж вы так благородны, как хотите казаться, так возьмите слова назад. Вельга умер. Его тело сейчас носят как одежду. А сердобольные ведьмы глумятся над останками. — Но ты ведешь себя не лучше неотесанного берсерка, — голос Нины холоднее лезвия кинжала. — Бросаясь с клинками на каждого, кто скажет что-то не так, как тебе хочется — верх глупости. Тем более если речь идет о тех, кто хочет помочь тебе… и твоему другу. Нишка молчит. Йелина смаргивает — и демоница, столь же стремительная, как вихрь, внезапно оказывается в пяти шагах от госпожи Олейны. В теплом, спертом воздухе ощутимо слышится запах грозы; Нина изящно стряхивает остатки заклятья с тонких пальцев, сохраняющих слабое лазурное сияние. Эльф судорожно хватается за сумку, глаза его полуприкрыты, замершее было дыхание восстанавливается. — Подношения, что вы жгли, помогли тогда? — спрашивает госпожа Олейна. Демоница неопределенно пожимает плечами, кинжал успевает исчезнуть в ножнах: — На нас никто не напал. Но не сказать, чтобы мы зашли так уж далеко. — Добрый знак, — бормочет Нина. Глаза ее снова приветливы — но Йелина вспоминает холодный, обманчиво сверкающий лед, и на душе теплеет. Именно таковы викларан: великодушны и в то же время остры, как заточенный клинок. Таков сам Рашемен, следящий за своими детьми тысячами глаз и готовый поддержать и уберечь — или уничтожить, если такова будет нужда. — Кто знает, — говорит госпожа Олейна, рассматривая эльфа в упор. — В любом случае, вам необходимо хотя бы попытаться умилостивить духов. Подношения найти просто, а провести ритуал еще проще. А что делать с мертвецом — ваши заботы… и наше доверие. — Мы проведем его под охраной, если в том будет нужда — заверяет Йелина. — Но Рашемен не шепчет мне о битве. — Если бы шепот помогал всегда, — госпожа Олейна криво усмехается. — Порой мы должны действовать так, как велит закон; порой мы остаемся одни среди полных надежды глаз и тишины. — Я буду помнить это. — Вы можете устроиться в повозке Кеттая, — Нина прикрывает улыбку ладонью. — Его товарам придется потесниться, но вам будет тепло — уж об этом-то он заботится. Йелина напоследок изображает поклон, очерчивает кромки уважения и почтения, не выставляя их напоказ. Госпожа Олейна склоняет в ответ голову, но в глазах ее слишком много сомнений, которые она и не собирается скрывать. На чаячьем пере амулета, посланного Шевой Белое Перо, отчетливо выделяется две зеленых полосы: самостоятельность, самодостаточность, оборотная сторона которых — запрет оказывать помощь большую, чем любому другому рашеми, пришедшему в гарнизон. Йелина знает: стоит ей выйти за дверь вслед за чужеземцами, ее начнут обсуждать, взвешивать возможности и перебирать слухи — и Йелина закрывает за собой дверь, вдыхая морозный воздух. Демоница и эльф бросаются в глаза резко, выделяясь посреди свежего, хрусткого снега — пока он может только радовать, но впереди долгая зима, когда гарнизон занесет, а на берегах Озера застынет хрупкий лед. Она делает шаг вперед, по привычке вслушиваясь в далекие бормотания духов — и ловит себя на мысли, что неотвратимо поджидающее впереди испытание заставляет ее волноваться куда больше, чем следует.Прошлое
Йелина пнула наспех скатанный снежок, и он разлетелся под ее ногами липкими брызгами, оставшись комьями на ботинках. Еще немного снега она спихнула в ближайшую лужу, понаблюдала за тем, как он тает, и повернула к дому: отец тревожился за нее в последние два дня до такой степени, будто боялся, что викларан утащат ее прямо с улицы в храм Триединой, заткнув рот заклинанием и прокрадываясь сквозь прячущиеся по углам тени. Ей и самой было страшно — но она все-таки злилась на отца, который будто хотел испортить ей последние дни в Мулсантире. «Я не верю», говорил тогда Баумар, вцепившись ей в плечо так, что Йелина хотела кричать от боли. Он лгал, конечно, лгал: глупо было отрицать давнюю поговорку про маслята — но старался поверить самому себе, и Йелине было так невыносимо это слушать, что она могла бы вывернуться и убежать наверх, в комнату, запереться там от всего мира; она могла бы, если бы не взгляд леди Даниярры, приморозивший ее к полу. «Должно быть, это ошибка», убеждал отец, пытаясь выглядеть внушительно и непреклонно: но глаза у него были тусклые и усталые, как у погибающего от лихорадки, да и горбился он совсем не по-геройски. Йелина утыкалась лицом в его руку, бросала быстрые взгляды исподлобья на хатран, и невпопад думала о том, что колокольчики оказались не серебряными — а ледяными, похожими на хрусталь. «Ей всего девять лет», почти молил Баумар, заглядывая в глаза леди Даниярры; Йелина завидовала его храбрости — или его отчаянию. Сама она не осмеливалась поднять взгляда выше, чем изукрашенный узорами подол одеяния хатран, все еще чувствуя на себе ледяной взгляд; леди Даниярра смотрела так, словно явившийся по душу Йелины орглаш в человеческом облике, тронь — и проморозит до самых костей, превратит в ледяную статую. В другой раз она подумала бы спросить у Миши, существуют ли орглаши, умеющие принимать человеский облик — но тогда она приказала себе забыть о Мише; забыть о том, что она когда-то разговаривала с телтором. Колокольчики не были серебряными — они были ледяными и острыми, как тонкие иглы. Йелина сжала кулаки и яростно пнула еще один снежок. Подумав, она еще и потопталась на нем — но злоба, сжигающая ее дотла, никуда не ушла, напротив, будто только сильнее распалилась. Она покусала губы, медленно выдохнула: пожалуй, если бы в такую дурацкую сырую погоду вышел хоть кто-то из мальчишек и снова обозвал ее тэйкой, сестрицей демона или дочерью чужеземной карги, она бы смогла подраться с ними и покусать до крови; а потом ее бы гоняли по раскисшим улицам Мулсантира, промокшую, с окровавленным ртом, похожую на дьяволенка из глубин преисподней. Да, подумала она мрачно. Было бы не так плохо. — Ну надо же, маленькая заблудшая душа, — она вздрогнула и вскинула голову, на мгновение перепугавшись, что и вправду случайно призвала какого-нибудь демона по свою душу; впрочем, синеватая кожа мужчины, стоящего перед ней, доверия тоже не внушала. — Куда ты идешь, милая девочка? Йелина нахмурилась; вот еще, разговаривать с карговым отродьем — к беде. Это как принести в дом цветы из храма Келемвора или разбить зеркало — только, наверное, еще хуже. А впрочем, будто она сейчас не в беде. — Домой, — буркнула она в конце концов в надежде, что от нее отстанут. И прибавила: — И тебе туда хода нет. Мужчина рассмеялся приятным, теплым смехом, опустился на корточки перед ней и протянул руку к ее волосам — но Йелина вовремя отскочила, набрала снега в руки и слепила снежок: погода стояла дурацкая, луж было не перечесть, а видно было только то, что перед глазами, но зато снег был липким. Она подумала, что если отродье попытается съесть ее или повалить в снег — она всегда сумеет залепить ему глаза, а потом убежать, голося на всю округу. Ну, или подраться с ним. — Так мне туда хода нет, — он картинно вздохнул, слепил маленький снежок — Йелина отметила, что ходит отродье почему-то без перчаток или варежек — и покрутил его в пальцах. Вдруг снег замерцал голубым и мягко взлетел в воздух. — Так, думаешь… Йелина швырнула снежок ему в лицо и кинулась вперед, надеясь повалить в снег и хорошенько врезать: раз уж он колдун, убежать она всяко не сможет, а попытаться нос разбить куда лучше, чем быть застреленной в спину. — Стой, — что-то приподняло ее за воротник и оттащило подальше от лежащего на снегу отродья, хохочущего во все горло. — Подожди, успокойся. Она резко обернулась, разозленная — колдун ее даже не испугался — и готовая расплакаться от гнева и обиды; но, едва повернув голову, она натолкнулась на темные глаза, лишенные белков и радужки — и в эту секунду она почувствовала удивительное, неестественное доверие и спокойствие. Мир вспыхнул вокруг нее переливами цветов, укрыл теплом, и Йелина перестала сопротивляться: пожалуй, она не могла бы вспомнить никого, кто смог бы сопротивляться этому взгляду. Странная женщина мягко улыбнулась и отряхнула с ее одежды налипший снег. Йелина следила за ней зачарованно, рассматривая, как во сне, сияющие доспехи, вязь на боевом молоте у пояса — и огромные белые крылья, напоминающие крылья чаек; как-то Евик принес подбитую чайку, и они вместе выходили ее — пришлось отпустить потом, и Евик тоже плакал, как и она сама, только не говорил. — Ганн, — произнесла женщина устало. — Что ты наговорил ей? — Вообще ничего не сказал! — возмутился он, отряхиваясь. — Ты, Каэлин, просто не знаешь рашеми: увидят что-то, что не похоже на угрюмого смуглого берсерка в волчьей шкуре, так сразу кусаться кидаются. — Вранье! — беззлобно огрызнулась Йелина: спорить в присутствии странной женщины не хотелось. — Ты сам со мной заговорил! — Но я же не сказал ничего, что могло бы стать причиной для такой серьезной атаки, — Ганн, наконец, встряхнул капюшон несколько раз, и подошел поближе — но снова опускаться на корточки не стал, видно, решил не рисковать. — Откуда мне знать? — возразила она. — Может, ты вообще наводил на меня порчу? — Именно этим целыми днями и занимаюсь, — вздохнул отродье. — Порчу навожу на маленьких девочек и соблазняю одиноких… — Что ты делаешь здесь одна? — спросила Каэлин мягко. Глаза у нее были грустные — или Йелине так показалось? — но она улыбалась. — Ты не заблудилась? Мы можем отвести тебя домой, если хочешь. — Я дойду одна, — отозвалась Йелина: спокойствие спокойствием, но если отец увидит, что ее привели какие-то чужеземцы-нелюди, точно переполошится. — Да и мне, наверное, нельзя говорить с вами. А еще у нас дома может быть леди Даниярра. — Вот как, — Каэлин вздохнула. — Что ж, хорошо. Но постарайся не блуждать здесь: скоро стемнеет, а из Плана Теней выбраться не так уж просто. Ганн… — Погоди-ка, — он явно заинтересовался. — Леди Даниярра? Хатран? Такая суровая и высокая, как статуя Бхаллы? — Ну, — Йелина отступила на шаг и насупилась. Ганн не внушал ей никакого доверия — только портил впечатление от темных глаз и белых крыльев Каэлин; Йелине в голову закралась мысль, как было бы здорово быть такой, как она. — Так ты у нас возможная ученица викларан? — он улыбнулся. — А не рано ли? — Отец тоже говорит так, — Йелина тяжело вздохнула. — Но леди Даниярра сказала, что в конце недели она меня заберет, потому что ошибок не бывает, все такое, — она вскинула голову; Каэлин смотрела на нее внимательно, и Йелина вдруг воодушевилась. — Но я не хочу уезжать! Они забрали Евика, а теперь хотят забрать и меня! Но я ведь не ведьма, я просто говорила с Мишей, это вообще ничего не значит! — А этот Миша — телтор? — голос Ганна ощутимо переменился. — Синий, светится?.. — Ну и что?! — Сильная связь с землей, — отродье покачал головой. — Ты не представляешь, что это значит. Только представь — ветер или огонь, которые приходят на твой зов, потому что ты знаешь язык, на котором нужно назвать их! В конце концов, дажемма. — Я не хочу быть ведьмой, — возразила она упрямо. — Я не хочу. Я хочу быть дома, с папой. Я могу даже с Мишей не разговаривать совсем! — Но это уже не поможет, — Ганн хмыкнул, и в эту секунду ей показалось, что она могла бы его возненавидеть. — В конце недели за тобой придут и отведут за руку в лучший мир. — Я знаю и без тебя! — Подожди, — Каэлин подошла неслышно, как призрак; ее бледная кожа только усиливала чувство нереальности и прозрачности. — Я думаю, тебе стоит подумать о своих талантах. Дар магии преподносится не каждому — как и дар слушать и слышать свои родные края. Йелина упрямо молчала. Каэлин вздохнула. — Просто подумай об этом. Да и разве ты не увидишь Евика? Все вернее, чем-то, что ты встретишь его здесь. — Может быть, — отозвалась она неохотно. При одной мысли о дороге, которая ей предстоит — дороге, вьющейся на долгие года вперед — ее охватывал страх; но при мысли о том, сколько ей предстоит вынести долгих дней рядом с отцом, который вскоре снова растеряет весь боевой дух и будет мерить дом тяжелыми, чеканными шагами, Йелина вздрогнула и отвела глаза. — Пойдем, — сказала Каэлин и легко дотронулась до ее щеки тонкими пальцами, неуловимо похожими на перья. На ее крыльях играли солнечные зайчики, и Йелина дернула плечами, вновь ослепленная и растерянная. — Отведем тебя домой. Как тебя зовут? — Йелина, — произнесла она тихо, замерев в ожидании того, как ее рашеменское имя прозвучит в устах этой странной чужеземки. — Йелина Мадатов.