Настоящее
Эшенвуд принимает их настороженно, его призрачный взор скользит по ним ледяной водой, высматривает намерения, вслушивается в речь. Йелина старается лишний раз не произносить ни слова: это странное затишье предзнаменует бурю, и им повезет, если они пройдут под ее оком и не погибнут, разорванные на части. Эльф тоже молчит — видимо, порча его души снова дает о себе знать; демоница обладает странным звериным чутьем — это читается в отблеске ее алых глаз, в настороженных движениях, в коротких выдохах. Йелина не может поручиться за то, что произойдет, когда они доберутся до шамана, ожидающего в дебрях Эшенвуда, но она может быть хоть немного уверена в том, что до той поры гнев земли не обрушится на них из-за неосторожного слова чужеземки. — А тебе не нужны кандалы или что-то вроде? — спрашивает вдруг Нишка, и Йелина поднимает на демоницу взгляд. Дело полукровки не в вопросах — дело в звенящей тишине, в ощущении чужого взгляда на теле и острой потребности хоть как-то нарушить недоброе молчание леса. — Чтобы связать его и доставить на суд? Или мы его осудим прямо на месте? Я могу быть палачом? — Мы идем не убивать его, — коротко отзывается она. Хвост щелкает, как бич. — Даже если бы это было нашей целью, мы бы не сумели этого сделать: его защищает сама земля, и телторы воюют на его стороне. Ни одна из этран, хатран, даже дуртан не пойдет против духа своей земли. — Но ведь он был мертв до того, — отзывается демоница. — Что-то в прошлый раз твои драгоценные духи не помогли ему. — Сама земля боится той твари, — возражает Йелина. — Сам Рашемен испытывает ужас. Никто не смог бы спасти шамана от удара Пожирателя Духов — слишком сильна память телторов. Им неведома смена времен, и их чувства сильны и ярки всегда точно так же, как и в тот день, когда они впервые ощутили присутствие ожившего кошмара рядом с собой. — Иными словами, — Нишка кривит губы в холодной усмешке. — Что вы, что они смелы только против тех, кто не сможет сопротивляться. А как появится соперник покрепче — так поджимаете хвост и в кусты? — То существо не просто соперник, — равнодушно отзывается она. — Это круговерть пустоты, в которой нет снов; это — вечность темноты и скорби; это — гробница всех грез. Нишка не отвечает. В ее руках — серебряный осколок, режущий свет и тени напополам, отголосок чего-то большего; Йелина почти чувствует заточённую силу, почти видит всполохи магии — но эта сила чужеродна Рашемену, она пришла не с Запада и не с Востока, а из мест, о которых и духи стараются не говорить. Точно так же, как и дурная кровь демоницы, точно так же, как и безумное, неудержимое Проклятие — все они чуждые и нездешние, ядовитые и опасные. Страх омывает их, страдание растит их, и сама земля не исцеляет нанесенные ими раны. Они остаются выжженным пепелищем, незарастающей язвой — и кто-то может пользоваться ими, чтобы властной рукой рвать на части подлунный мир и мир грез и создавать двери из одного в другой. Йелина знает: это запрещено. Йелина знает: это никогда не останавливает порочных дуртан или шаманов, возомнивших себя истинными вестниками воли Рашемена. Сейчас остается лишь идти вперед: сквозь снег, сквозь страх, сквозь тишину неподвижной листвы. Шева Белое Перо была права, как и всегда: потерять гарнизон Озера Слез очень легко, он и так цепляется за надорванную нить. Лес почти гниет изнутри, отравленный и озлобленный — неудивительно, что он предпочел довериться шаману, что сам подобен духу, бродящему по земле, чем ведьмам, защищающим его. Йелина тяжело вздыхает: увы, порой Рашемен похож на наивного ребенка, не понимающего, что может поджидать его в темноте за поворотом и готового довериться бродячему фокуснику. В прошлые годы весь гарнизон был зверски убит, растерзан лесом и его посланцами. Ведьмы вернулись, привели новых берсерков, сумели умилостивить Эшенвуд, упросить его смирить буйный гнев. Но только вот никто до демоницы и мертвого времионни еще не заходил так далеко в его владения — либо заходил, но не возвращался. Йелина не уверена в том, почему лес дает им пройти: потому что принял жертву? потому что она сама — голос и слух земли? потому что шаман ждет их? Власть Ганна велика, и преданность ему телторов неоспорима. Но телторы — это лишь воля Рашемена, как и Стражи; земля гораздо древнее, и корни ее глубже. Йелине, ее голосу и слуху, найдется что противопоставить, если мужу и жене суждено будет вновь встать по разные стороны баррикад. — Если телтор выйдет против нас, ты не будешь сражаться? — вдруг спрашивает эльф. — Нет. — Но разве не было такого, что ведьмы сражались с духами? — спрашивает он с любопытством. — Зверь все еще зверь, даже призрак: не может быть такого, что они никогда не теряли рассудок от вкуса крови. — Дух все еще дух, — возражает Йелина. — Разве поднятый некромантом скелет хочет твоей смерти так же, как живой воин-берсерк — смерти тэйца? Разве зомби желают пожрать твою плоть оттого, что им ведомы ритуалы древних племен, веривших, что сердце воина дарует его отвагу? Это лишь плоть, и духа в ней нет. Но дух придает смысл любой плоти, а чистый дух — разум любому существу. — Мы можем говорить не о нежити? — Нишка раздраженно передергивает плечами. — Сэнд, уж ты-то должен был достаточно ее навидаться. — Не выходи из себя, — эльф коротко улыбается, будто бы порча подтачивает его силы настолько, что он боится совершить лишнее движение. — Это лишь пример. И пример удачный, готов признать. Однако вопрос остается прежним: неужто все ведьм как одна складывали оружие, если телтор выступал на чужой стороне? — Я недостаточно мудра, чтобы тебе ответить, — произносит Йелина, помолчав. — Могу сказать лишь, что в старые времена, древние, как сам Эшенвуд, предки рашеми были дики и необузданны. Они не видели воли Рашемена в каждом дуновении ветра, следах зверей и шепоте мертвых. Однако те времена позади. И ныне даже дуртан не поднимет оружия против телтора, иначе — так верим мы — сотня смертей обрушится на нее, сотня — и каждая страшнее предыдущей. — Довольно сурово, — Сэнд молчит некоторое время, а потом произносит мягко. — Но разве всегда ведьмы обязаны вмешиваться, если идет битва с телтором? Йелина медленно выдыхает, опускает взгляд, стараясь не пропускать в сияющей белизне пушистого снега верной тропы. Слишком проницателен чужеземец, куда проницательнее, чем показалось ей в тот день, когда она по зову земли вмешалась в дела Стража. — Нет, — говорит она тихо. — И, если ты хочешь спросить меня об этом: я вмешаюсь, если ты или темная кровь нападете на шамана. Но не оттого, что телторы будут сражаться на его стороне. Оттого лишь, что Эшенвуд всегда будет готов уничтожить гарнизон Озера Слез, и я не имею права оставлять своих сестер или верных берсерков на растерзание. — Верность, достойная уважения, — тихо произносит эльф. Демоница молчит. Но огонь ее крови будто бы слегка затухает, погребенный под пеплом — сожалений? старых ран? — и Йелина молчит тоже, выпрямляя спину под тысячей невидимых, враждебных глаз.Прошлое
Ее имя было в устах чужеземки мелодичным перезвоном стеклянных колокольчиков, нездешним и таинственным, как легенды о колдунах Кара-Тура с белыми губами и рассказы Миши про потерянную крепость Рашемар. Каэлин была нездешней, куда бы ни пошла, и Йелине казалось, что даже стопы ее не касаются земли. Она так хотела спросить ее — обо всем на свете: правда ли, что ее крылья делали из солнечного света, как рассказывают про телторов-птиц, правда ли, что одним ударом своего меча она может положить целую армию (а если правда — можно будет рассказать ей про Карса, который дразнится, может, чужеземка — Каэлин, не забыть имя, Каэлин — покажет ему, где зимуют раки, и тогда вся улица будет знать, что у Йелины Мадатов есть крылатая подруга, которая не ходит по земле, как все рашеми, а летает по воздуху на красивых крыльях). Йелина хотела, но язык будто бы отказался ей повиноваться: все затмил покой, исходящий от этой женщины. Она была молода, очень молода — или так только казалось — и она была красивее даже матери Йелины, самой красивой женщины, какую только она помнила. Только у мамы были зеленые глаза и черные волосы, и мягкая улыбка, и смех такой, что хотелось слушать всегда. Каэлин же была черноглазой, как птицы, и беловолосой, как старик НакКай. Но черты ее лица были тонкими и изящными, а улыбка — хоть и печальной, но прекрасной. Йелина подумала, что в жизни не видела никого, на кого настолько бы сильно хотелось бы быть похожей. — Итак, ты решила завести дружбу с суровой воительницей рашеми? — Ганн отсмеялся и, чуть насмешливо, добавил: — Осторожней, прекрасная голубка: здешние девы-воительницы холоднее стужи и опаснее бешеного зверя. — Ганн, — произнесла она чуть устало. — Ты не мог бы перестать? — Прости, — он подошел чуть ближе, но не вплотную — Йелина подумала, что он боится повторения и угрожающе нахмурилась, сжимая снег в кулаке. — Но я вижу, что наша юная подруга уже готова к новой схватке. Прости меня, дитя-воин, если я обидел тебе или преградил путь твоей поступи. — Может, я и прощу, — она горделиво вскинула голову. — Но ты, каргово отродье, приносишь только беды. Оттого, что тебе дарую я прощенье ныне, не изменится твой норов, и прегрешенья… — Хватит, — остановила ее Каэлин. — Ганн может быть порой невыносим, но он заслуживает лучшего — как и многие другие. Йелина сжалась, глаза наполнились слезами, и она часто покусывала губы, чтобы не разрыдаться. Смилостивился над ней в этот раз Ганн. — Не обижай ребенка, — в этот раз его смех был почти беззлобным. — Жить без твоей благосклонности, Каэлин, подобно тому, как если б умирать от долгой раны. Надеюсь, я подхватил поэтичный настрой этой талантливой девочки. Или я должен сказать что-то еще? — Порой ты говоришь слишком много, — возразила чужеземка. — И все лишь для того, чтобы не молчать. — А вот был удар в самое сердце, — пробормотал он. Йелина медленно выдохнула, набралась смелости, как перед новой уличной дракой, и буркнула: — Прости. — Ну надо же, — каргово отродье вздохнул. — Сегодня они признают, что судить по внешности рано, а завтра рухнут врата Иммилмара. Но хорошо, я принимаю извинения. Прости за то, что поднял на смех твои воинские умения. — Угу, — отозвалась Йелина, краем глаза косясь на Каэлин. Чужеземка задумчиво рассматривала ее но, будто бы встрепенувшись, спросила: — Ты знаешь театр «Вуаль»? — Ну да, — она недоуменно нахмурилась, передернула плечами. — Кто же в городе не знает. Там заведует госпожа Лианна. Ну, или заведовала. Я туда не ходила никогда, но на улице поговаривали, что ее живьем сожрал демон, которого призвали тэйцы — говорят, призвали прямо в театр, и хатран очень злые были. Но я ничего не знаю, — поспешно добавила она. — И про Проклятую я тоже не подслушивала. Просто громко говорили. — Понимаю, — произнесла Каэлин задумчиво. Ганн мягко улыбался — Йелина раздраженно подумала, что он, похоже, вообще не умеет быть совсем чуть-чуть серьезным. Но, вдруг мелькнуло в голове, если он помогает Каэлин, то он наверняка не такой уж и плохой. В сказках про лиса-телтора говорилось, что он когда-то был шутом для людей, а потом превратился в зверя — и так и умер. Может, Ганн тоже какой-нибудь шут? Ну, хмыкнула про себя Йелина, если Ганн и станет когда-нибудь взаправдашним лисом из сказок, то сам он об этом точно не знает. — Мы и вправду можем проводить тебя, — предложила Каэлин мягко. Йелина уставилась на нее с благоговением: может, и вправду стоит согласиться? Не то чтобы она боялась, что из «Вуали» вывалятся тэйцы, обреют ей голову и сразу же увезут в рабство — но ведь как здорово будет показать всем мальчишкам на улице, с кем она дружит: взаправдашняя чужачка, да еще и с крыльями, и такая красивая! Ну ладно, каргово отродье немного портил картинку, но — Йелина с сомнением пригляделась — он вроде тоже симпатичный. Только вот что отец скажет?.. — Я не знаю, — призналась она со вздохом. — Если бы раньше… Ну, отец, он хорошо так с чужими. А сейчас Евика нет, и меня заберут. Но было бы здорово, — Йелина чуть оживилась. — А ты ведь умеешь колдовать? Ты можешь сделать так, чтобы меня никто не забрал? И Карса проучить? Он такой вредный — говорит, что я тэйка, что меня гнать надо, а я не тэйка, я в отца вся! Мне тетка Фарги говорила внимания не обращать — так я не обращала, а потом он меня разозлил, и я его прямо по земле проволокла! Ну, потом он меня тоже в крапиву кинул, — Йелина чуть смутилась. — Но я его первая побила, это ведь считается за победу?! — Увы, — хмыкнул Ганн. — По моему личному опыту победу одерживает тот, кто самым последним извалял другого в крови и де… грязи. — Либо побеждает тот, кто не вступает в битву, — возразила Каэлин. — Порой превосходства твоего духа достаточно, чтобы одержать верх. — Жаль, птичка, что такие трели бывают не так уж правдивы для этого грешного мира, где твое превосходство уронят в лужу, — каргово отродье покачал головой. — А вообще — я предлагаю проводить ребенка. Ей идти мимо «Вуали», а там… Не лучшие люди там живут, ты знаешь сама. Ну и, поверь, я бы многое на ее месте отдал, чтобы меня домой провожала настоящая небесная полукровка. — Почему бы и нет, — чужеземка мягко присела перед ней, и ее огромные черные глаза оказались напротив. Легкая улыбка тронула ее губы, и Йелине захотелось плакать от нестерпимых чувств. — Что ж, Йелина Мадатов, идем к тебе домой? Думаю, после такого Карс не будет приставать к тебе всю неделю? А если пристанет — просто подумай о том, почему он решил тебя подразнить? — Потому что он дурак? — Потому что, — Каэлин заправила ей за уши выбившуюся прядь. — Каждый заслуживает лучшего. В том числе и того, чтобы с ним играли и говорили. И ни один не заслуживает того, чтобы быть избитым понапрасну, а потому — не сдавайся, если тебе навязали сражение.