Настоящее
Чужеземка оттаскивает их обоих — раненого и бесчувственного — подальше от Рощи. Она молчит, Йелина тоже — в духоте и гари нет смысла задавать вопросов, она все равно не поймет, правдив ли был ответ. Шаман чуть стонет, когда чужеземка резко дергает его за руки, пятная их путь линией крови. Йелина не спрашивает, осознает ли Нишка, что стоит им выбраться за пределы той незримой границы, что отделяет решимость телтора от его ужаса, никто, кроме шамана, не сможет их защитить. Поэтому в ту самую секунду, как Йелине удается очистить свой рассудок от добровольного тумана, не слыша воплей горящих деревьев, она знаком останавливает демоницу и взывает к земле, чувствуя, как сила приходит к ней из самого сердца края, как энергия обдает ее жаром. Она наклоняется вперед, растирая руки, но не успевает даже дотронуться до Ганна. — Стой, — говорит демоница, кидаясь наперерез, но не осмеливаясь коснуться ее сияющих ладоней — и правда звериное чутье, думает Йелина, одного неверного жеста для леса может быть достаточно, чтобы убить. — Не смей исцелять его. Не полностью. — Зачем ты напала на него? — Йелина поднимается на ноги. Она знает, что сейчас выглядит жутко — земля все еще рядом с ней, Рашемен шепчет ее голосом, и сила пронизывает ее так, что глаза горят синим блеском из-под грубой деревянной маски. — Мы не должны были убивать его. — Я и не убила, — говорит Нишка зло. — Я ранила. Чтобы он не смог уйти. Чтобы ответил на все вопросы. Чтобы не схватился за клинок. Я не ты, ведьма, и я не верю ни вашим духам, ни вашим богам — только себе. — Но ты не можешь верить только себе, когда вокруг тебя сотни духов, — она приподнимается на носочки и опускается на пятки вновь — от силы внутри кажется, что стоит оттолкнуться, и она полетит. — Духов, которые растерзают тебя, если увидят в тебе угрозу. Это место живет по своим законам, и сейчас оно боится всего вокруг — и защищается, если видит в этом нужду. — Я прошла тут уже один раз и вернулась! — демоница яростно шипит, сворачивая хвост в кольцо. — И ни один дух не помешал мне! — Потому что все они прислушивались к нему, а не к тебе. Сейчас вы вместе — и я не думаю, что на этот раз темная кровь и осколок тебе помогут. Скорее, заставят лес ненавидеть тебя еще сильнее. — Ты говорила, что Рашемен защищает свой народ, верно? — Нишка отходит на шаг, и в ее глазах — отвращение. — Так где же был твой драгоценный Рашемен, твои драгоценные духи, когда Вельгу убивали? — Он был отступником, — качает головой Йелина. — А впоследствии он был связан клятвой. — О. Поставили тавро и бросили скот? — Ты хочешь подвергнуть сомнениям наши законы? — Я лишь хочу сказать, — демоница облизывает пересохшие губы, будто пробуя на вкус собственные слова. — Что вся ваша преданность не стоит и гроша. Вы бросили Вельгу — дважды, если не трижды. В его теле разгуливает его убийца. И все, что интересует тебя — это не дать вашему гребаному лесу по его собственной прихоти убить людей в вашем гарнизоне. — Почему же ты не произнесла всего этого сразу? — Йелина чуть щурит глаза, ловит отблески их сияния на поднесенных к маске пальцах. — Не потому ли, что ты хотела использовать нашу помощь? Лес не отпустил тебя тогда так просто — нет, ты уходила с боем, в обход гарнизона, и знала, что без кого-то, кто лучше знаком с обычаями этого края, ты не вернешься. — Даже если и так? Это что-то меняет? — демоница бросает быстрый, встревоженный взгляд на дернувшегося эльфа. — Я все еще не нуждаюсь в Ганне, и, как по мне, так лучше было бы узнать у него все про клинок и убить. Все остальное — ваши заботы. — А смерть твоего друга — нет, — спокойно отзывается она. — Без шамана ты его не вылечишь, и без шамана ты не узнаешь, может ли он вообще остаться в живых. Хатран нет дела до чужеземца, которого ненавидит Рашемен. — Он может, — наконец подает голос Ганн. Он почти сидит, хватаясь за бок и силясь не дрожать от холода, чтобы не потревожить рану. — Мне известно, как можно исцелить его. Но только мне одному. Нигде больше ты не найдешь этого знания, Нишка из Невервинтера. — Заткнись, — бросает чужеземка скорее устало, чем гневно. — Доверять тебе у меня нет никаких оснований. — А кому вообще ты можешь доверять? Ведьмы преследуют свои цели, эта маленькая милая девочка лишь проводник их воли. Рашемен тебе не поможет, потому что ты несешь с собой не только осколок, нет — ты несешь в себе кровь тварей, которых призывали маги Тэя, а земля такое не забывает. Обратишься к своему другу следопыту? К этому эльфу, который не может помочь сам себе? Я все-таки готов предложить свои услуги — не бесплатно, само собой. И наши цели даже могут совпасть, тебе не кажется? — Мне кажется, — цедит Нишка. — Что ты, кусок дерьма, убил Вельгу. Мне кажется, что в пути Вельга напал на меня дважды — и все под твоим контролем. Ты хочешь осколок, я тебе не нужна и задаром, и все это время ты использовал и его, и Вельгу, чтобы я пришла к тебе. — Да, — шаман чуть поджимает губы. — Именно так и есть. Но ответь мне, Нишка из Невервинтера, ты проделала весь этот путь, чтобы сейчас убить меня? Ты собираешься искать меч в стране, которую не способна понять? Я проделал долгий путь из той тюрьмы, из которой меня вытащила Ирви, я был там, где ты вряд ли когда-нибудь побываешь. Я помню каждый ее шаг, я знаю, какое безумие охватило ее рассудок. Ты же… Ты помнишь ее совсем другой. — Я могу просто спросить тебя, — холодно отзывается тифлинг. — Потом убить. Мне не нужно знать, какое дерьмо приносить в жертву вашим божкам, чтобы прийти в указанное место и найти клинок. И мне не нужно понимать, кого из вашего народа можно убить, никого не взбесив, и кого нельзя, чтобы оплатить обратный путь. Йелина медленно выдыхает. Окружающий ее мир расплывается, словно в жаре костра, реальность начинает растекаться ртутью — нельзя так долго ждать прежде чем использовать дарованную силу, нельзя цепляться за нее, словно за последнюю надежду. Она делает шаг вперед и возлагает сияющую сферу на рану Ганна, чувствуя, как напрягается демоница в отчаянном желании ее остановить — но в этот миг мир застывает, словно краски перестали разводить водой, словно то зрение, которое было даровано ей на несколько минут, исчезло навсегда. Теперь Йелина чувствует себя так, словно с ее плеч сняли тяжелую ношу — она знает, что лишь ненадолго, вскоре земля вновь вернется к ней, своей дочери, скоро Йелина Мадатов вновь станет голосом и слухом. Но не сейчас. — В любом случае, — шаман медленно поднимается, осторожно касается кончиками пальцев новой кожи, нечувствительной и бесцветной. Боль не ушла полностью — зачарованное оружие оставляет раны более опасные, чем любая сталь. — Сейчас ты нуждаешься во мне. Точнее, во мне нуждается он, — кивок его адресован бесчувственному эльфу. — Без моей магии он не протянет долго. Не здесь. Потому остается последний вопрос, Нишка из Невервинтера: готова ли ты ради мщения за одного друга пожертвовать другим?Прошлое
Первые часы прошли тихо. Леди Даниярра правила повозкой умело, и ее прямая спина — все, что было видно Йелине из повозки. Она предпочла не шевелиться, забиться в угол, как мышь, лишь изредка меняя положение, чтобы тело не затекло. Она понятия не имела, о чем можно говорить с женщиной, которая забрала из дома ее полуседого брата и которая забрала ее, не принимая никаких возражений. Это, конечно, было согласно обычаям, это было справедливо, как и все законы рашеми — но от этой справедливости ей хотелось выть волком и рыдать, упрашивая вернуть все как было. Рыдать Йелина больше не могла: хватило предыдущей истерики, после которой по телу изредка пробегает судорога утихшего плача. Оставалось молчать, сдерживая рвущиеся с языка вопросы: А нам еще долго? А куда мы едем? А я могу умереть во время ритуала? А я увижу Евика? Она прикусила язык, но стараний приложила слишком много — прокусила так, что во рту ощущался привкус крови. Наверное, не надо было заниматься таким, когда у тебя зубы до сих пор дрожат. Глупая была затея. Йелина сжалась еще сильнее: а вдруг леди Даниярра услышала это шипение, вдруг сейчас она остановит повозку, обернется и… Что «и» Йелина не могла придумать — просто потому, что все рассказы детей на улице про Бездну, в которую падают отступники рашеми, про жуткого демона, который заживо сдирает кожу с любого, кто нарушит самую малюсенькую клятву, про телторов, которые выслеживали преступников в лесах и ущельях, а потом так рвали их, что целого кусочка не оставалось, не шли ни в какое сравнение с безмолвной угрозой прямой спины леди Даниярры. Совсем и вовсе. — Йелина, — произнесла ведьма, и она чуть не проглотила язык: все-таки услышала! Что делать? Может, надо извиниться? Может, надо пообещать так не делать? — Ты когда-нибудь слышала сказку про дитя земли? — Что? — она, пожалуй, ожидала многих вопросов, но никак не этого. Сказки… их рассказывал только отец, да и то редко, остальное она подхватывала из книг, от рассказов на улице, от тетки Фарги, изредка устраивавшей для нее настоящие представления в одно лицо. При мысли о ней опять стало тоскливо. — Сказка о ребенке земли, — терпеливо повторила леди Даниярра. — Усвой сразу: если ты не знаешь чего-то, в этом нет постыдного. Лучше скажи об этом сразу, чтобы пробел не стал однажды фатальным. Ты понимаешь? — Да. Леди Даниярра рассказывала неторопливо, мягко, выделяя интонацией нужные места. Изредка она останавливалась, цокая языком, но потом продолжала. Йелине даже нравилось слушать, если уж откровенно: сказка была интересная, и, самое главное — без нравоучения в самом конце, от которого хочется в рассказчика чем-нибудь швырнуть. — Я надеюсь, ты уловила общий посыл, — хатран умолкла на некоторое время. Затем уронила. — Потому что тебе предстоит стать главным героем. — Чего? — Йелина почувствовала лопатками слегка неплотно пригнанную доску. — У меня есть родители! Вы сами знаете! — Сейчас они есть, — вздохнула леди Даниярра. — А потом ты поймешь, что никто не заменит тебе тех, кто избрал тебя сейчас. Это будет немного позже. — Я их забуду? — спросила она тихо. — Разумеется, нет. Ты просто… будешь смотреть на вещи совсем иначе. Йелина, пойми: тот удел, что выпал тебе — действительно великая честь. Ты будешь служить Рашемену и ордену, ты станешь той, с кем будет говорить сама земля. — Почему я? — Кто знает? Пути духов никогда не будут ясны самым мудрым глазам самой внимательной хатран. Тем более неуловимы замыслы самого Рашемена. Йелина замерла в своем углу, забиваясь в полумрак, как в спасение. Повозка мерно раскачивалась из стороны в сторону, и от этой неторопливости ее так и подмывало закричать, завопить: что вы со мной сделаете, за что, я хочу в дажемму, а потом покинуть Рашемен! Хлопанье крыльев раздалось рядом, и на одно мгновение Йелина поверила, что Каэлин прилетела забрать ее. Она обернулась — рядом с ней приземлился телтор, нервно хлопая полупрозрачными крыльями и с интересом ее разглядывая, поворачивая то один глаз, то другой. — Здравствуй, — сказала она неуверенно, не зная, как обратиться к духу, чтобы не оскорбить. — То есть здравствуйте. — Здравствуй, — в щелкающем голосе птицы послышалась задумчивость. Балабан больно ущипнул ее за ухо, но Йелина не осмелилась возразить. — Так ты есть голос и слух? Так ты дитя земли? — Пока еще нет, — произнесла леди Даниярра, не поворачивая головы. — Прими мое почтение, крылатый, и искреннюю преданность. — Так кто же ты? — телтор почти не обратил на хатран внимания. Йелина осмелилась чуть наклонить голову. — Просто дитя? Птенец, выпавший из гнезда? — Я Йелина Мадатов, — сказала она тихо. — Из Мулсантира. — Йелина, — ее имя в клюве птицы разлетелось на слоги. — Что ж, я вижу. Пока ты не голос и слух, но ты дитя Рашемена. Потому я остаюсь здесь. Ветер принес меня туда, куда я должен был попасть. Спустя неделю Йелина вспомнила этот разговор — госпожа Гарин попросила ее вспомнить последнюю беседу с духом и уловить то состояние, в котором она была, когда увидела его. За неделю она успела понять, что с хатран нельзя спорить, и что они всегда знают, как же лучше. Они вели ее теми же тропами, что когда-то прошли сами, и Йелине оставалось лишь хвататься за их ускользающие пальцы, пытаясь оставаться на зыбкой тропе обучения мастерству. С ней больше не говорили о ее даре, о детях земли — и порой Йелине казалось, что тот разговор ей только причудился, был сном на границе разума, который неплохо было бы позабыть. Но слова леди Даниярры не шли из ее головы, и каждый виток спирали был мучительнее предыдущего; в конце концов она не выдержала и спросила напрямую у госпожи Гарин: правда ли, что ей суждено стать ребенком земли? — Ты уже ребенок земли, — возразила госпожа Гарин. На ее маске не было перьев — только алые пятна. Говорили, что она как-то сдержала атаку дюжины тэйских магов одна, на переправе, без устали молясь Триединой и взывая к духам реки — и так несколько часов, пока на помощь не пришли телторы. — Но для такой ответственности мало дара. Нужен отточенный разум, тот, что не рассыпется на куски. В этом цель наших занятий. — И меня не будут учить магии? — Зачем это? — хатран чуть недоуменно покачала головой. — Когда ты увидишь эту землю ее собственными глазами, в этом не будет никакой нужды. Ты сама поймешь, что тебе делать. Я ответила на твои вопросы. А теперь — сосредоточься на образе зверя. Не допускай и мысли кроме его поступи и блеска его глаз. Йелина закрыла глаза и сосредоточилась. Ни шороха леса, ни образа травы — только зверь. Она не заметила, как госпожа Гарин тонко улыбнулась. В ее мыслях гнездилась птица, перья которой были белее, чем у любой чайки и любого лебедя.