Настоящее
— Чтоб ты сдох! — шипит Нишка, всаживая ледяное лезвие по самую рукоятку. Элементаль дрожит, дергается, словно пленник под ударами палача. Демоница проворачивает кинжал — и мрачно смотрит на осыпающийся пепел. — Чуть перчатки не сжег, ублюдок. Йелина не обращает внимания: гнев полукровки направлен не на элементаля, и теперь даже не на шамана, а на все вокруг. Она так злится на патовую ситуацию, в которую ее поставила болезнь эльфа, что теперь срывается на всех подряд. На врагах, конечно, в первую очередь. Вопреки всем своим ухмылкам, шаман не вмешивается: вероятно, раньше он бил бы демоницу стрелами своего непрошеного остроумия, поддевал бы тонкую корку начавших зарастать ран, ломал бы хрупкий лед ее самоконтроля — но сейчас Ганнаев-из-Грез позволяет себе лишь неуловимые жесты и насмешливые взгляды, лишь улыбки и молчание, полное яда. Йелина знает: демоницу бесит и это тоже, с куда большим удовольствием она бы поцапалась с шаманом, а потом кинулась в бой, стремясь к его сердцу, подобно направленному твердой рукой клинку. Но ее ярость утомительна и бесплодна, как земли призрачного костра. — У меня есть вопрос, — произносит она, поравнявшись с шагом шамана. — И ты, вероятно, можешь знать ответ. — Тогда задавай, — отзывается он, чуть насмешливо приподнимая брови. Он не забыл их встречу на улице Мулсантира, он помнит ее лицо и ее голос, но не более — не может Ганн помнить Йелину, ставшую гласом и слухом земли. Ее преимущество — во внезапности. — Та женщина. Каэлин. Где она? Его-чужое лицо мрачнеет. Йелина ждет ответа: он не откажется дать его, остается лишь молчать. Хриплые выдохи идущего позади эльфа режут тишину, словно лезвие — впрочем, это все еще лучше, чем безмолвие врага, за которым спрятался Эшенвуд. — Она мертва, — произносит шаман в конце концов. — Уже давно. — Как она умерла? — Вероятно, так же, как и я, — глаза его холодны. — Убита Пожирательницей Духов. — Ты не знаешь этого? — Я мало что мог узнать, будучи мертвецом на Той Стороне, — равнодушие Ганна рушится. — Тем меньше, когда был только силой для мальчишки, ушедшего на другой край света. — Но ты знаешь, что она мертва. — Я видел ее в том костре. Путь ветвится. Шаман безошибочно выбирает одну из троп, не показывая сомнений; Йелина думает, сколько же раз он блуждал здесь в своих грезах — или в чужих. Искал ли он выход из снов этого места, пытался ли дотянуться своим разумом до крылатой женщины, погибшей от руки своей предводительницы? Далеко ли она умерла? Вопросы мечутся на ее языке, но сейчас задавать их не время и не место — они ступают на опасную дорогу, обременные долгом и надеждами. И ведет их вернувшийся с Той Стороны шаман, каргово отродье, примерившее чужую шкуру, не оказавшуюся ему впору. Йелина как никогда остро чувствует груз ответственности, который возлагает на нее орден — и надеется не подвести их. Она одними губами произносит молитву Триединой, взывая к ее мудрости и доброте, умоляя о верном пути и верной руке. Избранная шаманом дорога спустя несколько долгих, почти бесконечных часов приводит их к спуску. Йелина с легким сомнением разглядывает тяжелые валуны, упавшие на тропу так давно, что камни заросли мхом, щурится, пытаясь разглядеть вдали священное дерево — но свет бьет ей в глаза, и она, часто моргая, опускает голову. Часть ее хочет дотронуться до маски, оправить одежду в отчаянном стремлении не выглядеть смешной перед двумя отлор — но другая часть, та, что будет однажды этран, а затем хатран, останавливает порыв. Куда лучше вспомнить заготовленные приветствия, высвободить руку с намотанным на нее шнурком немагического оберега с перьями чайки и двумя зелеными линиями, чем вести себя словно нашкодивший ребенок. — Нам тут что-то угрожает? — спрашивает демоница тоскливо. Ее можно понять отчасти — вынужденная постоянно жить по указке своего нечеловеческого чутья, она успела устать от постоянной угрозы, от которой нельзя хотя бы на мгновение сбежать и скрыться. Но весь гарнизон Озера Слез живет так долгое время, и нет нужды проявлять к чужеземке сочувствие большее, чем к своим собратьям. — Тут — нет, — произносит шаман отрешенно. — Разве что дикие звери. — Так это уже не Эшенвуд? — кривит губы демоница. Эльф раздраженно качает головой, но предпочитает промолчать. Пожалуй, он действительно начинает нравится Йелине куда больше, чем несдержанная полукровка. — Долина Иммил посвящена Бхалле, — говорит Йелина, мягко проводя кончиками пальцев по одной из зеленых полос на амулете. — Здесь телторы не ощущают гнева, и Стражи не имеют здесь той власти, что принадлежит им в остальном Эшенвуде. — И зачем мы здесь? — подает голос эльф. Дышится ему заметно легче; когда Йелина поднимает на него взгляд, он находит в себе силы улыбнуться. Его дух дергает рыжим хвостом, плавно спрыгивает на землю и проходит несколько шагов прежде, чем вернуться на руки чужеземца. Она вспоминает, каким слабым он был в те часы, когда эльф еще не успел прийти в себя после Горящей Рощи и невольно сравнивает облезлую шкуру с пятнами лишая — и будто бы расчесанные полосы, похожие на тигриные. — Здесь мы оставим тебя, — Ганн ухмыляется. — Рядом с отлор, чин по чину. Радуйся, чужак, мало кому выпадала такая честь — созерцать прелести давно мертвых… — Шаман, — произносит Йелина безразлично. Он тяжело вздыхает и кивает с легкой улыбкой. Смотрится это все так же чужеродно, как и в первый раз, когда она увидела его. — Зачем мне оставаться тут? — Еще один твой ритуал? — вклинивается полукровка. — Еще одна жертва? — Нет, — Ганн хмыкает. — Пора бы тебе перестать видеть в любом моем действии какой-то замысловатый ритуал. — И тем не менее, — эльф жестом останавливает сверкающую глазами демоницу. — Зачем оставлять меня здесь? — Чтобы не останавливаться потом, когда мы будем спасать лес. Это будет первая часть платы за мою помощь сейчас и потом, — отвечает шаман. Он не делает и попытки двинуться вперед, вынуждая остальных продолжить спуск. Глаза его замирают на одной точке. — Мне нужно, чтобы Эшенвуд вернулся к жизни. Настоящей жизни. Отчасти это поможет и тебе, можешь поверить. — Слишком благородно для ублюдка вроде тебя, — хмыкает Нишка, скрещивая руки на груди. — Чтобы Эшенвуд жил? Я что-то не вижу, чтобы он подыхал. — Ты не можешь обратиться к ведьмам за помощью, потому что это заставит тебя ответить за твои преступления, — произносит Йелина задумчиво. — И есть в этих лесах нечто, что ты ищешь, но пока Эшенвуд готов убить любого чужака — даже тебя, любимца духов, — ты не можешь ничего найти. — Забавно, — Ганн молчит некоторое время и затем добавляет: — Ты неплохо понимаешь меня, дитя земли, куда лучше, чем Нишка, — раздраженный щелчок хвоста вполне ожидаем, и Йелина не отвлекается. — И все-таки тебе не приходит в голову одна простая вещь. Мы ходим по одной и той же земле, мы слушаем одних и тех же духов — но в отличие от тебя я видел оживший кошмар из древних времен. Так что же мешает тебе поверить в то, что я искренне хочу помочь земле, которая когда-то пригрела меня? — Лишь то, — спокойно отзывается она. — Что ты также видел, как умирает владыка Окку. И ты не сделал ничего, чтобы его спасти.Прошлое
Деревянная маска до сих пор казалась чужой: будто бы Йелина стащила ее поносить у старших ведьм и не вернула обратно — так младшие сестры тайком таскают одежду у старших. Она против воли прикасалась к ней, проверяя, не спала ли, не потрескалась. Это было недостойно голоса и слуха земли, но Йелина не могла удержаться. Видения были отрывочными и бессвязными — благодарение хатран, обучавшим ее, любой образ, что приходил к ней, Йелина запоминала ровно так, как он явился: ни одной лишней детали, ничего не упущено. Лишь убедившись в этом, ей разрешили, наконец, покинуть стоянку и направиться в сторону городов, дав в путь лишь напутствия и несколько кусков хлеба. Пропитание ей обеспечили бы жители Рашемена, знающие, чем карается несоблюдение законов перед путешествующей ведьмой — а опасность не накрыла бы Йелину, оберегаемую самим Рашеменом. Спустя четыре года как она покинула Мулсантир напуганным ребенком Баумара Мадатова и его покойной жены Дейны, Йелина возвращалась к нему ребенком земли, голосом и слухом, не этран и не хатран, лишь вестником чужой воли. Теперь земля говорила ей про эльфа-чужеземца, пораженного порчей. Рашемен кричал вокруг нее, умоляя уничтожить ту тварь, что осколком засела в груди чужака; земля в своем милосердии шептала о прощении и защите, об укрытии тому, кто стал жертвой их общего врага. Йелина задумывалась о том, не встретит ли она на своем пути Стражей — вестников воли Рашемена, искаженных защитников, очистить которых могла только неведомая Та Сторона. Рашемен боялся, и этот страх пропитывал все насквозь, и первыми его жертвами были слабейшие из телторов. Ярость давала им силу, гнев сводил с ума — и рассудок покидал их, оставляя лишь животную суть. Земля не хотела такого для своих творений. И Йелина чувствовала это всем своим существом. Она до сих пор помнила, как впервые погрузилась вглубь себя, как открыла свою душу земле, как сила затопила ее, как только воля Йелины удерживала ее рассудок от того, чтобы разлететься на мелкие кусочки. Она видела весь Рашемен, пронизанный силой и теплом, она чувствовала любовь матери к своим детям, желание укрыть и защитить; она была кроликом, за которым охотилась лиса и подбитой птицей, за которой гнался пес. Йелина была всем — в том числе и тем, чем не была окружающая ее земля. Она была голосом и слухом, должная связать воедино людей и тех, кому они служат; должная понимать и хатран, и телторов. Она была не собой, но в то же время оставалась девочкой по имени Йелина Мадатов, пришедшей из Мулсантира и помнившей все сказки, что рассказывала ей старуха по имени Фарги. Таков был ее удел с того дня, как она встала в круг, образованный ведьмами, и погрузилась в токи энергии вокруг себя. Таков был ее удел с самого рождения. Она думала о Евике — почему он не стал ребенком земли? Жив ли он? Земля говорила: да, жив, но большего знать Йелине не полагалось, и она приняла это с положенным смирением. С тем же смирением она исполнила свое первое задание в одном из южных городов, название которого знали хатран, но не она — с посвящения Йелина почти утратила знание о смысле имен; теперь она видела мир в его истинном облике, и имена, красивые, но бесполезные, становились лишь ворохом сухих листьев. Дорога делала крюк, и она остановилась. Сейчас должно было что-то произойти — она знала это, потому что ощущала, будто бы кто-то удерживал ее за плечо, не сжимая хватку, но обозначая намерение. Йелина терпеливо ждала. Дикая кошка возникла на ее пути, соткалась из призрачных теней, окружающих деревья вокруг. Йелина склонила голову в немом приветствии. Кошка замерла, глядя ей в глаза. Страж, поняла Йелина вдруг. Рядом. Телтор поможет ей, не вынуждая нарушать законов и пятнать душу нападением на духа. Она успела вовремя. Эльф недоуменно рассматривал место, на котором один телтор затянул другого на Ту Сторону; Йелина наклонила голову, всматриваясь в его душу, отмеченную следом древней порчи, ожившего кошмара, что уродовал земли Рашемена не так давно. Однако он не был Пожирателем, это было заметно. Чего-то в нем не хватало — как если бы хищную птицу лишили клюва, как если бы у пантеры не было когтей. — Я не позволила им тронуть тебя, — произнесла она напевно. Глаза эльфа были больны и тусклы, словно вся его сила перетекла в его духа, обернувшегося рыжим котом. — Тогда прошу принять мою благодарность. Он рассматривает ее очень внимательно, и Йелина хорошо знает, что он видит: девочку с заплетенными волосами, с грубой деревянной маской на лице. Не более того. Но он чужак, потому неизвестно, какие выводы он сделает из того, что заметил. Ей почти интересно. — Ты хатран? — спрашивает он неуверенно. Она вспоминает леди Даниярру, госпожу Гарин, других наставниц; вспоминает виденную как-то мельком прежнюю Шеву Белое Перо — и ей становится смешно от одной только мысли о разнице. — Нет, — говорит она. Чужеземец выглядит потерянным. Она думает, что была такой до первого погружения, до омута, в который ее затягивало без шанса выплыть; она думает, что эльф мог бы стать одним из потерянных во мгле — несчастных, увидевших истинный облик телтора неподготовленным. Его дух пытается прикоснуться к ней, и Йелина чувствует гнев Рашемена, стремящийся защитить ее. Сила брызжет из пальцев, глаз, сила залечивает царапины на ее щеке, оставленные чужеземцем. Она не хочет использовать ее — не хочет навредить. Она позволяет себе мелочь — коснуться его рассудка, выловить отблеск, ненужную тайну, которую он вскоре откроет ей. Его имя. Его зовут Сэнд.