Тёмные руны

Окраина Одарата, Йотунхейм

POV/ Локи       Переход через горы и уходившие на поразительную глубину разломы и расщелины, оставшиеся после той битвы в Ночь Ворона, дался мне очень тяжело. Я не был неженкой, как любили подчеркивать при дворе Асгарда из-за моих непонятно с чей стороны прорезавшихся эльфийских черт, но исполинские громадины-строения Одарата я увидел, когда вторые сутки подходили к концу, и только потому что шел, не останавливаясь.       В этой части Йотунхейма действительно было мало солнца и ощущался древний и безжалостный холод, да такой, чтоб зуб на зуб не попадал. Меня трясло, но я не разжигал огонь, хотя искушение погреться у пламени костра стало столь велико, что я решил использовать последнюю склянку согревающего бальзама. Эльфы и файёри часто использовали такие эликсиры в столь суровом мире, а изображать из себя брата я не собирался.       Как же я зол!       Продать меня в рабство!       Я шумно выдохнул клубы пара, моментально кристализовавшиеся на губах. Пришлось намотать шарф повыше, чтобы закрыть нос и рот. Странно, раньше я так сильно не промерзал. Сказывалась моя усталость. Даже больше моральная, чем физическая, да и я не спал уже третьи сутки.       Запретная зона. Истинное царство злых великанов. Недаром именно йотунами пугают маленьких детей. Ледяные великаны славились своей жаждой крови. Было ли мне страшно? Поначалу — нет, но чем ближе я, скрываясь, подходил к руинам, тем больше дергался. Йотуны хорошо скрываются в тени, видят в темноте. Им не страшен холод. И передвигаются они бесшумно. Мне стало страшно. Как бы я не храбрился — мне хватало духу признать, что лучше бы я сейчас сидел где-то в Асгардском саду и обнимал Амору.       Про Брисингамен я успел повторно выспросить у Трима утром перед тем, как покинуть Горгуат. И предположительно понимал, где он может находиться. Знание меня не радовало. Трим поведал, что этот камень Лафей поместил на статую огромного саркофага, где по слухам покоилась его возлюбленная супруга, славившаяся непревзойденной красотой. Мне это показалось какой-то нелепицей.       Кто может полюбить такое чудовище? Она что была слепой и глухой? Сложно представить, что какая-то небесной красоты альва разделила ложе с йотуном. Воротит.       Скорее просто-напросто это ристалище почивших царей, а Брисингамен служит напоминанием о великих временах и правителях. И о вечной ненависти к Асгарду.       Пока служит. Скоро я его благополучно сопру. Я уврен, что у меня это получится. Я усмехнулся и перепрыгнул через очередную расщелину во льду, и до Одарата оставалась пара сотен метров, но но лёд подо мной треснул и ушел вниз. Я завопил и полетел вниз, зацепившись за край выступа одеждой. Я тяжело дышал.       Я отказывался верить, что это конец. Послышался треск разрываемой ткани, и я снова ухнул вниз. Но тут же что-то дернуло меня вверх и в сторону. Я кубарем пролетел несколько метров, плюхнувшись на спину. В шоке застыл и пялился на бесконечные звезды.       К горлу приставили острое лезвие, целиком воссозданное изо льда. Внешне хрупкое и прозрачное оружие оставило легкий порез на шее. Я сглотнул. Не знаю, что хуже. То, что я попался и сейчас умру, либо то, что я должен был лежать неподвижной грудой ошметков внизу. — Назови себя, асгардец, — властный и холодный голос разрезал тишину как лезвие ледяного клинка мою шею. — Я не асгардец, — просипел я. Меня трясло от нахлынувшего адреналина и холода. — Лжец, на тебе очень дорогое сукно. Эльфы не любят такую ткань. Они носят только шелк. Или атлас.       И действительно, край рубахи, который весьма громогласно рвался над пропастью, сейчас торчал под непонятным углом вокруг моей головы. — Я не хотел быть асгардцем, но меня никто не спрашивал, — запинаясь от холода — не знаю почему — я вдруг решил огрызнуться, хотя это было безрассудно, видимо, я был слишком зол на весь свет.       Вместо того, чтобы прикончить меня, высокий йотун, чье лицо скрывал темный меховой капюшон, расхохотался и убрал клинок. — Поднимайся, глупец, идем, пока ты окончательно не посинел, — он протянул мне руку, и я ухватился за нее.       Я не мог даже удивляться, потому что усталость и открытое хладу тело занимали все мои мысли. Я начал трястись еще сильнее. Мой спутник цокнул, разглядывая меня с нескрываемым любопытством. Я оглядел его в ответ. И что-то было в его глазах, что-то такое. Не знаю, может, мне показалось, но это было похоже на нескончаемую скорбь. Он остановился и скинул с себя верхний огромный полушубок, в котором я просто утонул. — Если тебе гордыня позволит, то я тебе донесу, иначе будем плестись вечность с твоими короткими ножками.       На меня напала такая апатия, что я просто кивнул. Великан поднял меня на руки, закутанного в полушубок и понес в город. Я отключился. Все-таки усталость взяла свое.       Я проснулся в тепле, немного растерявшись и не понимая, где я нахожусь, также завернутый в полушубок, но около камина, в котором бы с легкостью уместился мой дом в Горгуате. Я не подавал вида, что проснулся и прислушался к тихому разговору, который вели йотуны. Одним из говоривших был мой спаситель. — …асгардец, конечно, но юный, более двух десятков ему не дашь. Слишком уж дерзко огрызался. — Ха, молодняк там слишком распоясанный. — Да не скажи. Этот возмущался, что не выбирал, кем ему родиться.       Йотуны тихо и скрипуче засмеялись. — Похож ведь. — Похож, — и тут голос обратился ко мне, — пацан из Асгарда, ты есть-то будешь? Еда остывает, а тебя трясет как лысую лебединую гузку от холода. Я же вижу, что ты уже не спишь. Согрелся хоть?       Они снова засмеялись. — Я не откажусь, — я медленно привстал и выглянул из-под теплого меха. — Иди же, — мой новый знакомый махнул рукой. — Не знаю, что ты там жуешь в Асгарде, где птички поют и днем и ночью, но у нас на ужин мясо шедоубиста. — Я положительно отношусь к мясу мракориса, вполне славная пища, — фыркнул я. — Я могу узнать, чье гостеприимство я принимаю с благодарностью? — Ха! — второй йотун хлопнул себя по колену, захохотав, — ты смотри, он по нашему хорошо разумеет, словно жил в Йотунхейме, — с кривой улыбкой, но беззлобной он осмотрел меня испытывающе. — Да, жил, — я надулся, меня почему-то это задело, — охотился, странствовал, трудился. Встречал рассветы и закаты Горгуата, когда мог. — Что нахохлился, как индюшка? Садись, — мой спаситель хохотнул, указав на место рядом с собой.       Я выдохнул от облегчения. Если ледяные великаны делят с тобой трапезу, то это означало, что ты — желанный гость в их крове, и никто не причинит тебе вреда. Однако когда я утащу Брисингамен, то ситуация может резко измениться.       Я подошел к ним и уселся рядом, ощущая себя мухой. Уж настолько они были огромные. — Да не переживай, бери и ешь. Я привел тебя в свой чертог, значит, отвечаю за твое благополучие. Завтра отправим тебя в Урдуат вместе с нашими демиургами. Они будут продавать шкуры, а ты через ближайший порт по Радужному мосту вернешься домой. — Так как мне к тебе обращаться, йотун, спасший мою бренную тушку? — я взял в руки кусок хорошо прожаренной грудины шедоубиста, подложил картофеля. — Возьми еще салат, он тут редкий гость на столе, но капуста — закачаешься. Квашенная, кислая — самое оно. Я — Белторн, оружейный демиург и хранитель царского кузнечного горна.       Я выпучил глаза на него, застыв с картофелем во рту.       Белторн снова засмеялся: — Да-да, я свою работу везде узнаю. Уж прости, но твои пожитки мы осмотрели. И я помню, как ковал этот эбонитовый лук. Да, тут мое клеймо. Забавно, никогда не думал, что встречу своего покупателя. Когда владыка принес тебя, то я очень удивился. — Владыка? — я, только начавший жевать, поперхнулся.       Меня участливо похлопали по спине, что я чуть не съехал из-за стола, настолько сильные были хлопки. — Что-то ты щупловат. Хреново ешь, пацан, а говоришь, что охотишься на мракорисов, а силенок-то не хватает, — Белторн покачал головой. — Лафей, ну скажи, что щуплый и худющий. Непорядок.       Тот йотун, что спас меня, лукаво прищурившись, наблюдал за тем, как побледнело мое лицо, когда прозвучало это имя. — Ты не ослышался, я — Лафей, хозяин Одарата, тот самый, который якобы ест детей. Хочешь я попробую угадать твое имя? Сыграем?       Меня пробила нервная дрожь. Ощущение такое, словно ходишь по тонкому льду. — От чего бы не согласиться, — промямлил я. — Как я могу отказать тебе в такой забаве, владыка? — Зови меня по имени. Начнем? Я кивнул. — Ульф?       Я еле сдержался, чтобы нервно не рассмеяться. Пронесло. Пусть думают, что я обычный асгардец, не более. Покачал головой в знак того, что Лафей ошибся. — Может, Орм?       Я снова покачал головой. — Эх, сложно-то как. А я думал, что всех поголовно зовут Ормами и Ульфами в Асгарде, — Лафей потер подбородок, словно задумавшись, — а может, тебя зовут Локи?       Я замер. Он знал с самого начала, кто я. Собравшись с духом я ответил: — Ты ведь знал, кто я, не так ли? Лафей рассмеялся. — Конечно, а ты думал, что я настолько дремучий йотун, бегающий в ледниках с набедренной повязкой из шкуры какого-нибудь животного, что можно с лихвой водить меня за нос. Да и слава твоя опережает поступь.       Я вопросительно посмотрел на него. — Ну как же, Трим всем растрепал, что один из асгардских принцев проиграл у него молот. И сукин сын поспорил, что он это молот выгодно разменяет. А я знаю, что эта жаба жаждет получить только одну вещь — Брисингамен, Локи. Не дают ему покоя царские регалии, — Лафей хмыкнул, а Белторн затрясся от смеха. — Напрашивается только одна логическая цепочка — да и что таить, тебя, Локи, я знаю в лицо. Доводилось видеть ранее, — он замолчал и добавил, — раньше царская чета появлялась в наших краях, пока вы с Тором были совсем маленькие. А молва про молот — уже притча в Йотунхейме, только ленивый ее еще мне не рассказал. Брат твой, — он поморщился на этих словах, — тот еще трус и прощелыга. Он, я скажу тебе по секрету между нами, он не та персона, которая способна занять трон Девяти миров, и тем более править мудро. Страшно представить, что будет, когда ваш отец отдаст ему бразды в руки. — Почему ты говоришь мне все это? — у меня внутри все кипело от гнева, потому что Лафей своими словами резал меня жестче, чем это бы сделал нож. И самое поганое во всем этом было то, что я не мог с ним в душе не согласиться. — Потому что ты пришел за Брисингаменом. Он дорог мне как память. Очень дорог, Локи, но я соглашусь отдать его тебе, если ты скажешь, почему сбегаешь из Асгарда, подвергая себя опасности? Неужели ты считаешь, что не важен? Что твоя жизнь ничего не стоит, а потому подвергаешь себя опасности? Что если твоего брата объявили крон-принцем, то тебе ничего не светит? В чем причина? Я не выдержал и разорался, позабыв где и с кем я разговариваю: — Причина?! Причина в чем, говоришь? Я там пустое место! Тень Тора! Я все бы отдал, чтобы быть кем угодно! Да хотя бы йотуном! Но не асгардским младшим принцем Локи, похожим на хрупкую деву!       Белторн удивленно переводил взгляд с меня на Лафея и обратно. — Да, я хотел бы быть даже йотуном, чтобы не сидеть в клетке из золота! Я чувствую себя чужим в собственном чертоге, словно это не моя семья, не мои родители?! Я слишком выделяюсь! — Прекращай сейчас же, — Лафей мягко погасил мою истерику.       Я не могу понять, как у него это получалось — так легко менять мои эмоции, словно он знал меня, как облупленного. — Локи, ты рожден, чтобы властвовать, разве не это говорит тебе Один? Разве не мудрости он тебя учит? Каким бы он ни был: он — твой отец, — Лафей говорил это очень тихо с затаенной грустью, причину которой я не понимал. — И я думаю, что твоя семья все равно принимает тебя таким, какой ты есть. А если ты хочешь чего-то большего, то хватай удачу за хвост. Добейся. Если ты сам себе не поможешь, то никто не поможет. Разве эта ситуация с молотом не подтверждает мои слова? Ты пришел сюда один, не сказав никому, наорал на владыку Одарата, — при этих словах Белторн хмыкнул, а Лафей продолжил, — ты сам решил все свои проблемы. Как я могу не помочь тебе? Я не требую ничего взамен. На самом деле, мы хотели проверить, что из себя представляет твой брат, какой он. И поверь, нас тревожит такая перспектива. Но Трим говорил, что наблюдает за тобой и твоими выходками — а я не знаю, как еще назвать твои опасные путешествия — и даже этот противный колдун признает, что за тобой будущее. На моей памяти еще ни разу асгардец так сильно не привязывался к Йотунхейму. Ты не представляешь, какой потенциал сокрыт в тебе, но определенно ты сможешь добиться многого. А сейчас я бы хотел кое-что тебе рассказать, прежде чем отдать Брисингамен. Правда сначала тебе стоит еще поесть. Белторн прав. Ты очень худющий.       В тот момент я ощутил неимоверную поддержку от того, кто даже не был бы последним, к кому я мог бы обратиться за советом. Это действительно дало мне какую-то уверенность в том, что я делаю правильный выбор, включаясь в борьбу за престол. POV/ Лафей       Я не надеялся не то, что поговорить со своим сыном, но и даже когда-либо повстречать его, но увидеть, как Локи падает в бездну — это все равно что снова пережить тот момент, когда я нашел голову своей возлюбленной, отсеченную от тела, как я возложил тело Ниэллириен на погребальный костер, и снова ощутить утрату своего собственного ребенка. Один, злостный ублюдок, я надеюсь Хель не выпустит тебя из подземного царства до скончания этого мира.       Я смотрел на сына, говорил с ним, и это было подобно пытке. Он смотрел на меня ее глазами. Черты лица тоже больше ее, нежели в них прорезалось что-то йотунское, ну разве что было сходство с нашей общей с Одином матерью. Жесты, движения, даже манера разговаривать — все было от Ниэ. И это было так странно, радостно и больно, что я невольно чувствовал, как хлад в моей очерствевшем сердце отступает. Однако я видел в Локи и тень своего брата. Он ненавидел Тора, как Один в свою очередь ненавидел меня. И причины были те же.       Жажда власти, не дающая покоя никому и ничему. Я не знаю, что меня дернуло, но когда мы отправили Локи в Урдуат вместе с Брисингаменом, то я уже жалел о сказанном. Я сам подтолкнул нашего с Ниэ сына к этой пропасти.       С другой стороны, кто, как не Локи должен править Девятью мирами?       Разве не этого добивался Один, намеренно их стравливая? Локи был похож на него больше, чем на Ниэ, с ее вечным стремлением видеть в людях хорошее, да в ком бы то ни было. И к чему это привело?       Выживает сильнейший. И если настанет то время, когда я должен буду помочь своему сыну заполучить престол, то я сделаю все, что зависит от меня.