Задолго до твоего рождения, мужик.

Дирк, верно выжидающий в прихожей, систематично выглядывает в квартиру, чтобы приглядеть за прохаживающимися в ее просторах смотрящими. В итоге затянувшееся статичное одиночество ему надоедает, даже несмотря на то, что денежки медленно, но верно текут на его счет, парень решает и сам пройтись по логову, так как на этом объекте он впервые, а квартирка-то и впрямь неплохая, интересная. Стоит ему скрыться за углом, в гостиной веет холодком. Тонкие кисточки на шторах заходятся в дрожащем танце, прижимаясь друг к другу теснее, пылинки убегают прочь по новенькому линолеуму, и совершенно случайно на одной из крыш сносит антенну — видимо, слабый крепеж. Непонятно откуда материализовавшийся подросток в старых потертых штанах, серой футболке на пару размеров больше и совершенно босой, не церемонясь, запускает руку в карман чужой висящей на гардеробной вешалке ветровки. Мальчишка болезненно-бледен, худ, острые лопатки, словно культи былых крыльев, уродливо торчат за спиной, позорно спрятанные, натягивая ткань футболки, стоит ему принять неловкую позу или махнуть рукой. Джим сам угловат; то по-нервному резок, как атакующая кобра, затерявшаяся в зарослях сухой травы неподалеку от норки полевки, то плавен, словно плывущий по темной ночной воде венок из изящной черной мальвы с вплетениями белого люпина; он не любит свет, поэтому благодарен зашторенным окнам. Некоторые, знаете ли, на свету становятся прозрачными, словно только что выдутое и очищенное мастером стеклянное изделие. Безумные глаза чернее ночей в экваториальных местностях, где порой даже звезда одинокая не мелькнет. Но сам он не обезумел. Как бы дико не вглядывался в пустую комнату напротив, как бы зло не гипнотизировал взглядом противоположную стену, опустившись на прохладный пол у другой. Брюнет угрюмо глядит вглубь квартиры, хмурит тонкие брови и брезгливо кривит губы — ему не нравится чужое здесь присутствие. ОН тут хозяин, уж точно не парочка занюханных дилетантов с периферии Лондона. Он вполне мог бы разобраться с ними. Небольшой бонус — эффект внезапности, карманный нож припрятан в кладовой под выемной доской в днище шкафа, разве что… стоят ли они того? Скоро уберутся сами, время дорого, решает Джеймс, ускользая от двери. Телефон тряпичного Кэвина. Какое везение. Такими штуками прежде незамеченный гость не пользовался ни разу, но однажды удачно пристроился позади сидящего в кресле риэлтора, чтобы пытливый мозг сумел глотнуть новизны нынешнего века и запомнить, какими комбинациями кнопок нужно пользоваться, чтобы выполнить парочку определенных функций. Никто лучше Джима Мориарти не знает, сколько людей пропустила через себя эта одетая с иголочки квартира. Смотрящие, продающие, ругающиеся, взрослые, молодые, даже иностранцы были. И от каждого в недрах квартиры оставался памятный трофей, склад которых странным образом до сих пор никто не обнаружил и не распотрошил. Выпуская историю несчастного дома, снесенного по сроку истечения эксплуатации и пригодности, пустыря, который красовался на его месте несколько десятков лет, стоит сказать, что не так давно побывал здесь небезызвестный американский писатель, у которого Мориарти удачно срыбачил толстенный блокнот с телефонными номерами, заметками с мест путешествий, недоработанными заголовками глав, набросками, небольшими очерками на недавно прочтенные книги и даже со стопочкой фотографий, что особенно порадовало того, кто давным-давно не имеет возможности высунуть носа банально за пределы квартиры. Время действовать, и мальчишка с добычей скрывается в самой дальней маленькой кладовке, куда уже нет интереса заглядывать никому из «потенциальных ХА-ХА приобретателей». Он присаживается на полу, съезжая по стене и прислушиваясь. Тихо, как в гробу, когда черви уже подъели безымянного бедолагу. Недюжинными усилиями Джеймс добивается своего. В свое время, даже добыв из желёз собственного домашнего любимца яд, он не был так впечатлен собственными умениями. Или же его воспоминания стали настолько затертыми, настолько блеклыми, кажется, даже неправдоподобными, проматываемые день за днем по сотне раз, что порой ему приходится выждать минуты две, прежде чем он вспомнит имя дворовой собаки, которая оставила уродливый рваный шрам на голени, когда ему было восемь. Первый попавшийся номер на тридцать третьей страничке, адресат с, насколько помнил Джим, именем греческого происхождения — Себастьян. Импульсивный, решительный. Джим и сам решается быстро, хотя, как некогда говорил глупый справочник, его имя характеризуется больше такими качествами, как нередкая скрытность, капризность и необдуманность в решениях. Очевидно, времени у него крайне мало, ведь парочка МакКоев соскочит, он уверен, ведомая пустыми карманами и полным отсутствием чувства прекрасного. В случае чего, конечно, Кэвин не сразу обнаружит пропажу даже после ожидаемого фиаско с жилищем мечты. Вернется, повозмущается да обнаружит телефон выпавшим в шкаф, растяпа криворукая. Встретимся? J На счастье Джима, который устроился в дальнем и самом темном углу от двери, беззвучный режим позволил ему остаться незамеченным в своем убежище с приходом ответного сообщения. Голую щиколотку защекотало, вернее, защекотало бы, если бы Мориарти мог чувствовать. Но паучок, опрометчиво пытающийся спрятаться в складках слегка съехавших штанов, все же был пойман бледной ладонью и спрятан в кулаке, пока вторая рука расправлялась с появившимся на экране новым оповестительным окошком. Простите. Вы, кажется, ошиблись номером. S Я не мог ошибиться номером, выбрав первый попавшийся. Мне нужна помощь. J Я могу связаться с полицией, назовите адрес. S Не думаю, что умершему чем-либо может помочь полиция. J Джим отвечает в надежде на то, что смс — не почтовый голубь, а человек на том конце провода мало-мальски заинтересуется историей спасения странного типа «J». Следом опрометчиво посылает адрес квартиры, заложником которой является неприятно-долгий промежуток времени — сколько себя помнит. Чертова клетуха. Отняла, впитала, высосала из мальчишки практически все воспоминания до дня, когда произошло непоправимое. До дня, когда пьяная шайка во главе с Пауэрсом обрекла себя на манию преследования и теорию заговора. Давненько Джим их не видел. Интересно, что с ними стало… — Мне здесь не нравится, Кэвин. Идем, у нас еще есть пара адресов! — придирчиво тянет блондинка в полуметре от закрытой двери кладовой, и Джим, вздрогнув от неожиданности, понимает, что секундой промедля — будет словлен. Кривя губы и в последний раз всовываясь своей привередливой физиономией туда, где вдруг волшебным образом оказался знакомый мобильник, Френсис подзывает супруга; тот, конечно же, в мановение ока рядом, словно верный легионер императрицы. — Мы что, по-твоему, настолько богаты, что ты решил оставить это здесь в качестве презента, придурок?! — за шкирку подтащенный Кэвин наверняка чувствует, как вновь встали волоски на руках от злого шипения прямо в ухо и царапнувшего чувствительную кожу на шее ноготка. Конечно, дамочка старается быть как можно тише. Конечно, хочется сохранить свою мнимую статность хотя бы для вида перед прощанием, но даже Джим, особенно не интересующийся делами приходящих и уходящих, понимает, что время риэлтора последние минут пятнадцать водой перетекает из одного стакана в другой. Мгновение спустя, когда телефон был поспешно спрятана в карман треморной рукой желающего поскорее отсюда убраться МакКоя, даже не совещаясь, парочка выходит к негласному месту встречи, и, что бы там безмолвные фрески не фантазировали под светло-кофейными потолками, Френсис выглядит как нельзя предсказуемее. Нос задран, подол платья поспешно расправляется на ходу, Кэвин крепко прижат тонкой ручкой к ее хрупкому телу. — Боюсь, Дирк, этот вариант нам не подходит… — агент понимающе кивает и пожимает плечами, тут же предлагая пройти на выход. Ключ проворачивается в замке трижды, оскорбляя, скребя по тонкому слуху спрятавшегося где-то в квартире подростка, а на экране повидавшего виды мобильника Кэвина высвечивается новое оповещение о сообщении с неизвестного номера. Для начала я советую вам проспаться, мистер. Тут, поверьте, помощь полиции не нужна. S Часом позже, когда МакКои, которые больше никогда не столкнуться с вышеупомянутой квартирой, вернутся в свою съемную жалкую комнатушку, Кэвин обнаружит новое сообщение и коротенький диалог, длящийся в то время, как формально утерянный телефон мирно лежал в темной кладовой. По сгорбленной спине пробежит мерзкий холодок, внутренности неприятно скрутит в стальной хомут, а мурашки в который раз вновь покроют руки, плечи и шею. Несомненно, мужчина утаит этот странный факт от жены подальше в своем сознании. Рад был бы и от себя запрятать, да только все чаще в воспоминаниях ему мелькалась непонятного происхождения тень в углу кладовки, которую он заметил, когда пришлось склониться за вещью и бросить в темноту мимолетный взгляд. Пребывая в полном неведении, Френсис вернется к своим привычным делам и этим вечером отправится с подругами на выгул отмечать неудавшуюся попытку купли, оставив мужа в дрожащем одиночестве. Несомненно, встреча скрасится яркими рассказами о приятном молодом человеке в костюме и о той мрачной квартире, которая и мрачной-то вовсе не была. Дама с уклоном в блестки и легкие развевающиеся платьица никак не сможет по достоинству оценить английский ампир-лофт стиль, украшенный непривычными ему тонами. Дирк, вымотанный сожалениями, вечером вновь отправится в кафе, где завтракал этим утром и напоролся на прекрасную девушку. На удачу отправится. А вдруг та брюнетка постоянная посетительница, и их знакомство начнется банально — с чашки кофе и сердечка из какао-крошки. Но ее, увы, ни этим, ни следующим вечером в кафе не обнаружится, потому что шлюхи в таких заведениях бывают лишь по особым случаям. Лунными ночами в квартире 520 по улице N тоскливо. Совсем не так, как столетие тому назад. Тоскливо которую ночь подряд? Сотую? Пятисотую? Возможно, десятитысячную — Джим сбился со счета, хотя и принимался вести подсчет, выкладывая тонкие шурупы в кухонном гарнитуре, а после отставляя отметины в незаметных углах квартиры. В итоге он решил, что короткие шрамы будут ему ценным напоминанием, но истязать свое, даже бесчувственное тело, ему приходится не долго — все тщетно и бесполезно, приходит понимание того, что дни не закончатся никогда. Брюнет частенько порывается содрать тяжелые шторы. Они ему нравятся. Пожалуй, даже больше, чем что-либо еще в его убежище. Багровые, словно чрево матери; в них он порой хочет завернуться и раствориться, исчезнуть вместе со своим треклятым наказанием. Иногда ему хочется кричать, но, как только вопль подступает болезненным комом к глотке, вдруг вся решительность пропадает. Это лишнее, это ни к чему, кричи — не кричи, никто уже не поможет. Джим поднимается с пола в гостиной, где лежал, раскинув конечности прямо напротив окна, подставляясь под золотисто-грязный свет прекрасного ночного светила; прячется в темной кладовке, тормошит спящий шкаф, выдирая доску, а следом и складную железку. Не так часто он балуется все еще острым и чистым лезвием, проводя по коже, что просвечивает под лунным светом. Две полоски чуть выше локтевого сгиба, одна на внутренней стороне бедра, когда он не знает, где еще себя коснуться, чтобы наконец почувствовать хоть что-то, и загибает ненавистные растянутые штаны вместо того, чтобы снять их, выбросить — будто никак не оставить, будто приросли, въелись в молочную кожу, став ее уродливой оболочкой, но и верной защитой. Шрамов достаточно, но он перестал их считать, позабыл, откуда взялась их добрая часть. Вскоре мальчишка вновь убаюкивается, завороженный льющимся сквозь настежь открытое окно небесным светом, сидящий, откинувшись на руки, в центре этого пламени, упавшего неровным пятном на ледяной от ночного воздуха линолеум.