Задолго до твоего рождения, мужик.

Самолет приземляется на острые крыши небоскребов прямиком из-под не так давно темного, но звездного неба, если подключить фантазию во время посадки в Лондоне. Кто-то трясется, с молитвами отчаянно хватаясь за крестик, кого-то тошнит, а кому-то ровным счетом плевать, и он продолжает досыпать свой двенадцатичасовой рацион. Себастьян, сидя по соседству с молчаливым подростком и его мамашей, всю дорогу смотрит в окно на плывущие бок о бок с самолетом облака. Белая вата заползает в турбину, ударяется об иллюминаторы, кусочками творожной массы остается на крыльях, смываемая первым же воздушным потоком. Моран изредка потирает шею, но она не столько затекла от неизменной сидячей позы, сколько болезненно и жарко пульсирует от недавно полученного ранения. Какой-то идиот не углядел, и в тыл к отдыхающему отряду пробрались чужаки и, естественно, первым делом отправились на поиски полковника — самого «взрослого» и главного в отряде. За него награда больше, если притащить обезображенную голову военного в свой отряд и бросить к ногам главаря. Себастьян отделался размашистой царапиной, которая не углубилась дальше пары-тройки сантиметров, однако незнамо что толкнуло врагов прихватить с собой парочку именно ржавых ножей, так что рана заживала долго и болезненно. Впрочем, и не такое сносил. Рука систематично раз в пару минут тянется к шее, шершавая ладонь, потрескавшаяся от зноя, песка и приклада оружия, проводит по неприятному бинту с мазью внутри, и Себастьян решает, что, как только найдет себе подходящее гнездышко, прекратит накладывать ее, дав коже затянуться самостоятельно. Людно, шумно, жарко и вонюче. Эти слова первыми ворвались в мозг полковника, как только он сошел по трапу и оказался в аэропорту. От переизбытка людей вокруг Морану не терпится вновь взять малыша Sig-Sauer P226 в руку и немного освободить пространство, чтобы дышалось легче. Мужчина скрывает отчужденный и слегка неприязненный взгляд за темными рейбенами, хотя солнышко, кажется, и на улице не подает признаков жизни сквозь потрепанные ветром деревья и синие тучи; наушники — чудесное изобретение, но их в кармане Морана нет, и ему не удается отвлечься даже посторонними мыслями: все возвращает к проклятым пескам, под которыми хранится издавна своя волшебная история, к болезненно-постоянной отдаче приклада в плечо, к ветру, зазывисто шумящему возле уха, и к размытым крикам подчиненных-товарищей, уносящимся попутным потоком летящего по бархану песка. Себастьян цепляет взглядом первые попадающие под взор вещи на пути к выходу, который затерялся за многочисленными спинами, рюкзаками и легкими осенними ветровками. Розовая сумка кричащей на ребенка леди, шипящее пиво через край в руках какого-то придурка, который успел облиться им с головы до ног, длинный кожаный поводок, который мотает на свои ноги тупая псина, злобно скалящаяся на хозяина… Себастьян со всей своей военной выдержкой и благородством выметается из здания. День обещает превратиться в кошмар, улица обдает мокрым ветром. Удачно сменил полосу обитания. И в самом деле — по душе больше монотонная серость, застилающая окна серой пленкой, и стучащийся в окно дождь, нежели зной, слепящее солнце и мокрая от пота одежда. Аляска, Сибирь, Норвегия. С первого взгляда кажется, что Лондон ничуть не изменился с тех пор, как полковник пребывал здесь в последний раз. Все те же вывески, подмигивающие своими названиями, зазывающие зайти; ослепленные своими делами прохожие, которые порой ощутимо ударяют в плечо, не замечая дальше собственного носа и слона; кэбы, готовые подъехать и предложить свои услуги, стоит промедлить и протоптаться на месте пару секунд; назойливые рекламщики со щитами и листовками, каждого из которых хочется удавить на армейском ремне, который Моран хранит с незапамятных времен. Вот один с кипой бумажек в руке и с милой, но явно натянутой улыбкой рассекает улицу с намерением всучить Себастьяну свою чертову рекламку. И какого хрена им не спится в такое раннее время?! Славировать мимо мешает длинная вереница школьников, которые, очевидно, ждут запоздалый автобус, и Себастьяну некуда деваться — негнущимися от накатывающей волны злости пальцами он практически хватает кое-где подмоченную каплями дождя бумажину, комкая и пихая в карман. И где тот старый добрый Лондон, в котором прежде военный чувствовал себя уютно и спокойно? Или где тот прежний Военный, при котором Лондон не был таким нервным и динамичным? Принятая вещь не удостаивается даже взгляда, будто постыдно запрятанная в карман, а Себастьян резко сворачивает с дороги в чуть более пустой проулок; тут же слышится короткая трель придверных колокольчиков, а выше можно рассмотреть мерцающую и чересчур яркую для кофейни вывеску — «Cafe Loren». Наконец-то тихо. Наконец, втягивая носом воздух, ты чувствуешь приятный пряный аромат свежего кофе и даже ясно отделяешь от него запах сгущенки, которой щедро сдабривают еще горячие витые круассаны. Это значительно рознится с запахом чужих тел втородневного полета. Милая девушка, напомнившая Морану стюардессу, с легкой робостью во взгляде обслуживает, а уже через полчаса кладет на скатерть счет и удаляется. Рука тянется в карман к бумажнику, но наталкивается прежде на смятый клочок бумаги, что, как позже выяснил Моран, — тот самый рекламный буклет. Риэлторская служба. Вообще-то, сейчас это то, что в определенной степени Морану необходимо, так что зря он представлял, как набивает рот того парнишки этими самыми буклетами из жесткой бумаги, а после поджигает, предостерегая о вреде курения. Через полчаса Себастьян уже ждал человека, который назначил ему встречу. Как оказалось, приехала девушка, женщина, если быть точным. Она не была скупа на слова, интересовалась, откуда мужчина привез такой чудный загар, и почему это его шея перебинтована; без умолку пыталась разговорить молчаливого, а тот не знал, какую пару носков достать, чтобы наконец вставить ей в рот затычку, иначе этот словесный фонтан не утихнет ни за что. Квартира с юбилейным числом на двери встретила Себастьяна приятными для глаз оттенками; второе, на что он обратил внимание — запах. Так не пахло ни в одной прежней квартире, и это прекрасно. Каждое воспоминание из далекого прошлого и не очень — с мест обитания — хранить в памяти хотелось в такой же степени, как хочется держать в холодильнике месиво из тухлых яиц и селедки. Себастьяну понадобилось не так много времени, чтобы принять решение. Когда деньги не проблема, а ты живешь ради того, чтобы где-нибудь переждать период своеобразного морального и в меньшей степени — физического отходняка, укрыться от шумных улиц, по которым нескончаемым потоком бегут машины, вьются прохожие, то и дело собака подбежит да обнюхает, купишь и захолустный барак, чтобы запереться ото всех в своем личном пространстве, если он будет обладать более-менее неплохой системой наружной звукоизоляции. — …у вас есть какие-то определенные критерии выбора квартиры, Себастьян? — доносится обрывок фразы до третьего и никому не знакомого в квартире, что расположился в своей излюбленной кладовке на время очередного посетителя. Он, услышав знакомое имя, с волнением понимает, что синяя пташка удачи под именем Себастьян, которую он поймал по смс-переписке, влетела в квартиру вместе с неугомонным представителем риэлторской службы — Стефани. Пусть даже не по собственному желанию, принесенная волей подростка, раздающего листовки на улице. — Как давно ищете жилье? — продолжает литься любезный женский голос с нотками кокетства, наполняет узкий коридорчик, ведущий от прихожей к гостиной, и Джим чует, как волнение густой массой собирается вокруг него в кокон — этот незнакомец не мнется, мысленно подыскивая себе оправдания и причины, по которым не сможет принять предложение. Вдруг он правда ищет Джима? Ждет его появления, поверивший в слова незнакомца с противоположного конца телефона? — Как только сошел с самолета пару часов назад, — вновь слышит Мориарти, и понимание безысходности приносит за собой разочарование. Не тот Себастьян. Ему вновь не помогут. Спасения нет. Мальчишка зажимается в своей комнатенке, оставаясь на виду — и черт с ним, если его найдут, увидят, вот будет веселье — сначала рассматривать ошалелое лицо риэлторши, после — недоумение и возмущенный вопрос в глазах покупателя, ну, а затем и их тщетные попытки выставить мальчишку за дверь. Он проваливается в пустоту, и сам не знает, сон это или он вновь исчез в темноте, как это случалось и прежде, провалился и затерялся между двумя мирами, между которыми незаконно гуляет, как гражданин с двумя несовместимыми гражданствами. *** Удачную сделку Моран отмечает несколькими таблетками, чтобы сбить головную боль, и двумя подряд выкуренными сигаретами — соскучился по хорошему табаку, который непременно купил по приезду. Полнейшая тишина, нарушаемая лишь естественными уличными звуками, сомкнутые шторы, которые погружают квартиру в своеобразную безлунную ночь, а за ними настежь распахнутые окна; нервированность отступает вместе с тем, как приходит понимания: на какое-то время грязный окоп сменится крышей, можно будет отдохнуть от ежедневной чертовщины на передовой, от самого себя, завернувшись в одеяло и под ним пропав. Моран намеревается нагрянуть в душ, смыть, как говорится, этот день, чем-нибудь непременно перекусить, лечь спать и пробыть в спячке до следующего важного вызова…как минимум, потому что, если кто решится дернуть его раньше, однозначно и мгновенно умрет, словив проклятье через трубку. Как в гостинице, даже полотенца прилагаются к купленной квартире, хотя за такую цену неплохо было бы приставить к квартире уборщика и личного повара. Впрочем, об одном, что навряд ли входило в комплектацию квартиры, женщина, упорхнувшая с документами и кругленькой суммой денег, упомянуть забыла. Или не захотела. В коридорчике, ведущем прямиком в ванную комнату, Себастьяна встречает силуэт незваного гостя. Мальчишка в свисающей на одном плече футболке, чуть спущенных от растянутости штанах и, что странно, совершенно босой. Это было как бы странно. Как бы — по меньшей мере странно. Себастьян впал в легкий ступор, передернул плечами и закинул полотенце на плечо, складывая руки на груди. — Какого черта? Выметайся, — интонация Морана, конечно, непрекословная, но она больше сходит на… вопросительную, потому что его удивлению и впрямь нет предела. Какого хрена? Все же в стоимость квартиры входит один несовершеннолетний и всему обученный? Неплохой ход, конечно, но Моран был против эксплуатации детского труда. Как какой-то сопливый подросток беззвучно пробрался к нему в квартиру и обосновался под носом так, что успел в домашнее переодеться? — Видишь ли… Не могу, — усмехается Джим, трагично поджимая губы и разводя руки в стороны. — Помочь? — для того, кто больше походит на нуждающегося, нежели на дерзкого и бесстрашного, этот парень слишком разговорчив, отчего в крови Морана начинает закипать вулкан, так что буёк терпеливости скоро вышибет через левое ухо. — Был бы премного благодарен, но даже такой большой и грозный джентльмен не сможет вытолкать меня и на метр из этой чертовой квартиры. Себастьян замолкает, определенно не понимая, вызов это или болезненная констатация факта, он лишь выпрямляется в спине, до этого застывший чуть сгорбленно, и с еще большей претензией во взгляде негласно обращается к брюнету. Молчание затягивается чуть дольше, нежели на то рассчитывали оба, и Моран, впрямь не готовый дойти до рукоприкладства, чуть опаздывает с тем, чтобы нарушить тишину первым. — Я Джим, — невозмутимо продолжает лепетать брюнет, нахально улыбаясь во все тридцать два и перекатываясь с носков на пятки. — Я буду очень хорош… — Моран, хмурясь, не дает договорить, прерывая кивком и выставленной вперед ладонью, и его голос звучит чуть громче прежнего, даже немного пугающе, хотя он и не пытался вовсе вложить хотя бы каплю угрожающего в свой тон. — Когда ты влез сюда? — конечно, первым делом им движет практичность. Мало ли сколько времени здесь этот парень. Вдруг стоит проверить карманы, бумажник, потому что брюнет в своих явно повидавших виды вещичках доверия не внушает, мягко говоря. Только желание накормить и подарить футболку, которая Морану уже мала. Мориарти же, оскорбленный тем, что выше начатую его реплику бесцеремонно прервали, поначалу вообще планировал просто испариться. Ну, как он это умеет — беззвучно, бесследно, без каких-то особых спецэффектов и волшебной пыли. Оставить невежливого мужлана в одиночестве с раскрытым ртом, и пусть себе думает-гадает, сошел он с ума, была это визуальная галлюцинация, или же ему посчастливилось приобрести квартирку с сюрпризом под метр семьдесят. — Задолго до твоего рождения, мужик, — со всей своей серьезностью бросает брюнет и выжидательно смотрит, при любом изменении готовый считать информацию с лица мужчины. Моран страдальчески вздыхает. У воришек всегда такая схема? Может, он тут не один? Пока этот пудрит мозги владельцу, второй беспечно прошаривает квартиру, набивая карманы чужим добром. Себастьян оборачивается назад в квартиру, надеясь, что парень не сиганет к выходу, воспользовавшись моментом, но, между тем, не смотря на опасения и предсказуемый план действий, полковник не ведет себя, словно дерганный параноик. В любом случае, этот парень пуст, а для остальных путь к выходу закрыт. Мужчина устало потирает глаза, поворачиваясь обратно — никаких подозрительно-чужих звуков в квартире не слышно, окей. Лишь бы никто не подкрался сзади и не пырнул ножичком в спину, еще одного нападка чертовых лондончан этот военный сегодня не переживет, будет готов самовольно лечь на пол и сдохнуть от усталости прежде, чем истечет кровью, или у него откажет какой-нибудь жизненно важный орган. Черт, а если его подельник отыщет еще и пистолет, будет совсем худо. — Слушай, парень, — выдыхает мужчина, соскребая силы из самых дальних уголков сознания и стараясь держать себя в руках. — Выметайся по-хорошему, пока я даю тебе этот шанс, — в тишине пустой квартиры эти слова кажутся крайностью благородства. Плюс ко всему он мог бы предложить пареньку прихватить что-нибудь из холодильника, потому что выглядит он, прямо сказать, очень и очень болезненно, а заодно и нуждающимся кажется, но, так как стратегические запасы Морана пока что пусты, он ограничивается тем, что дарует свободу. Джим закатывает глаза. Болван. Или наоборот — упертый скептик, хотя не одно ли это и то же? Вот только как объяснить явно уже выбравшему позицию мужику, что уйти из этой квартиры он не может, и колбаса его ему не нужна. Как-то придется, очевидно. — А теперь слушай ТЫ, — Джим не говорит грубо, не говорит с претензией на его беспрекословную правоту, но легкий нажим заметен, и Моран на себя охреневает, почему вдруг разрешает какому-то воришке собой помыкать. Однако слушает. Сложив руки на груди и почти смеясь от старания не сорваться, слушает. — Я здесь уже девятое десятилетие, так что будь добр, раззанавесь окна, чтобы мы не тратили столь драгоценное время на то, во что ты все равно не по-ве-ришь. А потом я все тебе расскажу, как только заваришь себе ромашковый чай…а то вон, у тебя от нервозности уже капилляры в глазах лопаются. Джим завершает свою короткую инструкцию, сопит от того, как и сам пытается не взорваться, моментально меняясь в настроении. Объяснять свою сущность какому-то проходимцу, нагло вторгнувшемуся в чужие владения — не самое приятное из перечня того, чем сейчас мог бы заниматься призрак. Себастьян Моран. Он долго и верно служил в полках великой державы, иногда даже напевал строки всем известные — Боже, храни Королеву. Так вот. Боже, храни этого маленького недоноска, который мало того, что ввалился в только что купленную квартиру, так еще и истратил на себя остатки такого ценного себастьянова терпения. — Надоел, — всего лишь устало и коротко кивает Моран, не резко шагая вперед с явным намерением схватить парня на пару голов его ниже за шкирку и выпнуть из квартиры, и пусть его до конца дней станут звать Себастьян-детоненавистник, ему откровенно насрать. Вскоре люди привыкнут к тому, что за каждый косой взгляд они получают как минимум одну праведную молнию налившихся насыщенной голубизной глаз. Рука провалится сквозь плоть, уверен Джим, когда замечает движение в свою сторону. Он ничего не почувствует, как не чувствовал уже семьдесят с лишним лет, но Моран, вопреки всем призрачным байкам, хватает брюнета за плечо, крепко стискивая пальцы. Впрочем, вскрикивает Джим не от боли. Неожиданно. Горячо. Горячо безумно, плечо жжет, и он непременно ударяет Себастьяна по руке, шипя сквозь зубы и отскакивая от мужчины, словно мышь от старого кота, который медлит в виду своих растраченных возможностей, а Моран все же не изверг — разжимает пальцы. — Ты.. — за прищуренными веками бегают ошалелые глаза — ведь Джим уже больше, чем полвека, не чувствовал даже собственных прикосновений, словно каждый нерв атрофировался, лишая его всяческих телесных ощущений. — Какого хрена ты.. — задыхается парень, не представляя и впрямь, какого дьявола тут только что произошло. «Трогаешь меня» — логичное завершение фразы, но Мориарти понимает, что гость основательно упрям, поэтому он лишний раз причинит ему боль, вновь пытаясь вытолкать прочь из убежища. Мориарти стягивает футболку с плеча, но то чистО, никакого следа, хотя по степени того, что ощутил подросток — как минимум должен был остаться ожог хотя бы малой степени. Себастьян следит за цирком. Кажется, этому пареньку все же нужно потянуть время, потому что мужчина уверен в том, что его рука никак не ОМП, чтобы он одним лишь касанием причинял людям неимоверную боль. Он делает шаг вперед, но Джим шугается от него, боязливо выпучивая глаза, делая такой же поспешный шаг к окну — единственному способу доказать свою правоту там — сдвинуть шторы, стать молочно-прозрачным на свету, а про все остальные способы он отчего-то позабыл. Джим пользуется тем, что Себастьян не наступает на него, как безостановочная машина по изгнанию подростков из квартир, да и вообще Мориарти изворотлив, так что ему хватает пары мгновений, чтобы очутиться около окна и дернуть штору в сторону — мало ли что способен вытворить с ним тип, сумевший коснуться. Себастьяну же нет дела до того, как этот на вид ребенок пытается вывернуться из складывающейся явно не в его пользу ситуации. Важно то, что он по умелой схеме отводит хозяина от выхода из его квартиры, и это раздражает еще сильнее, потому что все выглядит так, будто шайка воришек методично наёбывает взрослого мужика, который вернулся победителем из одной из самых горячих точек мира. Однако не заметить то, как тело брюнета стало выделяться на фоне насыщенных цветами предметов, невозможно. Моран хмурится, поводит головой, останавливаясь в полуметре от подростка. Пришло время поверить в призраков? Или это еще одна вокругносаобводительная уловка? Себастьян никогда не верил в потустороннюю чертовщину. А вот хитрожопых подлецов встречал частенько.