Задолго до твоего рождения, мужик.

Джим закусил губу и бесстыдно глазел на Себастьяна, жадно вбирая в себя то, что бесплатно и непроизвольно предоставлял ему мужчина. Как давно у парня была возможность наблюдать за живым человеком, никуда не спешащим и позволяющим разглядывать себя совершенно безукоризненно? Джим, каким бы социопатом он ни был, скучал по людям, хотя те по большому счету никакой пользы ему не приносили. Вспомнить хотя бы последнее его взаимодействие с человеком, когда он был еще жив. Закатив глаза на молчаливого соседа, парень протянул руку и, даже не пытаясь поторопиться, стащил с тарелки Морана горячий колючий тост. Совершенно бессовестно, естественно, не ощутив ни его температуры, ни пористой поверхности поджаренного хлеба. Этот молчун все равно не похож на того, кто завтракает по утрам свежими тостами. А Джим был грешен, порой любил поторопиться с выводами. Особенно, когда не мог ручаться ни за одну следующую минуту. — Кто ты такой? Расскажи мне. — Удивительно нейтрально просит брюнет, осторожно хрустит краешком хлеба и морщится, откладывая его — с непривычки за столь долгое время рождается подневольное отвращение к человеческой еде. Сплюнуть некуда, так что он выразительно громко сглатывает несколько крошек и откашливается, деликатным движением возвращая украденное на место и надеясь, что хозяин завтрака не нахлещет ему по рукам за подобное свинство. — Пожалуйста. Что было рассказывать? У Морана о себе была небольшая характеристика, потому что жизнь четко разделилась на три части. «До» — школьный разгильдяй, завсегдатай директорского кабинета, хозяин саморучно собранного байка, любитель секс-экспериментов, местный плохой парень и полный ноль в химии. На то, что именуется «после», огромное влияние оказал отец Себастьяна, в соревнованиях с Северином за первенство быть любимчиком которого каждый из них одерживал верх с переменным успехом. Мистер Моран натренировал сыновей, привив им надобность посвятить свое будущее не работе на местной автозаправке. Оба брата были в свое время отправлены в военную академию, где отличались безупречным послушанием, образцовыми оценками и давали одни из высочайших результатов по статистике всей академии. Что говорить, отец взрастил себе подобных и мог гордиться зреющими плодами. Однако то, что казалось относительно беззаботным временем в стенах института, скоро переросло в вынужденные высылки за его пределы. Вскоре небольшими отрядами учащихся начали рассылать по военным позициям, по мере их взросления подпихивая юношей все ближе и ближе к опасным точкам на карте. Никто из неподвольных не был уверен в законности подобных действий, однако осмелившихся перечить начальству не сыскалось, а некоторые, вроде светловолосых близнецов, были даже довольны подобным времяпрепровождением, ведь отец был горд, ведь они преуспевали в деле, которое планировали сделать своей жизнью. Совсем скоро Моран-младший догнал своего брата, и на них обоих делали упор в учениях, ставили в пример, назначали главными, и, казалось бы, борьба за первенство должна была уничтожить всяческие родственные узы, развести их по углам ринга и стравить друг против друга, но эти двое были полнейшим исключением из подобных правил. Брат за брата. Они сражались плечом к плечу, прикрывали друг друга со спины и выбирались из передряг, поочередно волоча друг друга через минные поля и стены из пуль. В какой-то момент в жизни Себастьяна наступил третий период. Не имеющий названия и срока. Приходилось одному сражаться за двоих, помножать на двое контроль за подчиненными, вдвое сильнее бороться за жизнь. — Я военный. Полковник. — Просто отвечает Себастьян, не заинтересованный в копошении в собственных ранах. По интонации, которая в конце фразы рисовала жирную точку, Джим тоже обязан был догадаться о том, что разговор закончен и продолжения не последует, потому что право на ошибку он пока что не заработал. Мальчишка задержался взглядом на лице Себастьяна, складывая в единую картинку шрамы на загорелом подтянутом теле, довольно-таки сильную выдержку ко внешним раздражителям и кое-как вплетая сюда же столь спокойное принятие сверхъестественного. — Полковник, значит, — поджимает губы Джим и понятлив кивает. Очевидно, что Себастьян о многом умалчивает. Если быть точным — почти обо всем, но, кажется, исчезать он не собирается, а это значит много, и - в частности - что Джим может быть постепенным и не столь раздражительно настойчивым. — А я призрак. Мое имя Джеймс Мориарти, мне… Семнадцать лет, и я уже достиг возраста согласия, — беззаботно расплывается в улыбке парень, проверяя, насколько близки их с Себастьяном уровни юмора. Очевидно, не особенно, потому что полковник не изменился в лице, только бросил красноречивый взгляд на подростка, на что последний безразлично пожал плечами и прекратил улыбаться. Может, стоит брать во внимание, под какой необычный аккомпанемент сегодня пробудился мужчина. Ну, а Джим уже в любом случае привык к тому, что в последние десятилетия над его шутками смеется лишь его собственное отражение в огромном зеркале в прихожей. — Раз уж я больше не пытаюсь найти в квартире устройства для создания голограмм, то расскажи мне, как ты умер? — прямолинейности мужчине не занимать, но, будем откровенны, Джим пока не заслужил обходительности по отношению к себе. Подросток откинулся на спинку стула и сложил руки, недоверчиво прищуриваясь в сторону Себастьяна. Испугом тут и не пахло, он понял уже давно, но было немного странно — этот дядя в самом деле смирится со своим незаконным соседом, останется в этой квартире и будет продолжать тренировать свою выдержку, не боясь, что следующим утром нож будет приставлен к яремной артерии, например? — Ну, знаешь, я был не самым сильным, не самым влиятельным и не очень-то авторитетным, — будто это не само собой разумеющееся, принимается за свой подзабытый рассказ мальчишка, в голове выстраивая композицию и описание захватывающего исхода. — Просто компания местных деградантов решила, что может ввалиться ко мне домой и устанавливать здесь свои порядки, — напыжился Джим и недовольно поджал пухлые губы от нахлынувших в раз воспоминаний. В памяти тут же всплыла отвратительная ухмылка в принципе сносной физиономии Пауэрса, его прокуренный до основания голос и извечные попытки задеть школьного отшельника. — В общем, один из них, амбал с пустой черепушкой, по случайности пырнул меня ножом! — Безумно сверкнув загоревшимися на миг глазами, хохотнул Джим и для наглядности задрал футболку, оголяя живот и грудь. — Вот прямо сюда! Полупрозрачная ладонь любовно огладила левый бок, и Джим застопорился взглядом на собственном теле, через которое можно было увидеть стул и пол, а Моран только сейчас понял, что изменилось в подростке с того момента, как он видел его в последний раз в спальне. — Представляешь, какой мудак… — задумчиво пробормотал парень, впав в минутное забытие и посвятив немного времени молчаливым былым воспоминаниям, отпуская чужую футболку на место. — Впрочем, знаешь, Матильда успела отомстить за меня, — резво закивал подросток, вернувшись в свой ритм. — Моя паучиха. Она ужалила одного, и я очень надеюсь, что этот недоносок не выжил. Остальным же наверняка достался только выговор, — недовольно фыркнул Джим, и мозг подсунул ему образы пьяных, наглых парней, бессовестных, жестоких, но в то же время готовых наделать в штаны при виде истекающего кровью сверстника. — Я, конечно, пообещал что вернусь за ними и убью каждого с особой жестокостью, но неудачно подавился собственной селезенкой и больше уже ничего сказать не смог, хах. А теперь мне только и приходится, что скучать здесь, словно гребаной принцессе в башне. И я все еще не научился понимать, что чувствую, когда запах солнечного утра влетает в комнату и хлещет по лицу, пока я лежу на полу и жду, чтобы жнец смерти наконец явился за мной. Возможно, я просто ничерта не чувствую, и это лишь временное заблуждение. Пожав плечами, Джим замялся и нахмурил тонкие брови, замолчав. Так как украсть с чужого стола больше нечего, кроме дымящегося кофе, который Себастьян приготовил однозначно для себя, Мориарти приходится продолжить с пустыми руками, изображая шагающего по столу человечка, которого в итоге ждет падение с края и жуткая смерть в неизведанной бездне. — Всю свою проклятую юность, будучи запертым в этой квартире с мамулей и папулей без какой-либо возможности удрать, я ждал, и ждал, и ждал. Теперь я снова жду! А эта сука так и не соизволила навестить меня, — взрывается Джим, истерически улыбаясь, а спустя секунду все отступает, потому что он уже слишком отчетливо понимает, что заговаривается, болтает слишком много, достаточно лишнего и совершенно не интересного его невольному слушателю, малознакомому мужику, который со своей долбанной проницательностью и пониманием утренне-голубых глаз смотрит и даже не думает заткнуть разболтавшегося мальчишку, будто ему этого вовсе не хочется, будто он хренов психотерапевт. Так Джиму недолго и до превращения в подростковую мужскую версию Мэри Энн Ломакс, которой не на кого было вывалить ворох своих проблем, которая давилась ими вперемешку с таблетками, а в итоге оказалась в палате психдиспансера и перерезала себе глотку. Мориарти с ужасом представил, как он, острый от худобы и оттого же не совсем суразный, карабкается к постояльцу на колени, жалобно заглядывая слезящимися глазами на потенциальную жертву его собственного жизненного геморроя. От этой жуткой картины, кажется, передернуло не только парнишку, а еще пару человек на континенте Южной Америки, и он с силой принялся искать очередной предмет разговора, который увел бы их от личных проблем Мориарти, но Себастьян, хвала атеистским джимовым богам, различив волнение в потоке злобы и раздражения, пытается сделать это первым: — Ты очевидно, не так сильно огорчился собственной кончине, сколько теперь мучаешься с обреченностью и бессмертием. — Казалось бы, это не поможет, не спасет — очередной удар по изуродованной селезенке, и слова Себастьяна еще глубже затолкают подростка в выгребную яму своих грузных дум, но Джим странным образом невольно закрывает резервуар, откуда по очереди выуживает самые неприятные темы для размышлений, отвлекаясь на тихий и спокойный голос. Хотелось вынудить полковника сказать что-нибудь еще, немедленно. В том же тоне, той же мягкой интонацией, чтобы слова, даже эти слова, вместе создающие нечто ужасающее, перетекали одно из другого, словно ручей, омывающий сточенные настырной водой камни и убегающий в глубокую лесную чащу, на солнечную полянку, где такие же, как и сам Джим, полупрозрачные нимфы (о которых в родной стране Мориарти складывают прекрасные сказки) поют волшебные песни вместе с русалками, плетут венки и водят хороводы с лешими. Подросток неуверенно сводит несколько изумленный взгляд с тонких губ полковника, будто это нечто необыкновенное, на внимательно глядящие глаза и спускает ноги вниз, ставя их носками на пол и подкладывая ладони под бедра, а затем хмурится и запинается в собственном тихом бормотании: — Я… больше в этом не уверен.