Задолго до твоего рождения, мужик.

Решив обосновать в купленной квартире свой личный «штаб», Себастьян по прошествии пары дней перевез сюда свое оружие и прочие важные вещи, прежде хранившиеся на старой квартире, где ему, широкоплечему и на дух не переносящему замкнутое пространство, развернуться было негде. Джим решительно отказался делиться кладовой и сооружать из нее склад под винтовки, пистолеты и ножи соседа, потому тот, махнув на него рукой и прекратив и без того недолгие переговоры, решил, что кладовая будет мала, а комнатка в конце коридора — в самый раз сойдет. Окно, выходящее в узкую подворотню, обеспечит достаточное количество света и в то же время не позволит любопытным товарищам пронюхать, что за сокровища блестят в ее глубине. — Обращайтесь с оружием — как со своей матерью, — однажды произнес командир гвардии, в рядах которой служили близнецы. — И оно не единожды спасет вам жизнь. Каким бы глупым ни казалось это изречение, и как бы скоро не сослали этого самого командира на другой отряд, Себастьян запомнил его. На самом деле, он впитал это правило еще в детстве, за что так часто благодарил отца, когда на передовой его оружие не давало осечек, не забивалось, не подводило, не вгоняло сердце в боязливую дрожь за собственную шкуру. Тем не менее, на времяпрепровождение в уставленной стеллажами комнатке сейчас его подвигла нужда…вновь непосредственного приобщения к делу всей его жизни. К любимому делу, без которого он нашел бы ни своего места, ни самого себя, как и многие ему подобные. Джим вертел головой, сверкая отчего-то яркими глазами в темном углу комнатки, нелепо усевшись в позе лотоса на неудобном стуле, который сам и притащил — потому что Себастьян с усмешкой попросил его посмотреть мультики и не мешаться — и растопырив острые коленки в разные стороны. Морана же просто успокаивало чужое присутствие. До тех пор, пока оно было молчаливо и ненавязчиво, пусть и столь неоднозначно. И даже то, что полковник точно знал, что находится под пристальным наблюдением, его нисколько не смущало. Сам он лишь пару раз бросил строгий взгляд на ворочающегося подростка, который шипел под нос, никак не находя удобного положения, мешая, кажется, даже оружию расслабиться и лечь в руки мастера правильно. Себастьян тер, втыкал какую-то неизвестную Джиму штуку в дуло винтовки, чтобы прочистить, гладил, вытирал, вертел ее, то одной, то другой стороной подворачивая под темный кусочек специальной ткани. И Джим на какой-то миг так сильно захотел оказаться на месте этой чертовой винтовкой, что скрипнул зубами, зло глядя на бездушную мертвую железяку. Потому что ее Моран касается, а его — нет. Потому что это оружие, не нуждающееся в чужом тепле, греется под его широкими ладонями, а Джим — нет, и пусть он до конца своих дней, если таковые настанут, будет отрицать факт существования подобного желания, не перестанет повторять, что никто ему не нужен, и для полного счастья дайте ему полную изоляцию от социума, потому что оно — огромное и глупое пятно болезнетворных бактерий на теле планеты, которое разрослось дикими язвами по всей его территории за исключением той, где царит равнодушная вода.

When I canʼt find the words To say how much it hurts You are the healing in my heart

Поднявшись со своего «нагретого» местечка, Джим целенаправленным шагом двинулся к сидящему в паре метров от него мужчине, лицо которого выражало исключительную сосредоточенность на своем важном деле и полную абстракцию от происходящего во внешнем мире. Однако Себастьян не заставил себя ждать и без должного удивления воззрился на топчущегося перед ним уже через пару секунд мальчишку лишь потому, что тот еле заметной преградой закрыл ему свет своим теперь слегка помутневшим обликом, расплывающимся на искусственных лучах бесформенной медузой, которую безжалостно вытащили из соленой воды и теперь используют в качестве призмы, рассматривая палящее солнце. Мориарти шмыгнул носом, хотя это было скорее рефлекторно — внезапный насморк напасть на нефункционирующее тело не мог, слегка пригнулся к мужчине и осторожно прикоснулся прозрачными пальцами к металлической винтовке в руках непонятливо застывшего полковника. Ненавязчиво потянул на себя, обхватив холодное дуло пальцами одной руки, а второй — взявшись за приклад. Молча глядя на человека, над которым высился совсем немного, чуть сгорбленно стоя, Джим даже не искал подходящих слов, чтобы хотя бы немного обрисовать ситуацию, лишь так же, как и сам Себастьян, нахмурил брови — почти сошедшиеся в одну тонкую темную кривую линию, рассекающую переносицу. Видя прежде, как Моран возится со своим драгоценным оружием, и даже не надеясь хотя бы на сотую долю подобной обходительности, Джим не рискует и бережливо откладывает вытащенную из рук мужчины винтовку сбоку от него, как только тот разжимает пальцы через секунды промедления. Мориарти впервые в жизни погружается в объятия глупого неловкого молчания от того, что не знает, как ему подступиться к обычному человеку, но и по-прежнему не считает свои действия бестактными или наглыми — скорее неопытными и первооткрывательскими — хотя вторжение в чужое личное пространство по-иному и не охарактеризуешь. Наверное, — в подкорке сознания торопливо рассуждает Джим, — пока Себастьян не начал задавать лишних, обожаемых людьми, бестолковых вопросов, которые вогнали бы ситуацию в тупик еще сильнее, стоило бы скрыться после подобного безрассудства, но, похоже, вместе с минимальной способностью соображать Джимом была утеряна и способность моментально исчезать, потому мгновение спустя с приоткрытых и по виду потрескавшихся губ сошло нечто вроде неуверенного вздоха, а подросток, в свою очередь, недовольно их поджал, как бы между прочим обвиняя в нерасторопности и непонятливости самого Морана. Мол, не сиди, сделай же что-нибудь, не видишь, что ли, ситуация патовая. Ощущая себя в амплуа полнейшего идиота, Джеймс еще сильнее поджал губы, и они практически скрылись из видимости: ко всему прочему, это был один из ходов, чтобы вновь случайно не опозориться; потер ладони друг о друга, глубоко и судорожно вздохнул ощущая некий недостаток то ли кислорода, в котором его мертвое тело не нуждалось в принципе, то ли недосказанности, отправляя ситуацию в разряд тех, которые будет стараться забыть с тремором раздражения, забившись в темный угол своей излюбленной кладовой, предварительно повесив на ручку яркую табличку DONʼT DISTURB. Он и так облажался, с какой-то ребяческой ревностью вытаскивая из рук Морана винтовку, и, возможно, этим стоило закончить, однако он все еще стоял. Себастьян не махал на него руками, не прогонял прочь от себя с криками ненависти да и, в общем-то, кажется, был вовсе не против такой неординарной компании, которая только и сверкала из противоположного угла вдруг ставшими столь яркими глазами, отсвечивающими от верхнего света. И это все, что нужно Джиму, полумертвому фантому, не видавшему толком людей уже немалый промежуток времени, для того, чтобы активизировать свой привычный режим. Он медленно подносит освободившуюся руку к лицу Морана, раздумывая считанные секунды.

When all that I can see Are broken memories You are the light thatʼs in the dark

Такое незатейливое прикосновение к щеке Себастьяну кажется нереальным, фантомным, как и сам обладатель узкой ладони с длинными пальцами, секундой назад сверкнувшими перед потемневшими от легкого напряжения глазами полковника. Щеку жжет холодом, будто этого мальчишку не смогло бы отогреть и убийственное солнце знойной пустыни, с которым сам Себастьян побратался уже так давно, что мог бы без зазрения совести называть его своим старым товарищем. Легкое прикосновение — и позабывшие дату своего возникновения льды, невероятно голубые и прозрачные с белоснежным налетом легкого наста, затягивают в свой хрустящий плен, оплетают такую легкую добычу, обещают обжигающее тепло — ты только прильни и потерпи, вовек не оттаешь. Полковник хмурится еще сильнее, светлые брови сходятся ближе друг к другу, но напрягшееся тело не отстраняется, недвижимо, послушно хозяину. — У меня из пальцев вдруг не вырастут шипы с ядом, Себастьян… — ненавязчиво припевает Джим успокаивающим мурчанием, словно лишь напоминая, видя, как сосредоточен Себастьян, как напряжен, как он уже отрепетировал про себя несложную комбинацию «схватить-обезвредить-вырубить». — Я… Немного замерз. Джим чувствует тепло, чувствует легкое покалывание от короткой щетины на щеке Морана, назло «шерстит» ее ладонью туда-сюда и не замечает, как на короткое мгновение совершенно беззаботная и человеческая улыбка ложится на его собственные губы. Он произносит последние два слова так, будто это нечто обыденное, будто Себастьяну просто нужно достать плед с верхней полки, до которой он сам не дотягивается даже со стула, прибавить огня в камине, потому что он обязательно подпалит паркет в гостиной, или подлить в чашку с чаем кипятка, ведь пальцы Джима недостаточно ловки для манипуляций с острым или горячим, промерзшие до костей за столько лет. Мориарти легко и комфортно, так как лисья наглость окутывает его сердце практически с самого рождения, доставшаяся от бабки, а теперь, когда это самое сердце мертво, там не осталось практически ничего за исключением этой самой наглости и еще парочки не самых светлых качеств. Нужно совсем немного времени, чтобы почти плоская задница оказалась на, по нескромному мнению самого Джима, гостеприимно сведенных коленях Себастьяна, на которых прежде лежала любимая Accuracy international arctic warfare. Джим поскорее сгибает ноги в коленях и садится верхом, задумываясь о том, что такая поза слишком откровенна для столь короткого знакомства, но лишь ухмыляясь этой мысли и устраиваясь удобнее. Моран недовольно поджимает губы, потому что это откровенная наглость, если не назвать это чем-то еще более непозволительным. Забава, жест неуважения. Полковник безгранично ценит свое личное пространство, но руки буквально сковывает интерес, поэтому Джиму на какое-то — непродолжительное — время вручается жезл владения ситуацией. Брюнет скоро осваивается, пару раз несильно дергается, невольно вспоминая частые посещения местной лошадиной фермы, хозяин которой, мистер Криспин, позволял ему обкатывать молодых жеребцов. Ладони устраиваются на ширину далеко не узких плеч полковника, и Джим довольно облизывается, чувствуя резкое тепло как минимум в ладонях и под бедрами. Он бы с удовольствием завалился на человека — без всяких задних мыслей, естественно, лишь ради своего исследовательского интереса, чтобы проверить, все ли части тела могут быть обогреты, однако эта затея не кажется хорошей, судя по тому, что и за такую вольность Себастьян готов завернуть мальчишке руки до хруста в плечах и вышвырнуть вон в кладовую, предварительно запретив показываться на глаза. — Я однажды в окно выйти пытался, — нарушает тишину Джим. И лишь только потому, что она кажется непозволительно затянувшейся, он произносит столь несвоевременное сейчас признание. — Но не смог шагнуть дальше рамы и балансировал над землей. Думаешь, не вышло потому, что я чертовски хороший парень, и умирать мне еще рано? — весело интересуется подросток, приподнимая брови и явно ожидая от Себастьяна хотя бы молчаливого согласия — иного ответа он не потерпит, а мужчина предпочитает отмалчиваться, потому что, уставший от бури, ты предпочтешь ее перетерпеть. Забыв скрыть жадность до новых прикосновений и накрутив короткую прядь светлых жестких волос на палец, Джим учтиво замолкает, но тут же с ней прощается. Себастьян упрямо дернул головой и сложил руки на груди, всем своим видом показывая непонимание того, что это делает на его коленях, рассуждая о своем погубленном бытии. Мориарти легкий, почти невесомый, но это, кажется, вовсе не заслуга его нынешней природы, а следует из того, что он не ел уже около века, да и при жизни, кажется, не был пухлощеким завсегдатаем кухонь, забегаловок и буфетов. Себастьян промаргивается после своих коротких рассуждений, потому что мальчишка вдруг стал на несколько тонов темнее, насыщеннее, через него уже не так легко разглядеть комнату за его спиной, и даже общие очертания почти не проглядываются. Впрочем, он и не старается. Возможно, это лишь игра света или воображения. Джим, пользуясь промедлением, шарит по лицу мужчины взглядом, рассматривая морщины в уголках глаз, на лбу. У губ меньше, и, значит, никакой этот Моран не весельчак. Да и Джим успевает отметить, что ни разу не видел, как Себастьян улыбается. А судя по тому, что общая картина довольно привлекательная, улыбка ее точно не испортит. Как его развеселить — другой вопрос. Мориарти слышит, как в спальне его соседа звонит телефон. Он понимает, что там важнее, чем здесь. И никакие дела Себастьян на него не променяет, отчего становится капельку обидно, хоть Джим и не показывает. Однако подросток — пусть и напоследок, но посильнее вцепляется в чужие плечи пальцами, ставшими почти реальными. — Принеси домой музыки, Себастьян. — В разрез с ощущением торопливости, важно просит Джим, медленно задирая нос кверху, деловито разглаживая несуществующие складочки у Морана на воротнике его футболки и будто между делом касаясь смуглой кожи — непозволительного оттенка для даже временного обитателя туманного Альбиона, воруя капельки тепла мягкими подушечками пальцев. Произносит, и только через несколько секунд, тянущихся вровень с вечностью как для одного, так и для второго, Себастьян ссаживает его с себя, беря прямой курс на спальню, а следом — на кухню, чтобы приготовить себе кофе, а после вернуться к разборке оружия. Джим с ногами забирается на узкий диван-кресло и, пользуясь нахождением вне зоны наблюдения, жадно щупает кожаную обивку в тех местах, где та только что соприкасалась с телом Себастьяна. Но тепла не чувствуется. Джим зло шипит от такой несправедливости, царапает вновь ставшими прозрачными пальцами мебель и злится на ушедшего, потому что ему мало.

I need an anchor to hold me throw the storm I see the danger canʼt fight it on my own Iʼm crack it out, Iʼm going down Hold me in, I need you now My savior, I need an anchor

Именно потому, что Мориарти обозлился, счел обращение с собой несправедливым — причем, как со стороны Себастьяна, так и со стороны этой жалкой вселенной, приревновал уж слишком любовно вертящуюся в руках мужчины винтовку, через четверть часа полковник найдет переворошенный шкаф с оружием, а его сосед после еще пару суток никоим образом не выйдет на связь. Наверное, потому, что Моран изо всех своих сил убеждения обещал показать ему, что бывает, когда не слушаешься и трогаешь его оружие так небрежно.