Задолго до твоего рождения, мужик.

Через пару дней после того, как Джим проворонил телефонный звонок Себастьяна и не успел его подслушать, занятый злостной порчей человеческого имущества, с утра пораньше прогуливаясь по хоромам, делимым с мужчиной, он натыкается на средних размеров коробку и вслух деланно возмущается на всю квартиру тому, что она не обернута подарочной лентой, но хитрый взгляд с толикой благодарности и детского предвкушения, на которое хватило его наглой натуры, на закрытую дверь спальни полковника все же обращает. Кажется, Себастьян нашел кое-что получше магнитофона, чтобы исполнить просьбу своего наглого соседа, приложив к этой кампании минимум усилий. Джим и прежде встречался с таким явлением — как «ноутбук», ведь постояльцы здесь бывали разные, однако притрогаться к их вещам с целью познания прогрессирующего мира мешало тошнотворное отвращение к беспардонному человеческому роду, вторгшемуся во владения призрака, и желание поскорее их вытравить, так что с необходимыми комбинациями клавиш любознательного подростка, который буквально свешивался через плечо Морана над гаджетом, тяжело дыша на душой, пришлось знакомить самому Себастьяну. Притом вечером того же самого дня, потому что Джим сознательно наседал на него, не желая выпускать из рук перспективу по обновлению своей затхлой жизни. Очень скоро молчаливая квартирка заговорила знакомыми обоим мелодиями, так как первым делом Джеймс ринулся освежать в своей памяти любимые произведения давно почивших композиторов. Даже Моран, тишина для которого была священной и целебной в перерывах между непосредственно работой, не воспротивился несколькочасовому прослушиванию попурри из скрипок, органной музыки, кларнетов, рояля и десятка иных инструментов. Да и Джим, стоило отметить, с восторгом прилипший к колонкам, как мельком успел заметить полковник, не доставал его, временно бросив попытки залезть под кожу и вытянуть из человека последние нити самообладания. Ближе к вечеру, когда подросток, належавшись на махровом ковре и устав нарезать по комнате кривые круги неторопливыми шаркающими шагами, совсем слегка заскучал, когда Себастьян запоздало объяснил, что можно открыть несколько вкладок одновременно, при этом не выключая музыку, в Джиме обнаружилось желание пройтись по современному кинематографу. Фильмы. Как только Джим сумел вновь завладеть собственными пальцами, подрагивающими от переполняющего восторга от чуда техники, он с трудом собрал разбежавшиеся по монитору ноутбука глаза. Нет, он наверняка теперь был уверен, что кинематограф и иже с ним дали вперед в развитии на сотни километров, но чтобы настолько… Себастьян занимался своими важными, неотложными делами в соседней комнате с привычно хмуро-сосредоточенной физиономией, вызывая желание сделать слепок и показать ему со стороны, как невыносимо он смотрится. Казалось порой, что его с такой степенью суровости не проберет и юмор того самого ирландца-комика* с приросшим к руке бокалом вина. Однако Джим не планировал реабилитировать чувство юмора Себастьяна и перевоплощаться в клоуна. Он просто сделал ставки на свое мастерство в занудстве, очаровании и прочие козыри в карманах потянутых временем домашних штанов. А мужчина же просто не имел права отказать ему в совместном просмотре фильма. Иначе в подростке может проснуться впечатлительная его сторона, и он, заварив злость и обиду в одном котле, захлебнется эмоциями в припадке да оставит жижу на разгребание Морана. Смело отметая со своего интернетовского пути комедии, драмы, любовные истории и фильмы ужасов, а так же мультфильмы и мюзиклы, Джеймс наткнулся-таки на парочку интересных разделов на популярном сайте с неисчисляемым спектром фильмов. Кино для взрослых и боевики — тонкие буквы складывались в интересные слова. Подросток решил приберечь первое на более подходящее время — когда Себастьян не будет смотреть на него злобно-непонимающим взглядом, если он вдруг вновь решит погреть зад на того у коленях. Второй раздел, который у парня символично ассоциировался с Себастьяном, пестрил глупыми обложками, на которых хмурые, как и сам полковник, мужчины прижимались лицами ко всяческому виду оружия и смотрели в камеру этим своим взглядом. Пролистав добрую половину, Джим даже учтиво поинтересовался у соседа, что он предпочитает — боевик или боевик, однако все слова, уплыв в пустоту, расселись по коридорным стенам, игнорируемые Себастьяном. Вот что-что, а это он умел. И, нужно сказать, часто практиковал. И неизвестно было, потому ли это, что он делал так со всеми благодаря своей натуре, пропуская толстой избирательное мембраной исключительные случаи, когда собеседник все же удостаивался ответа, или потому, что знал, как моментально полупрозрачная кожа на щеках и шее подростка покрывается бледно-алыми пятнами, именуемыми окраской злости. В эти моменты Джим предпочитал прятаться, потому что так или иначе предъявить Себастьяну ему было нечего, хотя, если хорошенько подумать, он мог бы не заморачиваться о морально-логической стороне этого вопроса, однако представать в образе инфантильной и требовательной истерички перед мужчиной ему не хотелось. Ну, а когда полковник даже и не пытался его окликнуть в опустевшей квартире после, Мориарти зло поджимал губы, распираемый изнутри негодованием, и принимался пилить взглядом закрытую изнутри дверь темной кладовой, надеясь в случае чего задеть этим прожигающим лучом смерти и самого мужчину. Тем не менее, ближе к вечеру в гостиной раздался победоносный возглас, потому что Мориарти решил, что его жертва уже ждет сеанса, в то время как Моран просто пытался разгрести последствия одного недовершенного дела, по поводу которого его беспокоят уже битый час, день, месяц службы. Впрочем, отнекиваться и прогонять подростка, заботливо расставляющего новороты техники по комнате, он не стал, умело абстрагируясь от внешней среды и даже не замечая саркастичных кудахтаний Мориарти насчет того, что сегодня состоится их первое недосвидание, которыми он неумело маскировал пробивающуюся на свет радость от события. Дотерпев до того момента, когда картинка поплывет на экране, и улегшись на диван почти во всю длину головой в сторону от сидящего по соседству Себастьяна, Джим так же дождался, пока с Мораном… не произойдет никаких изменений, и недовольно фыркнул, понимая, что никакого эффекта подобный жест не возымеет. На экране — так символично — материализовался мужчина средних лет*. Он показался ему красивым. Естественно, настолько, насколько это Джиму позволяли его собственные мерки людской красоты. Он невольно сравнил его с Себастьяном, сидевшим на соседнем краю дивана, однако эту ассоциацию быстро прогнал, потому что Моран даже не удосужился поднять глаз от своего занятия, и подросток подавил в себе резкое желание протянуть ногу и лягнуть мужчину в бедро, а потом, обиженно надувшись, снова исчезнуть. Останавливало лишь то, что Себастьян вновь выразит свое наплевательское отношение. Да и, в конце концов, этот Моран никуда не денется, и отомстить ему всегда будет возможным, а тот привлекающий к себе внимание мужчина в скачущем по кочкам внедорожнике закончится через полтора часа. Широкий подбородок, белые зубы, которые так часто сверкали, когда он улыбался своей ненормальной, бешеной улыбкой, сведенные светлые брови, бандана, скрывающая наверняка такие же светлые короткие волосы, пушка в одной руке, а во второй — руль машины, на крыше которой устроился азиат. Не такой красивый, нет, он вовсе не показался Джиму симпатичным. А вот их тандем с этим белозубым снизу был куда интереснее. Привлекательнее всего остального, пожалуй. Эта парочка отсеялась из всего фильма, и Джим, проходя первую стадию слэшерского посвящения, еще несколько часов после сеанса будет раздумывать, вкладывали ли в их сцены чуть более глубокий смысл, нежели исключительно дружеский. Парни по ту сторону экрана кажутся чересчур отважными, пафосными и вообще — таких не бывает — выносит про себя вердикт Джим, раскладываясь на мягкой поверхности и удивляясь тому, что он сам все еще увлечен происходящим на мониторе. Обычно фильмы не приносили ему столько удовольствия. Но и кинематограф в его время был иной совершенно. Да и он сам, Джим, отличался от нынешнего разительно. — Вон тот главарь с косым ртом и нелепыми усами на тебя похож, — от злости Джим, вытягивая длинные ноги, все же легонько толкает Себастьяна в колено, будто желая лишь немного внимания, а не планируя в физической величине выразить свое недовольство. Да и не скажет ведь он, что полковник один в один как тот — не совсем психически здоровый по виду мужик с широченной чеширской улыбкой и манерными повадками, больше присущими мазохисту или маньяку. Это было бы недопустимым комплиментом, по его мнению, для такого нетактичного Морана. — Ты выглядишь таким же отважным петухом, когда хмуришься и принимаешь чересчур сосредоточенный вид. Кажется, будто перерезаешь провода бомбы под подолом Ее Величества. Джим изображает, как он сам думает, Себастьяна. Хмурится, и на высокий лоб набегают длинные полоски морщин; поджимает губы, и прозрачный, блекло-алый рот скрывается из виду совсем; раздувает ноздри, глубоко и задумчиво дышит. Его лицо искажают тут же набегающие тени от монитора, хоть, по его скромному мнению, пародия все равно выходит неподражаемая и почти не отличимая от прототипа. Блестящие во тьме от экрана ноутбука глаза мужчины застывают, прекращая бегать по строкам документа на планшете, который он до сих пор не выпустил из рук. Джим специально устроился так непозволительно близко и провоцирует, или это у него вышло неосознанно под воздействием отупляющего теле? Поджав губы, он недовольно косится в сторону подростка, применяя этот свой красноречивый взгляд, который тренирует уже на протяжении нескольких недель. Следом Себастьян глубоко вздыхает и шумно выдыхает в тщетной попытке успокоиться, будто дракон (чья милая принцесса набрала достаточно очков, чтобы стать шашлыком), тем самым отвечая на глупую колкостью подростка. Естественно, он не похож ни на того криворотого, ни на кого-либо вообще из этой команды R с Мяутом во главе. Глупости. Это всего лишь Джим вновь пытается привлечь внимание, которым, по-видимому, был обделен с рождения. Или же оно просто отличалось от того, что он хотел бы получить в идеале? Моран понимал, но какого-то черта никак не хотел реагировать и поддаваться. Наверное, просто привык быть одиночкой, сам по себе, ни за кого не отвечать. Да и контактов с подростками он никогда не водил, разве что отсылал подарок по случаю дня рождения своей очень и очень далекой племяннице, почему-то о ней не забывая. Джиму подарков дарить не очень-то хотелось. Джима вечно хотелось трясти за плечи, хотелось зажимать ему рот рукой и легонько так придушивать, потому что раздражал и порой - неимоверно. А Моран военный со стажем, его нервы ни к черту. Все, что ему хотелось, это чтобы полупрозрачное нечто, день за днем какого-то черта встречающее его изучающим взглядом в постели, хорошо себя вело, было послушным и изредка готовило завтраки, когда в полковнике просыпались лень и нежелание подниматься в ранние шесть утра и маршировать к плите. Но это было бы слишком, потому Себастьян лишь хмурился на Джима, молчал, что бы там ни было произнесено, и не позволял оставаться в своей кровати чересчур долго. А Джим, бурча под нос о том, что с ним тут, словно с собакой, уходил прочь, занимая еще не обсиженное место в одной из комнат, где с рамы окна была видна широкая людная площадь; Джим скучал и сам не знал, почему тоска чешется в области печени, когда в комнате мужчины шуршала простыня, а следом одежда, когда тот проходил мимо в кухню, когда зажигал газ или гремел посудой. Все же в течение фильма до рукоприкладства так и не дошло, хотя Джим порой воодушевленно вздрагивал, открывая рот и готовясь выдать очередную реплику в адрес Себастьяна. Но стоило только повернуть на того голову, и перед глазами представала все та же картина — освещаемое в погрузившейся во мрак комнате ярким экраном лицо, не собирающееся реагировать на внешние раздражители. Все та же сосредоточенность, будто ее завернули с Мораном в пеленки, как только он миновал раздвинутые материнские ноги. У подростка такое поведение не вызывало ничего, кроме злости и обиды, хотя звуки очередей выстрелов, погонь, драк и прорывающиеся наиглупейшие шуточки, которыми пытались поделиться друг с другом герои фильма, быстро поглощали в свой плен, и Себастьян невольно отходил на второй план. По крайней мере, Джим уже с детства был приучен жизнью наблюдать за чужими взаимоотношениями, которые полярно отличались от его личных с кем бы то ни было. В лучшую сторону, конечно же, как иначе. На экране каждый приходил другому на помощь, подбадривал, становился спина к спине, интересовался готовностью чужого парашюта, а после — по канонам жанра — когда эта непролазная задница оставалась позади, отпускал шутку с самым облегченным видом на свете, прикрывая глаза и откидываясь на потрепанное сиденье старенького взмывающего в небо вертолета. Особенно эта неразлучная парочка, которая смотрелась одновременно так гармонично и так несуразно, что Мориарти неосознанно радовался каждой их сцене тет-а-тет. Только из них двоих дразниться имел привычку тот, что был повыше, пошире и посветлее — обладатель недоверчиво прищуренных голубых проницательных глаз и кривого недовольного оскала. Сам же Джим, в свою очередь, все еще чувствовал себя так, будто какой-то любезный незнакомец оставил под его дверью сумку с ноутбуком и молча ушел прочь, оставляя мальчишку наедине с чудом техники нового времени. Заключительные титры шли раздражительно медленно, и Мориарти, в процессе фильма перевернувшийся головой к Себастьяну и положивший ее неподалеку от бедер мужчины, не удостоил тех аплодисментами, лениво перекатившись на спину, закинув ноги на подлокотник и звонко причмокнув. Он рефлекторно потянулся, превратившись на короткое мгновение в прямую, нисходящую вниз, в попытке размять суставы, которые, должно быть, успели бы склеиться от полутора часов в одной позе, однако почувствовал лишь легкий отголосок былого удовольствия, так толком и не размяв косточки и бросив это дело на середине. Мертвое тело. С появлением здесь человека, запустившего живой механизм и заставившего колючий одинокий кактус возродиться в своем горшочке вновь, он стал забывать об этом чаще. Настолько часто, что порой мог забыться вовсе и возомнить себя живым, способным дышать, покидать отведенные ему границы, чувствовать собственный четкий пульс, прикладываясь к запястью. Перебирая в голове основных героев и примеряя их роли на себя уже после того, как заставка на экране встала, Джим задумчиво постучал сжатыми кулачками по дивану и протянул, вступая с тишиной в диалог, реплики которого лишь мельком доносились до Себастьяна, изредка разминающего шею, шрам на которой уже практически зажил и начинал рубцеваться: — М… Я предпочел бы быть тем парнем с подбородком неандертальца, — Себастьян отвлекся, повернул голову на звук тихого голоса, что доносился почти из-под его локтя. Джим в процессе фильма перевернулся, с трудом игнорируя желание устроить голову на коленях у полковника, а теперь решил, что его проигнорируют снова, и, прикрыв глаза, с удивлением и удовольствием впустил под веки разноцветные пузырьки, хотя… ведь он уже давно решил, что эта функция ему теперь чужда, как и многие иные. Разве могут устать мертвые глаза? — Он метал ножи, — чуть ли не мечтательно добавляет парень, вспоминая, что в его кладовой под деревяшкой лежит складной ножичек, который ни в какое сравнение не пойдет с теми штуковинами из фильма. Не пометаешь, конечно, жалкий, но все же. Что было определенно хорошим в его новом соседстве, так это то, что Мориарти мог часами торчать в «оружейной» Морана и рыться в залежах с его холодным оружием, пока Себастьян случайно не пройдет мимо или не забредет за чем-нибудь и не выставит его вон. Такие большие штуки, как мачете или охотничьи ножи, он обычно рассматривал без особого интереса. А вот ножички поменьше, поизящнее, с причудливыми восточными узорами на лезвиях, не единожды изогнутые, словно дикие реки Аравийского полуострова, ему нравилось трогать и изучать гораздо больше, склоняться к ним и глядеть, как капельки света переливают на блестящей стали, искажая его собственное полупрозрачное отражение. Плюсом его смерти здесь, несомненно, был тот факт, что его пальцы не могут оставлять отпечатков на до блеска начищенных лезвиях, потому что удержаться и не покрутить в руке такую прелесть было невообразимо. Джим замолкает, понимая, что уж кому-кому, а Морану словесное воспроизведение его впечатлений не нужно определенно. «У тебя все же черное сердце. Хотя звучит красиво.» Перебирая в памяти засевшие моменты, Джим вспоминает услышанное в первой половине фильма и, пользуясь щедро предоставленной мужчиной тишиной, невольно задумывается. Какого цвета его сердце. Ведь наверняка же черное. Гнилое, иссохшее, скрюченное, покрытое слоем пыли. Оно и при жизни не нужно ему было, да вот достать и посмотреть не представлялось возможности. Сердце же Себастьяна было живым, шустрым, Джим уверен. Работало без перебоев и отсрочек. Подросток напряг слух и с силой сомкнул веки, но все равно его не услышал. Представить проще. Согнув пальцы немного, он расслабил руку, укладывая ее на мягкую обивку дивана ладонью вверх, и, не открывая глаз, без усилий явственно ощутил пульсацию своими мертвыми нервами на кончиках пальцев. Будто держит сердце, или это крохотный бойкий птенчик лупит его по ладошке слабыми крылышками изнутри, пока та совсем не сжалась и не раздавила маленькое создание. — Мне нужно уехать, — задумчиво произносит Себастьян, и экран планшета, который покоился в его руках, плавно гаснет, накрывая шалью тьмы и его лицо. Мужчина отключил последний источник света нарочно, чтобы не встретиться снова с этим требовательным выражением лица, которое так любил носить Джеймс. Себастьян не считал нужным перед ним отчитываться, хотя сказать, что он так запросто оставит дом и вместе с ним своего нового знакомого, нельзя. И не потому, что призраки являли собой по большей части природные катаклизмы, ошибки «гениальных» человеческих умов и непостижимые загадки человечества. А потому, что невозможно не привязаться к такому существу, как то, что досталось полковнику бесплатным бонусом с купленной квартирой. Джим невольно разжимает руку, отпуская ментального птенца на волю, и игра в «Представь и почувствуй, как живо бьется чужое сердце» прекращается. Широко раскрытые глаза пялятся в потолок всего секунду, ничего не видя перед собой, кроме серо-пыльной тьмы, и Джим находит в себе силы, чтобы не начать с претензий, не соскочить с дивана прямо сейчас, являя собой комок нервов, встревоженный, подорванный и отдающий нездоровым нервозом, а лишь спокойно поднимается, опираясь на локти, подбирает под себя ноги, запутываясь в штанинах, выругивается и поворачивается к Себастьяну, внимательно глядя на того сквозь темноту, пролегшую между ними в тот момент, когда монитор ноутбука вдруг погас от долгого простаивания. Ничерта не разглядеть, потому что шторы в этом доме всегда плотно сомкнуты, ведь так нравится Себастьяну, а Джим, однажды познавший, что значит злость этого человека, перечить не решался, потому и нет пути сюда ни тусклому лучу фонаря, ни шлейфу от ламп из многочисленных окон напротив. Мориарти отчетливо чувствует, как хотелось бы ему распахнуть и шторы, и стеклопакеты, высунуться в окно или вскочить на раму в поисках своей ненаглядной — серой далекой планеты, которая бесконечные тяжелые ночи была с ним и не нуждалась в объяснениях, позволяя любоваться собой, красуясь фазами, далекими темными кратерами, окутывая своим волшебным светом, рождаясь и умирая на глазах. — Что ж. А мне нужно отправляться спать. Спасибо за… — Джим растеряно машет рукой в сторону ноутбука, откашливается, сползает ногами на пол, заворачивает за дверной проем и, совершенно того не желая, уединяется. Намерение переждать, пока гостиная опустеет, Джим решает воплотить, заглянув на кухню и забравшись на стол, предварительно распахнув окно, в которое луна сегодня так и не заглянула, зато без приглашения вторгся уличный шум и посматривали красные мигающие в небе точки-самолеты. Себастьян проводил Джима взглядом, насколько это вообще было возможно в кромешной тьме, и недовольно выдохнул, явно ощущая себя виноватым перед подростком, который умудрялся быть затычкой в каждой дыре и при этом умело скрывать всего себя за прозрачными стенками внешней оболочки. Почему-то Моран возомнил себе, будто бы Джим расстроен новостью о его отъезде, почему-то Моран решил, что может позволить себе променять некоторую часть своего необходимого сна на коротенькую беседу со странным сожителем. 1 — ирландский актёр, комик, писатель, человек, имеющий еще сотни названных и негласных заслуг — Дилан Моран. 2 — герой фильма «Неудержимые» — Гуннар Дженсен (порой делит с Фассбендером звание моего хэдканонного Себастьяна) + отсылка ко второй части «Неудержимых».