Задолго до твоего рождения, мужик.

С того момента, как Себастьян остался в гостиной наедине с самим собой и черт еще знает — с какими спящими пока что демонами этой проклЯтой квартиры, прошло не больше пятнадцати минут. Странно, но порой он впадал в диссонанс с собой самим, когда дело касалось принятия далеко не фундаментальных решений. Идти или не идти, вот в чем вопрос, как говорится. По-хорошему он должен был лежать в своей постели уже десять минут назад, оставив ноутбук на возможное пользование Джима, подарок все-таки. И пусть катится к чертям тенденция, по которой Себастьян Моран никогда не дарил подарки незнакомым… почти людям. Буквально вытолкнув себя с дивана руками, мужчина, оставив планшет на мягкой нагретой подушке, двинулся на выход из гостиной. Квартира была не маленькая, но что-то подсказывало, что Джим либо снова таится в своей кладовке, либо притих в постели Морана, либо по обычаю на кухне — забрался на стол с ногами, за что нередко выхватывал крепких полковничьих лещей. Сейчас, разумеется, Себастьян не шел туда с подобным посылом. Сон сошел с дистанции как один из возможных вариантов развития событий, когда Джим лишил трещащую от негодования начальства голову полковника своей привычной болтовни. Зря Моран морально готовился выслушать все то, что, как ему казалось, должно было прыснуть из Джима сразу после того, как закончился фильм? Либо Мориарти тайком и без его помощи гоняет кино, либо весть о том, что его оплот реальной жизни уезжает, выбила из него ровным счетом все желание болтать одним четким и крепким ударом по ребрам. Мориарти ломано раскорячился на кухонном столе, предварительно придвинув тот ближе к окну и назло Морану проскрипев ножками по дорогому паркету. Авось где и останется заметная царапина. Непоседливая задница перепробовала некоторое количество поз, после чего Джим решил, что Моран лишил его того небольшого запаса комфорта, который он растрачивал на протяжении уже некоторого количества лет столь аккуратно и бережно. Паникер, в основном пребывающий в спячке, активизировался с небывалой энергией про запас — не хотелось сидеть или лежать. Джим с удовольствием принялся бы за разработку плана того, как силком оставить Морана в квартире, ведь если нет, то он лишится его. Надолго? Может, и навсегда, что вероятно. Наверное, крайне эгоцентрично было думать, что это такой хорошо спланированный подход к смене места обитания, и сразу после того, как Себастьян покончит с работой, он найдет себе новое пристанище. Да и поджилки, натянутые внутри давно не функционирующего тела, здорово дребезжали, пока Джим сидел на кухонном столе и заламывал пальцы, даже не думая, что в кухне может появиться кто-то еще. Вернее, не так. В кухне со стопроцентной вероятностью мог появиться кто угодно, но только не Моран. Ведь что ему. Это не он заперт в чертовой квартире. У него есть деньги и машина, работа, перспектива смотаться куда угодно. А у Джима есть невидимая цепь на ноге, которая ни за что не отпустит. Момент, когда Моран появился на кухне, подросток с успехом проморгал. Себастьян же, проходя вглубь кухни, обнаружил, что не знает, как подступиться и чем начать разговор. Прекрасная ночь, Джим. Красивый вид из окна, не так ли? О, правда? Тебя от него уже наизнанку выворачивает после стольких ночей? Лампочка тускло загорается по велению руки, постепенно нагреваясь и разгораясь ярче. Джим коротко по-птичьи моргает, сгоняя невозможную сонливость, ощущая медлительную походку человека за спиной и еще глубже сутулясь, поджимая колени к груди и удобно их обнимая. Класть подбородок на них и делать вид, будто ничего такого не произошло и не происходит, — вот что он мастерски творит. Лишь бы Моран не лез со своими разговорами, не предлагал свои подгоревшие яйца и не начинал спрашивать о том, как фильм. Любезничать сейчас — отстойно, думает Джим. Он предпочел бы включить одну из любимых симфоний и проваляться на холодном полу одной из комнат всю ночь, разве что придется собачиться с Мораном, пришедшим выбить возможность спокойного сна в бесшумном режиме. Себастьян привычно тянется к турке и упаковке кофе; спать и правда не очень-то хочется. Самолет утром, а пара часов сна только приведет тело и рассудок в раздрай, так что проще подкрепиться крепким кофе и отоспаться в самолете непосредственно, уж что-что, а это он умел даже под вой сидящих вокруг него детей и навязчивых причитаний их мамаш. Повернув голову в сторону даже не шелохнувшегося Джима, сквозь которого просвечивал вид из окна, Моран нахмурился. Узкая скрюченная спина, напускное молчание и весь этот отстраненный вид были такими же красноречивыми, как если бы Джим выложил все в словесной или письменной форме. Моран не нравился Джиму как некто, в кого можно влюбиться. Но одиночество толкает на многое, вплоть до того, что ты станешь считать дорогим человека, который на короткий миг позволил тебе глотнуть живящего воздуха. Джим чувствовал в Моране то же, невольным рабом чего он был и сам. Одиночество тянулось к одиночеству, наверное, именно поэтому мужчина в столь короткий срок научился воспринимать эфемерное тело по соседству как нечто само собой разумеющееся, а Джим быстро свыкся с тем фактом, что квартиру придется делить с посторонним. В этом было много плюсов, однако это не могло скрыть того, что Себастьян был отвратительной панацеей от одиночества, любителем натягивать маску безразличия, умельцем в игнорировании, пусть подарок — последнее слово, которое могло бы ассоциироваться у кого-либо с самим Мориарти. Тянущий свои эфемерные лапы ветер колыхал все, до чего мог достать, проходя сквозь сидящего аккурат напротив окна подростка — волосы Морана на затылке, пачку газет, пристроившуюся на кухонном гарнитуре, новостям которых Джим дивился все утро, даже горстку просыпанных кофейных зерен, которые Моран поспешно смел на ладонь и отправил на помол. Машина гудела недолго, но жутко громко, и Джим впервые за все время нахождения Себастьяна на кухне повернулся к нему, злобно зыркнув из-за плеча и напрягая пустые слипшиеся легкие, чтобы быть услышанным наверняка: — Отвратительнее тебя у меня соседа еще не было! Остановиться дребезжание кофемолки это, разумеется, не заставило, однако посыл был услышан, и Моран, с удивлением отрывая взгляд от машинки в руках, глянул на Джима, приподнимая насмешливо бровь. Подросток, конечно, не был уверен, но что-то подсказывало, что есть вероятность того, что эта вшивая насмешечка была ничем иным, как отсылкой к его явно страдальческому состоянию, которое он даже не попытался скрыть. Ведь, казалось бы, чего ему? Презрительно фыркнув, Джим подумал о недалеком будущем и о том, что, продолжи он едва-едва начинающийся теплиться огонек словесной перепалки, пришлось бы удирать от Себастьяна быстрее, чем он бегал в своем непосредственном детстве от хулиганов и задир, которые разбивали его лицо и толкали на асфальт, оставляя ошметки кожи на камне и задорно-весело хохоча над злобным глядящим с земли подростком. Мориарти поспешил отвернуться, считая свой долг исполненным и предварительно зная, чем и когда он отомстит. Это грело душу до легкой улыбки блаженства, которая незамедлительно изогнула губы. Спустя некоторое время заскучавший Джим не чувствует запах кофе, не ощущает тепла, исходящего от чашки, действует на чистой интуиции. Повернувшись назад вновь, он замечает только дымящуюся кружку с напитком и Себастьяна, заливающего турку кипятком. Движения беззвучны, он в мгновение ока, проезжаясь задницей по столу, оказывается возле стула, на который по предварительным данным должен был усесться Моран, и болтает ногами в воздухе, едва дотягиваясь босыми ступнями до пола. Себастьян же не заставляет себя ждать, оставляя посудину на мойке и обнаруживая Джима не там, где ожидалось. Впрочем, легкий импульс ликования внутри себя он заметить успевает, прежде чем сесть на место, уготовленное и обозначенное заранее, и поднять глаза на оказавшегося несколько выше мальчишку. — Чего тебе? — беззлобно интересуется полковник, помешивая кофе ложечкой и кладя руку на стол, нарочито задевая ногу сидящего впритык подростка. Та, как и ожидалось, не прошла сквозь, утопая в блеклом теле, а Джим коротко и шумно шипит, втягивая воздух сквозь сжатые челюсти и ощущая легкий разряд тока и жжение в месте соприкосновения. Себастьян делает назло, но это не очень похоже на месть за надоедливость или просто желание навредить, прогнать. Стоит признать, что у каждого свои способы выражения готовности идти на контакт. Джим толкает бедром мужскую руку, отпихивая от себя и ставит ладони позади, опираясь на руки и рассматривая Морана в ярком свете кухонной лампы. Да, для таких моментов определенно нужен свет на несколько тонов тусклее, а то и вовсе свеча, но выбирать не приходится, так что Мориарти просто вертит головой так и сяк, отмечая, что за небольшим количеством шрамов, рассекающих статичное лицо, за сединой и в без того светлых волосах, за…пожалуй, это все, что кое-как могло относиться к разряду признаков, уродующих внешне, Джим обнаружил Себастьяна приятным внешне. Вернее, лишний раз в этом убедился, постукивая пальцами по столу, наивно надеясь послужить источником очередного прилива раздражения. Мало что можно изменить сейчас. Тем более — с позиции Джима. Сейчас он был уверен в том, что утром обнаружит пропажу чего-то, ставшего для него очень важным. Пройдет по всей квартире, пребывая в глупых надеждах наткнуться на Морана, начищающего очередной тесак или готовящего себе обед. Заберется в его кровать, как только представится возможность, как только он сможет зайти туда, зная, что дверь не заперта, ведь Моран даже не пытался, зная, что лазейку все равно найдут. Джим трясет головой, прогоняя неприятные мысли и наблюдая за тем, как Моран шумно отпивает и, кажется, обжигает язык. Недовольно морщится и вдыхает прохладный воздух, не поднимая глаз, но хмурясь, ведь он — не любитель пристального внимания, а все, что делает Джим в удобные моменты — наблюдает. Сидит чуть поодаль и просто смотрит, зная, что в беседе Моран компанию ему не составит. — Ты собирался спать, — внезапно Себастьян подает голос, и Джим поистине удивляется, прежде всегда выступающий инициатором разговора. Сейчас он только неопределенно пожимает плечами и подгибает одну ногу на стол, поджимая ее под себя и оказываясь в полулотосе. Себастьян внимательно смотрит на него, щурит глаза и несдержанно усмехается. Джим закатывает глаза и снова фыркает — «будто ты что-то понял, Моран», говорит весь его внешний вид, на что Себастьян в очередной раз усмехается и коротко мотает головой, свободной рукой потирая ноющую рану на шее; прикрывает глаза и теперь трет лицо, морщась от усталости и сонливости — нарушение распорядка сна дает о себе знать, но это быстро проходит. Джим наблюдает за человеком, обрадованный тем фактом, что его не гонят от себя. И пусть это выглядит подобно сытному ужину перед приведением смертной казни в исполнение, он откусывает жадно, но жует медленно, растягивая момент удовольствия, по-прежнему лениво болтая ногами в воздухе и разглядывая человека напротив, говорливость которого не хотелось спугнуть своей неугомонностью. — И надолго ты? — Джим не сдерживается от вопроса, волнующего его на данный момент больше остального, спрашивая не быстро, но несвойственно ему тихо и запинаясь. Первым, что видит Себастьян, отнимая руки от лица, становится все та же кружка кофе, которую он видел и несколькими мгновениями раньше, возле которой беззаботно вилась пятерня Джима, а указательный палец заботливо помешивал напиток. Сам же Джим выглядел задумчиво, покусывая губу — Моран мог поклясться, это только затем, чтобы не рассмеяться вслух; без мотива и желания спадличать, без видимых признаков огорчения. Все, о чем мог думать Джим сейчас, это вероятность возвращения Себастьяна в эти стены. Какова она была и была ли вообще. А палец в кофе — это так. Пусть Морану не стоило огромных усилий приготовить его себе, на драку и заламывание костлявых рук он не пойдет точно. От усталости ли или от банального нежелания. Джим, самозабвенно следящий за траекторией пальца, ходящего по кругу-ободку кружки, застыл, впялившись в одну точку. В голове было пусто, но он отчего-то внезапно решил, что совсем не хочет услышать слова, что могут прозвучать страшно в своем контекстуальном значении. Именно так на него подействовало бы количество названных дней свыше семи, например. Прожить неделю в одиночестве, периодически притаскиваясь к двери в ожидании шороха входящего за ней, но так ничего и не услышать к концу седьмого дня — страшно. Джим до сих пор не знал, всегда ли люди профессии Себастьяна возвращаются домой, он и профессии-то его толком не знал, мог лишь строить догадки, исходя из того, о чем могли проинформировать вещи мужчины. Да и знать всего этого сейчас он совершенно не хотел. Ничем не лучше знать, что все кончено, нежели оставаться в неведении и лелеять надежду, постепенно и заслуженно лишаясь рассудка. Одно дерьмо — свихнешься. — Я буду скучать. Наверное. — Стараясь звучать как можно непринужденнее, Джим хрипло признается, вытаскивая искупавшийся в кофе палец наружу и встряхивая им, а затем сжимая руку в кулак. Мальчишка резво соскакивает со стола, шлепая пятками о паркет, собираясь покинуть кухню и раскисать где-нибудь в укромном месте. А Себастьян, намеревающийся проворно словить его за руку и заставить остаться на месте, окликает только на выходе из кухни: — Это ненадолго. Не больше недели, Джим.